Неточные совпадения
Привычка
осталась; и теперь на Горах, где живут коренные русские
люди, не помесь с чужеродцами, а чистой славянской породы, лесов больше нет,
остались кой-где рощицы, кустарник да ёрники…
— А
люди как на это посмотрят, Марко Данилыч? — строго взглянув на него, взволнованным голосом тихо возразила Дарья Сергевна. — Ежели я, отпустивши в чужие
люди Дунюшку, в вашем доме хозяйкой
останусь, на что это будет похоже?.. Что скажут?.. Подумайте-ка об этом…
Опять же рыбу, как ни посоли, всю съедят, товар на руках не
останется; серому
человеку та только рыба и лакома, что хорошо доспела, маленько, значит, пованивает.
— Нет, уж ты, Василий Фадеич, яви Божеску милость, попечалуйся за нас, беззаступных, — приставали рабочие. — Мы бы тебя вот как уважили!.. Без гостинца, милый
человек, не
остался бы!.. Ты не думай, чтобы мы на шаромыгу!..
— Когда из десяти Господних заповедей пять только
останется, — сказал Дмитрий Петрович. — Когда
люди до того дорастут, что не будет ни кражи, ни прелюбодейства, ни убийств, ни обид, ни лжи, ни клеветы, ни зависти… Одним словом, когда настанет Христово царство. А до тех пор?.. Прощай, однако, спать пора…
Досадно было это Морковникову — при стороннем
человеке как-то неловко ему дела по тюленю кончать, но не вон же идти —
остался.
Не смолоченный хлеб на гумне
люди веют, не буен ветер, доброе зерно оставляя, летучую мякину в сторону относит, — один за другим слабосильные бойцы поле покидают, одни крепконогие, твердорукие на бою
остаются. Дрогнула, ослабела ватага якимовская, к самой речке миршенцы ее оттеснили. Миршенские старики с подгорья радостно кричат своим...
Пришел необычно рослый и собой коренастый пожилой
человек. Борода вся седая, и в голове седина тоже сильно пробилась: русых волос и половины не
осталось. Изнуренный, в лице ни кровинки, в засаленном, оборванном архалуке из адряса, подошел к Марку Данилычу и отвесил низкий поклон.
Садоводство и музыка только и
остались от прежних страстей у достигшего полного бесстрастия
человека.
В это самое время сквозь толпу продрался мальчишка лет девяти. Закинув ручонки за спину и настежь разинув рот, глядел он на Софронушку. А тот как схватит его за белые волосенки и давай трепать. В истошный голос заревел мальчишка, а юрод во всю прыть помчался с погоста и сел на селе у колодца. Народ вало́м повалил за ним.
Осталось на погосте
человек пятнадцать, не больше.
Кончилась новая песня, но все еще
оставались на коленях с воздетыми руками, умиленно взирая на изображение святого духа, парящего середи девяти чинов ангельских. Стали потом Божьи
люди класть земные поклонны и креститься обеими руками, а Николай Александрыч читал нараспев...
К Марье Ивановне подошла, хоть та и сидела одаль от круга Божьих
людей. Встала Марья Ивановна, перекрестилась обеими руками, поклонилась в землю и
осталась на коленях. Затрубила пророчица в трубу живогласную...
Когда другие Божьи
люди облеклись в «белые ризы», они пошли друг за другом в сионскую горницу, а Дуня и Василисушка
остались в полном уединенье.
Долго еще
оставалась Дуня в одиночестве. Пока у Божьих
людей было общее прощенье, пока кормщик читал жития и говорил поучение, она была одна в пустой комнате. И чего тогда она не передумала.
— И тогдашних-то
людей теперь никого не
осталось.
Повел рукой градоначальник, ругнулся вполголоса — и почтительно отхлынула разнородная толпа. Возле Марка Данилыча
остались Дарья Сергевна да еще чиновные
люди и приказчики.
Чистая, непорочная, и до сих пор какою
осталась, готова была она устроить с тем молодым
человеком судьбу свою, а он, вероятно, рассчитывал на ее богатство, что достанется ей по смерти отца.
— Много вам благодарны
остаемся, — сказал ей. — Дай вам Господи всякого благополучия и во всем доброго успеха. В чем же вам до меня надобность? С готовностью могу все для вашей чести. Конечно,
люди мы, как изволите знать, маленькие, подчиненные, много сделать не можем; а о чем спросите, ответ дадим с удовольствием.
Облилась Дуня слезами при этих словах давнего верного друга. Сознавала она правду в речах Груни и не могла ничего возразить. В глубокую думу погрузилась она и через несколько минут, надрываясь от горя, кинулась на постель Аграфены Петровны и, спрятав лицо в подушки, не своим как будто голосом стала отрывисто вскрикивать. Если б эти рыданья, эти сердечные вопли случились в сионской горнице, собор Божьих
людей возопил бы: «Накатил! Накатил!» Хлыстовские душевные движенья
оставались еще в Дуне. Причитала она...
— Слушаю, ваше высокоблагородие, — сказал Чапурин. — Тут в том главное дело, что уеду я скоро, покойникова дочка
останется одна только с женским полом. Мало ль от таких
людей что может приключиться.
— Надо хорошенько будет попросить Герасима Силыча, — сказал Патап Максимыч. — Он за всем присмотрит. Да вот еще что думаю — для чего вам
оставаться в здешнем городе, не лучше ль в ином месте устроиться домком? Из близких у вас здесь ведь нет никого. Ни единого
человека нет, кого бы можно было пожалеть, с кем бы прощаться было тяжело.
Денег хоть и много после отца ей
осталось — больше миллиона, да ведь не в деньгах людское счастье, а в близком, добром
человеке.
— Здорово же ты, парень, врешь! — крикнул на всю избу Миней. — Не в подъем
человеку вранье твое. Как заврешься, под тобой, парень, и лавка не устоит, — слышь, потрескивает. Поберегись. Убавляй, не бойсь, много еще
останется.
Так вот и
остался я бобыль бобылем, в тоске, слова не с кем сказать, а я
человек старый и немощный, вот скоро семьдесят лет исполнится, а ведь и в Божьем Писании сказано: «Что больше того, один труд и болезнь».
— Оно, конечно, времени прошло много. Отца родного позабудешь, не то что кого другого, — сказал Патап Максимыч. — Однако ж мне пора в красильнях моих побывать.
Оставайтесь покамест одни,
люди ведь знакомые. А ты, Дарья Сергевна, закусочку покамест поставь, да водочки, да винца, какое дома случилось. А я сейчас и назад. И до возврата моего закуски не убирай.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один
человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного
осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Артемий Филиппович.
Человек десять
осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Пропали
люди гордые, // С уверенной походкою, //
Остались вахлаки, // Досыта не едавшие, // Несолоно хлебавшие, // Которых вместо барина // Драть будет волостной.
Если б так должность исполняли, как об ней твердят, всякое состояние
людей оставалось бы при своем любочестии и было б совершенно счастливо.
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе
человека, который бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не
оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?