Неточные совпадения
Называла по именам дома богатых раскольников, где от того либо другого рода воспитания вышли
дочери такие, что не приведи Господи:
одни Бога забыли, стали пристрастны к нововводным обычаям, грубы и непочтительны к родителям, покинули стыд и совесть, ударились в такие дела, что нелеть и глаголати… другие, что у мастериц обучались, все, сколько ни знала их Макрина,
одна другой глупее вышли, все как есть дуры дурами — ни встать, ни сесть не умеют, а чтоб с хорошими людьми беседу вести, про то и думать нечего.
Братец матушке-то нашей по плоти: двух
дочерей отдал к ней да третью дочку не родную, а богоданную — сиротку он
одну воспитывает.
Шестнадцати лет еще не было Дуне, когда воротилась она из обители, а досужие свахи то́тчас
одна за другой стали подъезжать к Марку Данилычу — дом богатый, невеста
одна дочь у отца, — кому не охота Дунюшку в жены себе взять. Сунулись было свахи с купеческими сыновьями из того городка, где жили Смолокуровы, но всем отказ, как шест, был готов. Сына городского головы сватали — и тому тот же ответ.
Сняв сапоги, в
одних чулках Марко Данилыч всю ночь проходил взад и вперед по соседней горнице, чутко прислушиваясь к тяжелому, прерывистому дыханью
дочери и при каждом малейшем шорохе заглядывая в щель недотво́ренной двери.
Не знает, за что взяться Татьяна Андревна, не придумает, что сказать, кидается из стороны в сторону, хватается то за
одно, то за другое — вконец растерялась, бедная. Стала, наконец, у дивана, наклонилась и окропила слезами обнаженную шею
дочери.
Только что уехал Веденеев, Лиза с Наташей позвали Дуню в свою комнату. Перекинувшись двумя-тремя словами с женой, Зиновий Алексеич сказал ей, чтобы и она шла к
дочерям, Смолокуров-де скоро придет, а с ним надо ему
один на
один побеседовать.
Становился Алеша Мокеев перед Аннушкой Мутовкиной. Была та Аннушка девица смиренная, разумная, из себя красавица писаная,
одна беда — бедна была, в сиротстве жила. Не живать сизу́ орлу во долинушке, не видать Алеше Мокееву хозяйкой бедную Аннушку. Не пошлет сватовьев спесивый Мокей к убогой вдове Аграфене Мутовкиной, не посватает он за сына ее
дочери бесприданницы, в Аграфенином дворе ворота тесны, а мужик богатый, что бык рогатый, в тес́ны ворота не влезет.
— С вами-то не позволить! — молвил Марко Данилыч. — А здесь точно что ей скучновато; подруг таких, с какими бы можно ей знакомство водить, нет ни
одной у нас в городу. Купцов хороших ни единого, дворян хороших тоже нет,
одно только крапивное семя — чиновники. А с ихними
дочерями, с мещанками да с крестьянками не позволю водиться Дунюшке. Народ балованный. Мало ли чего можно от них набраться.
И сыновья и племянница хоть и проводили все почти время с гувернерами и учительницами, но после, начитавшись сначала «Четьи-миней» и «Патериков» об умерщвлении плоти угодниками, а потом мистических книг, незаметно для самих себя вошли в «тайну сокровенную». Старший остался холостым, а меньшой женился на
одной бедной барышне, участнице «духовного союза» Татариновой. Звали ее Варварой Петровной, у них была
дочь, но ходили слухи, что она была им не родная, а приемыш либо подкидыш.
Рано в субботу в легоньком тарантасике,
один, без кучера, приехал Дмитрий Осипыч Строинский, а вслед за ним, распевая во все горло «Всемирную славу», пришел и дьякон Мемнон, с сапогами за плечьми, в нанковом подряснике и с зимней шапкой на голове. Он тоже у Пахома пристал и, только что вошел в контору, полез в подполье и завалился там соснуть на прохладе вплоть до вечера. Кислов с
дочерью приехал поздно, перед самым собраньем.
