Неточные совпадения
И когда пришел в себя Марко Данилыч, ему вспомнилось участье
отца его в кровавых
делах Поташова. И так говорил он...
А отец-от ровно и не слышит, а тебе ровно и
дела нет…
Каждый Божий
день девицы вечером чай кушать к ней собираются, и тут она поучает их, как надо жить по добру да по правде, по евангельским, значит, заповедям да по уставам преподобных
отец…
Не мудрое
дело, — у его
отца именье на волоске висело, а Дуня — наследница первого богача по окрестности, миллионщика.
У Лещовых гостей было много, но Дуня никого даже не заметила, но, бывши с
отцом в Петров
день на старом своем пепелище, в обители матушки Манефы, казанского купчика Петра Степаныча Самоквасова маленько заприметила.
Украдкой мечет Самоквасов на Дуню страстные взоры, а сам то и
дело оглядывается, не заметил бы
отец.
Посмотреть на него — загляденье: пригож лицом, хорош умом, одевается в сюртуки по-немецкому, по праздникам даже на фраки дерзает, за что старуха бабушка клянет его, проклинает всеми святыми
отцами и всеми соборами: «Забываешь-де ты, непутный, древлее благочестие, ересями прельщаешься, приемлешь противное Богу одеяние нечестивых…» Капиталец у Веденеева был кругленький:
дела он вел на широкую руку и ни разу не давал оплошки; теперь у него на Гребновской караван в пять баржéй стоял…
Зиновий Алексеич рос под неусыпными, денно-нощными заботами матери.
Отцу некогда было заниматься детьми: то и
дело в отлучках бывал. Только у него об них и было заботы, чтоб, возвращаясь из какой-нибудь поездки, привезти гостинцев: из одежи чего-нибудь да игрушек и лакомств. Мать Зиновья Алексеича женщина была добрая, кроткая, богомольная; всю душу положила она в деток. И вылился в них весь нрав разумной матери.
Не с кем стало словечка перемолвить Никитушке;
отца видал он редко, а от мачехи да от прислуги только бранные речи слыхал и каждый
день терпел обиды: и щипки, и рывки, и целые потасовки.
Отцу, он хоть и любит ее и хоть не раз говорил, что в сердечных
делах воли с нее не снимает, стыдится, однако, признаться, робеет, смелость теряет.
Только что ушли Марко Данилыч с Дуней от Дорониных, воротился с почты Дмитрий Петрович. Прочитали письмо меркуловское и разочли, что ему надо быть
дня через три, через четыре. Такой срок Лизавете Зиновьевне показался чересчур длинным, и навернулись у ней на глазах слезы. Заметил это
отец и шутливо спросил...
—
Дело торговое, милый ты мой, — усмехнулся Дмитрий Петрович. — Они ведь не нашего поля ягода. Старого леса ко́черги… Ни тот, ни другой даже не поморщились, когда все раскрылось… Шутят только да посмеиваются, когда про тюленя́ речь заведут… По ихнему старому завету, на торгу ни
отца с матерью нет, ни брата с сестрой, родной сын подвернется — и того объегорь… Исстари уж так повелось. Нам с тобой их не переделать.
—
Раздел поминал!.. Так это он у вас на
раздел займовал! — злобно захохотав, вскрикнул Самоквасов. — Охота была вам ссужать такого бездельника, шалыгана непутного. Плакали, сударь, ваши денежки, плакали!.. Это ведь он со мной тягается — выдели его из капитала, порушь
отцами, дедами заведенное
дело… Шиш возьмет!.. Вот что!.. Совсем надо взбеситься, чтобы сделать по его… Подлец он, мерзкий распутник!..
От Дорониных вести про Петра Степаныча дошли и до Марка Данилыча. Он только головой покачал, а потом на другой аль на третий
день — как-то к слову пришлось, рассказал обо всем Дарье Сергевне. Когда говорил он, Дуня в смежной комнате сидела, а дверь была не притворена. От слова до́ слова слышала она, что
отец рассказывал.
Отец куда следует подал объявление; Герасима по всем городам и уездам будто бы разыскивали, извели на то немало бумаги, но так как нигде не нашли, то и завершили
дело тем, что зачислили Герасима Чубалова без вести пропавшим.
— Какая ему грамота, родимый!.. — дрожащими от приступа слез губами прошептала мать. — Куда уж нам о грамоте думать, хоть бы только поскорее пособниками
отцу стали… А Иванушка паренек у нас смышленый, понятливый… Теперь помаленьку и прядильному
делу стал навыкать.
