Неточные совпадения
Называла по именам дома богатых раскольников, где от того либо другого рода воспитания вышли дочери такие, что не приведи Господи: одни Бога забыли, стали пристрастны к нововводным обычаям, грубы и непочтительны к
родителям, покинули стыд и совесть, ударились в такие дела, что нелеть и глаголати… другие, что у мастериц обучались, все, сколько ни знала их Макрина, одна другой глупее вышли, все как
есть дуры дурами — ни встать, ни сесть не умеют, а чтоб с хорошими людьми беседу вести, про то и думать нечего.
— Это все добро, все хорошо, все по-Божьему, — молвил Марко Данилыч. — Насчет родителя-то больше твердите, чтоб во всем почитала его. Она у меня девочка смышленая, притом же мягкосердая — вся в мать покойницу… Обучите ее, воспитайте мою голубоньку — сторицею воздам, ничего не пожалею. Доброту-то ее, доброту сохраните, в мать бы
была… Ох, не знала ты, мать Макрина, моей Оленушки!.. Ангел Божий
была во плоти!.. Дунюшка-то вся в нее, сохраните же ее, соблюдите!.. По гроб жизни благодарен останусь…
— Один всего только и
есть, — ответил Доронин. — Сестра еще
была, да та еще при жизни
родителя выделена… Матери нет… Так ему проторговаться, говоришь?
— С покойным его
родителем мы больше тридцати годов хлеб-соль важивали, в приятельстве
были… — продолжал Зиновий Алексеич. — На моих глазах Никитушка и вырос. Жалко тоже!.. А уж добрый какой да разумный.
Был тут еще Веденеев Дмитрий Петрович, человек молодой, всего друго лето стал вести дела по смерти
родителя.
Муку молол на десятипоставной мельнице-крупчатке, что
была строена еще его
родителем на реке на Иргизе, а просо шáстал на пшено на двенадцати круподерках, что сам вкруг Сызрани поставил.
По образу жизни
родителей Лиза с Наташей
были удалены от сообщества мещанских девушек, потому и не могли перенять от них вычурных приемов, приторных улыбок и не совсем нравственных забав, что столь обычны в среде молодых горожанок низшего слоя.
— Слышали, родной, слышали… Пали и к нам вести об его кончине, — говорила Татьяна Андревна. — Мы все как следует справили, по-родственному: имечко святое твоего
родителя в синодик записали, читалка в нашей моленной наряду с другими сродниками поминает его… И в Вольске при часовне годовая
была по нем заказана, и на Иргизе заказывали, и на Керженце, и здесь, на Рогожском. Как следует помянули Федора Меркулыча, дай Господи ему Царство Небесное, — три раза истово перекрестясь, прибавила Татьяна Андревна.
Даже тот, кто на свадьбе в поезжанах
был, век свой новобрачным кумом, а их
родителям сватом причитается.
Лет десять ему
было уж, Микитушке, как
родитель его, наскучив одинокой жизнью и тем, что в его богатом доме без бабы пустым пахло, без прямой хозяйки все лезло врознь, — вздумал жениться на бедной молоденькой девушке.
И родных своих по скорости чуждаться стала, не заботили ее неизбывные их недостатки; двух лет не прошло после свадьбы, как отец с матерью, брат и сестры отвернулись от разбогатевшей Параши, хоть, выдавая ее за богача, и много надежд возлагали, уповая, что
будет она
родителям под старость помощница, а бедным братьям да сестрам всегдашняя пособница.
— Алымова помещица, — ответил Василий Петрович. — Соседка нам
будет. Мы и сами прежде алымовские
были, да я еще от ее
родителя откупился, вольную, значит, получил.
Родитель помер, осталась я круглой сиротой, матушку-то взял Господь, как еще я махонькой
была; брат женатый поскорости после батюшки тоже покончился, другой братец в солдаты ушел.
— Мой-от
родитель вашего батюшки крестьянином
был, потом на волю откупился, а там и в купцы вышел… Ах вы, матушка наша Марья Ивановна!.. Вот привел Господь встретиться!.. Мы вашим батюшкой завсегда довольны
были… Барин милосердый
был, жили мы за ним что у Христа за пазухой.
— Погляжу я на вас, сударыня, как на покойника-то, на Ивана-то Григорьича, с лица-то вы похожи, — говорил Марко Данилыч, разглядывая Марью Ивановну. — Хоша я больно малешенек
был, как
родитель ваш в Родяково к себе в вотчину приезжал, а как теперь на него гляжу — осанистый такой
был, из себя видный, говорил так важно… А душа
была у него предобреющая. Велел он тогда собрать всех нас, деревенских мальчишек и девчонок, и всех пряниками да орехами из своих рук оделил… Ласковый
был барин, добрый.
