Неточные совпадения
А это вот
скажу:
после таких сплеток я бы такую смотницу не то что в дом, к дому-то близко бы не подпустила, собак на нее, на смотницу, с цепи велела спустить, поганой бы метлой со двора сбила ее, чтоб почувствовала она, подлая, что значит на честных девиц сплетки плести…
— Что ты, что ты, сударыня!.. Окстись! Опомнись! — вскликнула громко Анисья Терентьевна. — Как возможно только помыслить преставлять старину?..
После того
скажешь, пожалуй: «Не все ль де едино, что в два, что в три перста креститься!..»
— Сегодня ж изготовлю, — молвила Макрина и, простясь с Марком Данилычем, предовольная пошла в свою горницу. «Ладно дельцо обделалось, — думала она. —
После выучки дом-от нам достанется. А он, золотая киса, домик хороший поставит, приберет на богатую руку, всем разукрасит, души ведь не чает он в дочке…
Скажет матушка спасибо, поблагодарит меня за пользу святой обители».
— По правде
сказать, как я уж вам и докладывал, одни слепые и озорничали, —
после короткого молчанья заискивающим голоском опять заговорил Фадеев. — Останные, кажись бы, стояли смирнехонько… Потому нельзя им буйства заводить — пачпорты.
— А когда придут?
Скажи, коли с Богом беседовал, — с досады мотнув головой, отрезал Орошин. — По нашему простому человечьему разуменью, разве что
после Рождества Богородицы придут мои баржи на Гребновскую, значит, когда уже квартальные с ярманки народ сгонят…
— К Орошину думаю съездить, —
после недолгого молчанья
сказал Доронин. — Он ведь у вас главный скупщик — не один раз весь рыбный товар до последнего пуда на ярманке скупал. Он не возьмет ли?
Ни впредь, ни
после не буду, — ласково потрепав хозяйку по плечу,
сказал Зиновий Алексеич.
— Что ж из того, что доверенность при мне, —
сказал Зиновий Алексеич. — Дать-то он мне ее дал, и по той доверенности мог бы я с тобой хоть сейчас по рукам, да боюсь,
после бы от Меркулова не было нареканья… Сам понимаешь, что дело мое в этом разе самое опасное. Ну ежели продешевлю, каково мне тогда будет на Меркулова-то глаза поднять?.. Пойми это, Марко Данилыч. Будь он мне свой человек, тогда бы еще туда-сюда; свои, мол, люди, сочтемся, а ведь он чужой человек.
— Да ты не ори, — шепотом молвил Марко Данилыч, озираясь на Веденеева. — Что зря-то кричать? А скажи-ка мне лучше, из рыбников с кем не покалякал ли? Не наплели ли они тебе чего? Так ты, друг любезный, не всякого слушай. Из нашего брата тоже много таковых, что ему
сказать да не соврать — как-то бы и зазорно. И таких немалое число и в каждом деле, какое ни доведись, любят они помутить. Ты с ними, пожалуйста, не растабарывай. Поверь мне, они же
после над тобой будут смеяться.
— Чего бы, мне кажется, много-то об этом заботиться матушке Манефе? —
после недолгого молчанья
сказал Марко Данилыч. — Ежели бы еще черница сбежала али канонница, ну так еще, пожалуй. А то ведь мирская девица, гостья. Никакого, по-моему, тут и сраму-то нет ни матушке, ни обители.
Оно правда, Петру Степанычу
после дедушки наследство хорошее досталось, и ежели у него с дядей раздел на ладах повершится, будет он с хорошим достатком, ну, а насчет Веденеева не знаю, что вам
сказать…
«Очень любил меня Брайтон, — думает Никита Федорыч, — даря часы,
сказал он мне: «С ними проникнете туда, куда немногие проникают»…» Долго спустя
после отъезда его на родину, надо было Меркулову по одному порученью часы купить.
После, долго
после того, как Брайтон подарил ему эти часы, один магистр-протопоп
сказал ему, что писано на них по-гречески: «éос тис синтелиас ту эо́нос», что в этой надписи таится великий смысл и что по-русски она значит: «до скончания века», а треугольник с кольцом — знак масонов…
После завтрака Татьяна Андревна, догадавшись по говору материнского сердца, что меж женихом и невестой проскочило что-то неладное, приказала Наташе что-то по хозяйству и сама вышла,
сказав мужу, что надо с ним о чем-то неотложном посоветоваться, остался Меркулов с Лизой один на один. Уйти нельзя, молчать тоже нельзя. «Дай расспрошу», — подумал он и повел речь издалека.
— Слушай же! — в сильном волненье стала игуменья с трудом говорить. — «Игуменское ли то дело?» —
сказала ты… Да, точно, не игуменьино дело с белицей так говорить… Ты правду молвила, но… слушай, а ты слушай!.. Хотела было я, чтобы нашу тайну узнала ты
после моей смерти. Не чаяла, чтобы таким словом ты меня попрекнула…
— Отца я мало помню, —
сказала Марья Ивановна. —
После его кончины я ведь по восьмому году осталась.