Но тут подвернулся двоюродный брат сиротки, что жил у ее
отца в работниках; он укланял и упоил мир, чтобы ему сдали опеку: я-де все
дела покойника знаю и товар сбуду и долги соберу, все облажу как следует.
Зачастую бывало, что святой
отец пьяным
делом мужиков и ножом порол.
«Милостивейшему государю моему, благодетелю и
отцу Марку Данилычу, во-первых, приношу нижайшее почитание с пожеланием со всем благословенным вашим семейством паче всего многолетнего здравия и всякого благополучия, а наиболе в
делах скорого и счастливого успеха с хорошим прибытком и доброй наживой.
Сим самонужнейшим с нарочитою штафетой письмом спешу почтеннейше вашей милости донести, что в препорученных
делах тружусь со всяким моим усердием паче всякие меры, только в деньгах объявляется велика недостача, и о том я уж два раза отписывал вам,
отец наш и великий благодетель, Марко Данилыч.
Сам Доронин тут ни при чем, для того что сами вы,
отец наш и благодетель, по своей прозорливости лучше меня, неразумного, знать изволите, что рыбного
дела он смыслом своим обнять не годится.
— Ни вечером на сон грядущий, ни поутру, как встанет, больше трех поклонов не кладет и то кой-как да таково неблагочестно. Не раз я говорила ей, не годится, мол, делать так, а она ровно и не слышит, ровно я стене говорю. Вам бы самим, Марко Данилыч, с ней поговорить. Вы
отец, родитель, ваше
дело поучить детище. Бог взыщет с вас, ежели так оставите.
Вспоминая о том,
дни и ночи плакала она, умоляя
отца с матерью позволить ей поселиться в какой-нибудь обители…
— Не моги роптать,
отец Анатолий, — внушительно сказал ему Израиль. — Воля святого владыки. Он лучше нас знает, что нам потребно и что излишне. Всякое
дело от великого до малого по его рассуждению строится, и нам судить об его воле не подобает.
— Конечно,
дело такое, что колется, — сказал
отец Израиль. — Страшливо… Однако ж и то надо к предмету взять, что нельзя не уважить Марью Ивановну — она ведь наша истая благодетельница. Как по-твоему,
отец казначей, можно ль ей не уважить?
Открою я тебе,
отец, великое Божие
дело, утешу, ублажу, в сердце благодать вложу!
Равнодушно прочитала отцовское письмо Дуня. Тому лишь порадовалась, что можно ей дольше гостить в Луповицах. Что за
дело ей до разъездов
отца, до Параши, до Аксиньи Захаровны, до всех, даже до Груни. Иные теперь мысли, иные стремленья. Злорадно, однако ж, подумала она о по́стриге Фленушки…
— Груня, сряжайся, — сказал Патап Максимыч. — Завтра утром со мной поедешь. Ребятишки с
отцом останутся, я буду при болящем, а ты съездишь за Авдотьей Марковной. Так
делу быть.
— Доброе
дело, спасенное
дело, при том же весьма благочестивое и душе многоспасительное, — сказал
отец Прохор, прибирая уютную горенку, где по стульям и на обветшалом диване были разбросаны домашние вещи.
На Пасху, на Рождество Христово, на Богоявление Господне, на Происхождение честных древ животворящего креста, а также на Успение Пресвятыя Богородицы — храм у нас в этот
день, и на
дни памяти преподобного
отца нашего Стефана Савваита и священномученика Феодора, архиепископа александрийского — приделы сим угодникам Божиим устроены при нашем храме, — во все оные праздники здешние помещики, господа Луповицкие, принимают нас с животворящим крестом и со святой водой с достодолжным благоговением и, могу сказать, с радостью.
— Как особое
дело? — спросила Аграфена Петровна, удивленная тем, что, помянув про богадельню,
отец Прохор понизил голос и нахмурился.
— Да вот на Успеньев
день со святыней ходили к ним… и трапезовали у них, — отвечал
отец Прохор.
— Нет, кажется, не к
отцу она поехала… А впрочем, Бог ее знает, может быть, и к
отцу, — медленно проговорил
отец Прохор. — Эстафета точно приходила, только это было уж
дня через четыре после того, как оная девица оставила Луповицы.