— Знаем мы это, сударыня, знаем, — сказал Смолокуров. — Довольно наслышаны…
Родитель ваш до крестьян
был милостив, а вы и его превзошли. Так полагаю, сударыня, что, изойди теперь весь белый свет, такого малого оброка, как у вас в Родякове, нигде не найти…
Мы вас завсегда за своих почитаем, потому
родителем вашим оченно
были довольны и много от него видали милостей.
— На доброте на твоей поклоняюсь тебе, братец родной, — через силу он выговаривал. — Поклон тебе до земли, как Богу, царю али
родителю!.. За то тебе земной поклон, что не погнушался ты моим убожеством, не обошел пустого моего домишка, накормил,
напоил и потешил моих детушек.
И деды наши, и прадеды вашим
родителям, матушка, вашему светлому, столбовому роду
были верными слугами…
Припадем коленами на мать сыру землю,
Пролием мы слезы, как быстрые реки,
Воздохнем в печали к создателю света:
«Боже ты наш, Боже, Боже отец наших,
Услыши ты, Боже, сию ти молитву,
Сию ти молитву, как блудного сына,
Приклони ты ухо к сердечному стону,
Прими ты к престолу текущие слезы,
Пожалей, создатель, бедное созданье,
Предели нас, Боже, к избранному стаду,
Запиши,
родитель, в животную книгу,
Огради нас, бедных, своею оградой,
Приди в наши души с небесной отрадой,
Всех поставь нас, Боже,
Здесь на крепком камне,
Чтоб мы
были крепки во время печали...
— Что туман нá поле, так сынку твоему помоленному, покрещенному счастье-талан на весь век его! Дай тебе Бог сынка воспоить, воскормить, на коня посадить! Кушай за здоровье сынка, свет родитель-батюшка, опростай горшочек до последней крошечки — жить бы сынку твоему на белом свете подольше, смолоду отца с матерью радовать, на покон жизни поить-кормить, а помрете когда — поминки творить!
— Изволь, государь-батюшка, скушать все до капельки, не моги, свет-родитель, оставлять в горшке ни малого зернышка. Кушай, докушивай, а ежель не докушаешь, так бабка-повитуха с руками да с ногтями. Не доешь — глаза выдеру. Не захочешь докушать, моего приказа послушать — рукам волю дам. Старый отецкий устав не смей нарушать — исстари так дедами-прадедами уложено и нáвеки ими установлено. Кушай же, свет-родитель, докушивай, чтоб дно
было наголо, а в горшке не осталось крошек и мышонку поскресть.
—
Ешь кашу, свет-родитель, кушай, докушивай! Жуй да глотай бабину кашу на рост, на вырост, на долгую жизнь сынка! Все доедай до капельки, не то сынок рябой вырастет.
Родитель ее
будет вам очень благодарен за неоставление единственной дочери.
— Ночью она убежала, — сказал отец Прохор. — Грозило ей большое несчастье, беда непоправимая. В окошко выпрыгнула. Не до того
было ей, чтоб пожитки сбирать… Да я лучше все по порядку расскажу. Неподалеку от того города, где жительствует
родитель Авдотьи Марковны, одна пожилая барышня, генеральская дочь, именье купила. Из семьи здешних господ она — Алымова, Марья Ивановна.
А то
было и к Марье Ивановне и к тебе батюшка Патап Максимыч письма с эстафетой послал, прося, чтобы везли тебя скорее, успеть бы тебе увидать
родителя в живых и последнее благословение его получить.
Но всем от Патапа Максимыча один
был ответ: «Авдотье Марковне ни приказывать, ни советовать я не могу, да и раненько бы еще ей о выходе замуж думать — у
родителя в гробу ноги еще не обсохли…» И, ругая Чапурина, искатели смолокуровского миллиона в злой досаде расходились по своим местам.
— Вместо отца поздравляю, вместо
родителя целую тебя, дочка, — сказал он. — Дай вам Бог совет, любовь да счастье. Жених твой, видится, парень по всему хороший, и тебе
будет хорошо жить за ним. Слава Богу!.. Так я рад, так рад, что даже и рассказать не сумею.
И пошел я не по воле
родителей, а по своей охоте в деревню Осиповку, что
была от нас невдалеке, к Патапу Максимычу Чапурину, а у него в ту пору токарни
были всем на удивленье.