— Трудно, милая, трудно, — отвечала Марья Ивановна. — В тайны сокровенные надо входить постепенно, иначе трудно понять их… Вам странными, непонятными показались мои слова, что надо умереть прежде смерти… А для меня это совершенно ясно… Ну поймете ли вы, ежели я вам
скажу: не той смертью,
после которой мертвого в землю зарывают, надо умереть, а совсем иною — тайною смертью.
Долго не хотела
сказать про свое горе Пелагея, наконец
после долгих, неотступных уговоров деверя робко и тихо промолвила...
— Утресь зайди ко мне пораньше, — слегка нахмурясь,
после недолгого молчанья
сказал Смолокуров. — Авось обладим как-нибудь твое дело.
— Нет уж, видно, мы с вами, Марко Данилыч, не сойдемся! —
сказал после долгого торгованья Чубалов.
— Нет уж, ты потрудись, пожалуйста. Ежели в самом деле нет, достань где-нибудь, — решительно
сказал Смолокуров. — Не то сам знаешь: дружба дружбой, дело делом. Сердись на меня, не сердись, а ежели завтра не расплатишься, векселек-от я ко взысканью представлю… В Муром-от тогда, пожалуй, и не угодишь, а ежели
после десяти дней не расплатишься, так и к Макарью не попадешь.
— Ладно, —
сказал Марко Данилыч и, вынув из бумажника памятцу, продолжал свои речи: — Известно тебе, что
после Божия посещения сызнова я построился.
— Вы́морок идет на мир только у крестьян, —
сказал волостной голова. — Дворянским родам другой закон писан.
После господ выморок на великого государя идет. Царь барскому роду жаловал вотчину, а когда жалованный род весь вымрет, тогда вотчина царю назад идет. Такой закон.
— Полон короб старых книг купил мне тогда тятенька, —
после недолгого молчанья
сказала Дуня. — Много было комедий и романов; те я сожгла.
— Эти книги нельзя читать как попало. Надо знать, какую
после какой читать, —
сказала Марья Ивановна. — Иначе все в голове может перепутаться. Ну да я тебе растолкую, чего не понимаешь… Нарочно для того подольше у вас погощу.
— Ваше дело, барышня, дворянское. У вас девицам можно замуж не выходить, а у нас по купечеству — зазор, не годится, —
сказал Марко Данилыч. — Опять же хоша вы
после батюшки и в малолетстве остались, однако же у вас были дяденька с тетенькой и другие сродники. А Дунюшка моя одна, как перстик. Опричь Дарьи Сергевны, нет никого у ней.
— Они поют, —
сказала Варенька. — Поют «песнь нову», и, кроме них, никто не может научиться ее петь, — прибавила она
после короткого молчанья. — Певцы те искуплéны, они первенцы Богу и агнцу… В устах их нет лукавства… Непорочны они пред Божьим престолом… На них печать Божия.
Одни говорили, что владыка, объезжая епархию, нашел у него какие-то неисправности в метриках, другие уверяли, будто дьякон явился перед лицом владыки на втором взводе и
сказал ему грубое слово, третьи рассказывали, что Мемнон, овдовев вскоре
после посвященья, стал «сестру жену водити» и тем навел на себя гнев владыки.
После короткого молчанья Степан Алексеич, взяв с полочки книгу,
сказал Пахому...
— Не знаю, что тебе
сказать… — молвила она Вареньке
после долгого раздумья. — Сомненье… — чуть слышно она прибавила.
Молчала Дуня. Борьба веры с сомненьями все ее потрясала… И к тайне влекло, и радельные обряды соблазняли. Чувствовала она, что разум стал мутиться у ней.
После долгого колебанья
сказала она Вареньке...
После того Дуня приложилась ко кресту и Евангелию, и кормщик
сказал ей...
Почти все согласились со Смолокуровым. То было у всех на уме, что, ежели складочные деньги попадут к Орошину, охулки на руку он не положит, — возись
после с ним, выручай свои кровные денежки. И за то «слава Богу»
скажешь, ежели свои-то из его лап вытянешь, а насчет барышей лучше и не думай… Марку Данилычу поручить складчину — тоже нельзя, да и никому нельзя. Кто себе враг?.. Никто во грех не поставит зажилить чужую копейку.
— Ладно-с, оченно даже хорошо-с. Можно и векселя взять, —
сказал Белянкин. — Да дело-то, Степан Федорыч, завтра ранним утром надо покончить. Когда ж векселя-то писать? Ночью ни один маклер не засвидетельствует… А
после давешнего разговора с Лебякиным да с Колодкиным они завтра же пойдут умасливать доронинских зятьев, чтоб поверили им на неделю там, что ли… Верно знаю о том, сам своими ушами вечор слышал, как они сговаривались.