Иные люди разного званья, кто пешком, кто на подводе, добрались до Луповиц к назначенному
дню. Были тут и крестьяне, и крестьянки, больше все вдовы да перезрелые девки. Софронушки не было; игумен Израиль на Луповицких прогневался, дынь мало ему прислали, к тому же
отец игумен на ту пору закурил через меру. Сколько ни упрашивали его, уперся на своем, не пустил юрода из-за древних стен Княж-Хабаровой обители.
Всем сердцем любившего ее
отца видела редко — то по
делам, бывало, уедет он на долгое время, то день-деньской возится с прядильнями и лесной пристанью, то по-своему расправляется с приказчиками и рабочими.
Пришел Успеньев
день — в Луповицах храмовой праздник. Во время поста и Луповицкие и все жившие у них Божьи люди, кроме Дуни, говели и накануне праздника приобщились у
отца Прохора. И во
дни говенья, и на самый праздник ничего не было противного церковности, все прошло спокойно и прилично.
— Так уж, пожалуйста. Я вполне надеюсь, — сказал
отец Прохор. — А у Сивковых как будет вам угодно — к батюшке ли напишите, чтобы кто-нибудь приезжал за вами, или одни поезжайте. Сивковы дадут старушку проводить — сродница ихняя живет у них в доме, добрая, угодливая, Акулиной Егоровной зовут. Дорожное
дело знакомо ей — всю, почитай, Россию не раз изъездила из конца в конец по богомольям. У Сивковых и к дороге сготовитесь, надо ведь вам белья, платья купить. Деньги-то у вас есть на покупку и на дорогу?
— А что такое было с их
отцом? — спросила ничего о старых
делах не знавшая Дуня.
А
дня за три в самом
деле был пожар в Перигорове, и несколько человек, Бог их знает откуда приехавших, сгорело на постоялом дворе.
Отец Прохор этим случаем воспользовался для своего рассказа.
Поликарп Андреич вдвоем остался с
отцом Прохором. Долго рассуждали они, как быть с Дуней. Наконец решили так: только что исправит она свои покупки, отправить ее к
отцу с Акулиной Егоровной, а меж тем послать письмо к Марку Данилычу и отписать, где теперь она находится и в какой
день намерена в дорогу выехать.
На другой
день, после того как
отец Прохор воротился домой, Аграфена Петровна к нему приехала. Сказанные им слова, что Дуня «пропала без вести», до того поразили вихоревскую тысячницу, что вся она помертвела и долгое время в себя не могла прийти.
Отец Прохор догадался, что она не просто знакомая Смолокуровым, а что-нибудь поближе. Когда пришла в себя Аграфена Петровна и немного поуспокоилась, сказал он...
— Не беспокойтесь. Она в месте безопасном, теперь ей не может быть никакой неприятности, — сказал
отец Прохор. — Поезжайте в наш губернский город, там у купца Сивкова найдете Авдотью Марковну. Марку Данилычу тот купец знаком.
Дела у них есть торговые.
— Отдохните немножко, выедете под утро, — молвил на то
отец Прохор. —
Дня три либо четыре Авдотье Марковне надо будет с
делами управиться. Ведь она в одном платьице из барского дома ушла. Хорошо еще, что деньги-то были при ней.
Промолчал
отец Прохор. Не пускался он с Аграфеной Петровной в откровенности, боясь, чтобы коим грехом его слова не были перенесены в барский дом. Конечно, Дуня обещалась не оставлять его своей помощью, однако ж лучше держать себя поопасливей — береженого и Бог бережет. А
дело, что началось насчет хлыстов, еще кто его знает чем кончится.
В два
дня две сотни прибыли
отцу Прохору, не считая десятирублевой, данной Андреем Александрычем.
— Мне бы надо было знать о девушке, третьего
дня, никак, приехавшей со священником,
отцом Прохором, — проговорила Аграфена Петровна.
«Он в горькие мои
дни заместо
отца мне был, — говорила она, — заботился обо мне все одно как об родной дочери, как же можно мне без его бытности, без его благословения венец принять».
Радостно
отец Прохор приносил Дуне поздравления со вступлением в супружескую жизнь и благодарил ее за новую, совсем нежданную присылку с просьбой помолиться об ней и об ее женихе в тот
день, когда предположили они венчаться.
— Не беспокойтесь, пожалуйста,
отец Тарасий, — сказал на то петербургский чиновник. — Не в одежде
дело, а в радушии. Останьтесь как были, ежели это вас не холодит.