Неточные совпадения
— Вы у меня в дому все едино,
что братня жена, невестка то
есть. Так и
смотрю я
на вас, Дарья Сергевна… Вы со мной да с Дуней — одна семья.
— А люди как
на это
посмотрят, Марко Данилыч? — строго взглянув
на него, взволнованным голосом тихо возразила Дарья Сергевна. — Ежели я, отпустивши в чужие люди Дунюшку, в вашем доме хозяйкой останусь,
на что это
будет похоже?..
Что скажут?.. Подумайте-ка об этом…
Несмотря
на уверенья Дуни,
что никакой боли она не чувствует,
что только в духоте у нее голова закружилась, Марко Данилыч хотел
было за лекарем посылать, но Дарья Сергевна уговорила оставить больную в покое до у́тра, а там
посмотреть,
что надо
будет делать.
Не очень бы, казалось, занятен
был девицам разговор про тюлений жир, но две из них смутились: Дуня оттого,
что нечаянно взглядами с Самоквасовым встретилась, Лизавета Зиновьевна — кто ее знает с
чего. Сидела она, наклонившись над прошивками Дуниной работы, и вдруг во весь стан выпрямилась. Широко раскрытыми голубыми глазами с незаметной для других мольбой
посмотрела она
на отца.
Посмотреть на него — загляденье: пригож лицом, хорош умом, одевается в сюртуки по-немецкому, по праздникам даже
на фраки дерзает, за
что старуха бабушка клянет его, проклинает всеми святыми отцами и всеми соборами: «Забываешь-де ты, непутный, древлее благочестие, ересями прельщаешься, приемлешь противное Богу одеяние нечестивых…» Капиталец у Веденеева
был кругленький: дела он вел
на широкую руку и ни разу не давал оплошки; теперь у него
на Гребновской караван в пять баржéй стоял…
— Полно-ко вам друг дружку-то корить, — запищал Седов-богатырь, заметив,
что тузы очень уж обозлились. — В чужи карманы неча глядеть — в своем хорошенько
смотри. А не лучше ль, господа, насчет закусочки теперь нам потолковать?.. Онисим Самойлыч, Марко Данилыч, Степан Федорыч, какие ваши мысли
на этот счет
будут?.. Теперь госпожинки, значит, нашим же товаром
будут нас и потчевать…
Трижды, со щеки
на щеку, расцеловался с Дмитрием Петровичем Зиновий Алексеич. Весел старик
был и радошен. Ни с того ни с сего стал «куманьком» да «сватушкой» звать Веденеева, а
посматривая, как он и Наташа друг
на дружку поглядывают, такие мысли раскидывал
на разуме: «
Чего еще тянуть-то? По рукам бы — и дело с концом».
— Кто ее знает… Теперь вот уж более пятнадцати лет, как этакую дурь
на себя напустила, — сказал Василий Петрович. — Теперь уж ей без малого сорок лет… Постарела, а
посмотреть бы
на нее, как
была молоденькой.
Что за красота
была. Просто сказать — ангел небесный. И умная она барыня, и добрая.
— Четыре, — перебил Феклист. — Четвертой-эт позади. С руки тут им
будет — потаенного ли кого привезти, другое ли дельцо спроворить по ихнему секту,
чего лучше как
на всполье. И овраг рядом, и лес неподалеку — все как нарочно про них уготовано… Нашему брату, церковному,
смотреть на них, так с души воротит… Зачем они это живут… К
чему?.. Только небо коптят… А пошарь-ка в сундуках — деньжищ-то
что? Гибель!..
«
Что поют, зачем
поют?» — думает, слушая необычное пение Петр Степаныч. Пристально
смотрит он
на шествие келейниц, внимая никогда дотоле не слыханной песне...
— У меня только и
есть надежды,
что на его милость. Тем только и живу, — слезным, умиленным взором
смотря на иконы, ответила Пелагея. — Не надеялись бы мы с Абрамом
на милость Божию, давно бы сгибли да пропали…
Сколько ни заговаривал дядя с братáнишнами, они только весело улыбались, но ни та ни другая словечка не проронила. Крепко держа друг дружку за рубашки, жались они к матери,
посматривали на дядю и посмеивались старому ли смеху,
что под лавкой
был, обещанным ли пряникам, Господь их ведает.
Зато большие черные глаза горели у него таким огнем, и
было в них так много жизни,
что он,
смотря на человека, казалось, проникал в его душу.
В досаде
на Марью Ивановну и даже
на Дуню, в досаде
на Дарью Сергевну, даже
на самого себя, пошел Марко Данилыч хозяйство осматривать. А у самого сердце так и кипит… Ох, узнать бы обо всем повернее! И ежели
есть правда в речах Дарьи Сергевны да попадись ему в руки Марья Ивановна, не
посмотрел бы,
что она знатного роду, генеральская дочь — такую бы ческу задал,
что своих не узнала бы… И теперь уж руки чешутся.
— Благодетель вы наш, — отвечала плачущая и взволнованная Дарья Сергевна. — Нежданный-эт гость лучше жданных двух, а вы к нам не гостить, а с Божьей милостью приехали. Мы до вас
было думали,
что Марк-от Данилыч ничего не понимает, а только вы подошли, и за руку-то вас взял, и радостно таково
посмотрел на вас, и слезыньки покатились у него. Понимает, значит, сердечный, разум-от, значит, при нем остался. Челом до земли за ваше неоставленье!
— То-то,
смотрите. У меня
на этот счет строго. Высшее начальство обратило внимание
на вашего брата. А то и в самом деле очень много уж воли вы забрали, — проговорил, нахмурясь, городничий. — Так подайте объявление, а в день похорон я побываю у вас вот с господином стряпчим да еще, может
быть, кое с кем из чиновных. А
что дочь покойника?
— Вина тогда, Асафушка,
будет у тебя вволю. В город поедем, по трактирам станем угощаться. А какие, братец ты мой, там
есть любавушки,
посмотреть только
на них, так сто рублей не жаль, не то
что наши деревенские девки, — говорил Илья осиповскому токарю.
— Иди-иди, дурашка, чего рот разинул! — подталкивал его шутливо старик. — Погоди, вот дойдем до города Новороссийского и, значит, опять подадимся на юг. Там действительно места, —
есть на что посмотреть. Сейчас, примерно сказать, пойдут тебе Сочи, Адлер, Туапсе, а там, братец ты мой, Сухум, Батум… Глаза раскосишь, глядемши… Скажем, примерно — пальма. Удивление! Ствол у нее мохнатый, на манер войлока, а каждый лист такой большой, что нам с тобой обоим укрыться впору.
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот
посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста
на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать,
что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею
на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Осип. Да, хорошее. Вот уж
на что я, крепостной человек, но и то
смотрит, чтобы и мне
было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «
Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
Стародум. И не дивлюся: он должен привести в трепет добродетельную душу. Я еще той веры,
что человек не может
быть и развращен столько, чтоб мог спокойно
смотреть на то,
что видим.
Прыщ
был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не
смотрите на то,
что у меня седые усы: я могу! я еще очень могу! Он
был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него
была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли
на плечах при малейшем его движении.
Прыщ
смотрел на это благополучие и радовался. Да и нельзя
было не радоваться ему, потому
что всеобщее изобилие отразилось и
на нем. Амбары его ломились от приношений, делаемых в натуре; сундуки не вмещали серебра и золота, а ассигнации просто валялись по полу.