— Подписывайтесь, — с легкой усмешкой
сказал ему Белянкин. —
После сделаем разверстку.
На другой день
после сиденья рыбников в Рыбном трактире, чуть не на рассвете, Орошин подъехал в лодке к каравану зятьев Доронина. Ему
сказали, что они еще не бывали. Спросил, где живут, и погнал извозчика на Нижний Базар. Ровно молоденький, взбежал он на лестницу бубновской гостиницы, спрашивает Меркулова, а ежели его дома нет, так Веденеева.
— О том хочу
сказать вам как отцу, как родителю, что
после этого как раз, пожалуй, сплетки да худые россказни пойдут по соседству.
— Хоть бы дочек-то пристроить вам, Аграфена Ивановна, —
после недолгого молчанья
сказала Дарья Сергевна. — Обе невесты. Как бы, кажется, не найтись женихам.
— А тебе бы, Михайло Васильич, да и всем вам, дорогим гостям, распоясаться, кушаки-то по кадочкам бы развесить, —
сказал Патап Максимыч. — Зятек! Василий Борисыч! Сымай кушаки с гостей, вешай по коло́чкам. Ну, архиерейский
посол, живей поворачивайся.
— Трудно нá это что-нибудь
сказать, — робко, уклончиво, сквозь зубы проговорил бывший архиерейский
посол. — С какой стороны посмотреть…
Ни слова не
сказал Патап Максимыч, слушая речи Михайла Васильича. Безмолвно сидел он, облокотясь на стол и склонив на руку седую голову. То Настю-покойницу вспоминал, то глумленье Алешки над ним самим, когда был он у него по делу о векселях. Хватил бы горячим словом негодяя, да язык не ворочается: спесь претит при всех вымолвить, как принял его Алешка
после своей женитьбы, а про Настю даже намекнуть оборони Господи и помилуй!
— Один я не вскрою, — громко
сказал Патап Максимыч. — Другое дело, когда будет налицо́ Авдотья Марковна… И тогда надо будет вскрыть при сторонних, а еще бы лучше при ком из начальства, наветов бы
после не было.
Манефина воспитанница и ревностная старообрядка забыла даже про их никонианство и
после долгого задушевного разговора за самоваром решилась
сказать отцу Прохору, что она приехала в Луповицы за Дуней Смолокуровой.
Вдруг разговор оборвался. Молчанье настало: либо тихий ангел пролетел, либо дурак родился.
После недолгого молчанья Аграфена Петровна
сказала...
— Тетенька Марья Ивановна больше других знает. Она самое Катерину Филипповну знавала, когда святая мать
после Петербурга и Кашина в Москве жила, —
сказала Варенька. — Она утишит твои душевные волненья. Одна только она может вполне ввести тебя в светлый чертог полного духовного разуменья.
— Получила, но
после великого собора. А на этом соборе она уж изменилась, —
сказала Марья Ивановна. — Я сидела возле нее и замечала за ней. Нисколько не было в ней восторга; как ни упрашивали ее — не пошла на круг. С тех пор и переменилась… Варенька говорила с ней. Спроси ее.
— Авдотья Марковна, —
после долгого молчанья
сказал отец Прохор, — доходили до меня вести, что хотя ваши годы и молодые, а в Писании вы довольно сведущи. Не от себя и не от человеческих писаний предлагаю вам, а сказанное самим истинным Христом возвещаю. Божественные словеса неизмеримо выше всяких слов, всяких писаний и всяких деяний человеческих. Веруете ли вы во святое Евангелие?
— Всему свое время, возлюбленный, —
сказал Егор Сергеич. — В духе пребывай, почаще на себя его сманивай постом, молитвой и песнопеньем, — проговорил учительно Денисов. — Паче же всего пророчествуй в назидание верных. И сам принимай пророчества, внимай им и твори по их повелениям. Тем душу сохранишь и закон исполнишь. Но теперь пока до будущей беседы… Обо многом надо мне потолковать с братцем Николаюшкой. Теперь потолкуем келейно, а
после и с тобой, возлюбленный, побеседую. И на соборе поговорим.
— Иногда это и у нас бывает, —
после продолжительного молчанья
сказал Николай Александрыч. — Неподалеку отсюда есть монастырь, Княж-Хабаров называется: живет в нем чернец Софронушка. Юродивый он, разумного слова никто от него не слыхал. Иногда бывает он у нас на соборах и, придя в восторг, Бог его знает, какие слова говорит.
После этого Дуня, без уговоров Марьи Ивановны, каждый день приходила обедать, чтобы повидаться с Денисовым. Так ей хотелось узнать подробнее о духовном супружестве. «Не все ж у них ложь и обман, — она думала, — а Денисов, кажется, правдив, не то что другие. На другой день
после свиданья с ним он прямо мне
сказал, что смутившие меня сказанья сущий вздор, пустая, бессмысленная выдумка глупых людей… Но для чего ж он хочет говорить со мной наедине?»