Осталась ни вдова, ни мужня жена Аграфена Ивановна Мутовкина с шестерыми детьми, мал мала меньше… Поднимала их мать
одного за другим на ноги, но как только подрастет работничек, смерть то́тчас придет к нему. Осталась Аграфена с двумя
дочерьми, и пошло бабье хозяйство врознь да мимо.
— Да, — примолвила Аграфена Петровна. — Вот хоть и меня, к примеру, взять. По десятому годочку осталась я после батюшки с матушкой. Оба в
один день от холеры в больнице померли, и осталась я в незнакомом городу одна-одинешенька. Сижу да плачу у больничных ворот. Подходит тятенька Патап Максимыч. Взял меня, вспоил, вскормил, воспитал наравне с родными
дочерьми и, мало того, что сохранил родительское мое именье, а выдавши замуж меня, такое же приданое пожаловал, какое и
дочерям было сготовлено…
— Ночью она убежала, — сказал отец Прохор. — Грозило ей большое несчастье, беда непоправимая. В окошко выпрыгнула. Не до того было ей, чтоб пожитки сбирать… Да я лучше все по порядку расскажу. Неподалеку от того города, где жительствует родитель Авдотьи Марковны,
одна пожилая барышня, генеральская
дочь, именье купила. Из семьи здешних господ она — Алымова, Марья Ивановна.
— Когда с Груней мы к нему приехали, был он без языка и только
одной рукой владел немножко. Груня поехала в Рязанскую губернию за
дочерью его. И в тот день, как они воротились, другой удар случился с ним. Так и покончил жизнь.
— Нет. Та, слышь, еще молоденькая, а эта старуха, свояченицей, слышь, доводилась она самому-то Смолокурову. Дарьей Сергевной зовут. Сколько-то лет тому назад в Комарове жила она в Манефиной обители. Смолокурова-то
дочь обучалась ведь там в
одно время с
дочерьми Патапа Максимыча.
— Сами в ту пору мы в Комарове проживали, — ответила отецкая
дочь. — У Глафириных гостили. Хоша с Манефиными наши не видаются, а все-таки издалечка не
один раз видала я вас.
«Он в горькие мои дни заместо отца мне был, — говорила она, — заботился обо мне все
одно как об родной
дочери, как же можно мне без его бытности, без его благословения венец принять».
О том, что есть у него племянница, покойника Марка Данилыча
дочь, он хорошенько не знал,
одно лишь смутное понятие имел об ней от оренбургского бая.
— Вот тут, через три дома, — хлопотал он, — дом Козеля, немца, богатого… Он теперь, верно, пьяный, домой пробирался. Я его знаю… Он пьяница… Там у него семейство, жена, дети,
дочь одна есть. Пока еще в больницу тащить, а тут, верно, в доме же доктор есть! Я заплачу, заплачу!.. Все-таки уход будет свой, помогут сейчас, а то он умрет до больницы-то…
Неточные совпадения
По правую сторону его жена и
дочь с устремившимся к нему движеньем всего тела; за ними почтмейстер, превратившийся в вопросительный знак, обращенный к зрителям; за ним Лука Лукич, потерявшийся самым невинным образом; за ним, у самого края сцены, три дамы, гостьи, прислонившиеся
одна к другой с самым сатирическим выраженьем лица, относящимся прямо к семейству городничего.
Чуть из ребятишек, // Глядь, и нет детей: // Царь возьмет мальчишек, // Барин —
дочерей! //
Одному уроду // Вековать с семьей. // Славно жить народу // На Руси святой!
Плакали тут все, плакали и потому, что жалко, и потому, что радостно. В особенности разливалась
одна древняя старуха (сказывали, что она была внучкой побочной
дочери Марфы Посадницы).
Таким образом, однажды, одевшись лебедем, он подплыл к
одной купавшейся девице,
дочери благородных родителей, у которой только и приданого было, что красота, и в то время, когда она гладила его по головке, сделал ее на всю жизнь несчастною.
Теперь она боялась, чтобы Вронский не ограничился
одним ухаживаньем за ее
дочерью.