Неточные совпадения
Трех
годов на новом месте не прожил, как умер в одночасье. Жена его померла еще в Родякове;
осталось двое сыновей неженатых: Мокей да Марко. Отцовское прозвище за ними
осталось — стали писаться они Смолокуровыми.
— Такое уж наше дело, — отвечал Меркулов. — Ведь я один, как перст, ни за мной, ни передо мной нет никого, все батюшкины дела на одних моих плечах
остались. С ранней весны в Астрахани проживаю, по весне на взморье, на ватагах,
летом к Макарью; а зиму больше здесь да в Петербурге.
Больше
года со сношенькой маялась, дольше стерпеть не могла, уехала к тетеньке горе размыкать, да вот и
осталась здесь…
Тихо, спокойно жили миршенцы: пряли дель, вязали сети, точили уды и за дедовские угодья смертным боем больше не дрались. Давние побоища
остались, однако, в людской памяти: и окольный, и дальний народ обзывал миршенцев «головотяпами»… Иная память
осталась еще от старинных боев: на Петра и Павла либо на Кузьму-Демьяна каждый
год и в начале сенокосов в Миршени у кузниц, су́против Рязановых пожней, кулачные бои бывали, но дрались на них не в дело, а ради потехи.
В Порошине, где в прежние
годы отец Мемнона был священником,
оставалась ветхая его избенка.
Изводился старый славный род князей Хабаровых, один последыш в живых
оставался — престарелый князь Федор княж Иваныч, что, будучи еще в молодых
годах, под Казань ходил с первым царем Иваном Васильевичем…
В это самое время сквозь толпу продрался мальчишка
лет девяти. Закинув ручонки за спину и настежь разинув рот, глядел он на Софронушку. А тот как схватит его за белые волосенки и давай трепать. В истошный голос заревел мальчишка, а юрод во всю прыть помчался с погоста и сел на селе у колодца. Народ вало́м повалил за ним.
Осталось на погосте человек пятнадцать, не больше.
— Полноте, Патап Максимыч. Я ведь это только для деточек, — сказала Марфа Михайловна. — Молоды еще, со́блазнов пока, слава Богу, не разумеют. Зачем прежде поры-времени им знать про эти дела?.. Пускай подольше в ангельской чистоте
остаются. По времени узнают все и всего натерпятся. А память о добром детстве и на старости
лет иной раз спасает от худого.
Наперед скажу — может он продлить
год, пожалуй, и больше, но не поправится никогда и не встанет с постели, до самой смерти
останется без языка, без движенья и даже почти без сознанья.
— Чубалов, Герасим Силыч, — ответила Дарья Сергевна. — В деревне Сосновке он живет. Прежде частенько бывал у Марка Данилыча, и обедывал, и ночевывал, а иной раз и по два и по три дня у него гостил. Да вот уж с
год, как ни разу не бывал. Болтал Василий Фадеев, что какие-то у него расчеты были с покойником, и Герасим Силыч
остался им недоволен. А другое дело, может, все это и вздор. Ведь Фадеев что ни слово, то соврет.
Пошел по сектам — в которой
год, в которой больше
оставался.
Так вот и
остался я бобыль бобылем, в тоске, слова не с кем сказать, а я человек старый и немощный, вот скоро семьдесят
лет исполнится, а ведь и в Божьем Писании сказано: «Что больше того, один труд и болезнь».
— Нет, — сказал Алексей. — Всего моего житья у него и полугода не было. Когда воротился я в Осиповку, хоронили старшую дочку хозяина. После похорон немного дней прошло, как он меня рассчитал. И так рассчитал, что, проживи я у него и два
года и больше того, так по уговору и получать бы не пришлось. На этом я ему всегда на всю мою жизнь, сколько ее ни
осталось, буду благодарен.
И недели три Илюша гостит дома, а там, смотришь, до Страстной недели уж недалеко, а там и праздник, а там кто-нибудь в семействе почему-то решит, что на Фоминой неделе не учатся; до
лета остается недели две — не стоит ездить, а летом и сам немец отдыхает, так уж лучше до осени отложить.
Очень возможно, что действительно воровства не существовало, но всякий брал без счета, сколько нужно или сколько хотел. Особенно одолевали дворовые, которые плодились как грибы и все, за исключением одиночек, состояли на месячине. К концу
года оставалась в амбарах самая малость, которую почти задаром продавали местным прасолам, так что деньги считались в доме редкостью.
Очищенный поник головой и умолк. Мысль, что он в 1830
году остался сиротой, видимо, подавляла его. Слез, правда, не было видно, но в губах замечалось нервное подергивание, как у человека, которому инстинкт подсказывает, что в таких обстоятельствах только рюмка горькой английской может принести облегчение. И действительно, как только желание его было удовлетворено, так тотчас же почтенный старик успокоился и продолжал:
Неточные совпадения
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три
года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что
год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда
останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
Простаков. От которого она и на тот свет пошла. Дядюшка ее, господин Стародум, поехал в Сибирь; а как несколько уже
лет не было о нем ни слуху, ни вести, то мы и считаем его покойником. Мы, видя, что она
осталась одна, взяли ее в нашу деревеньку и надзираем над ее имением, как над своим.
И
остался бы наш Брудастый на многие
годы пастырем вертограда [Вертоград (церковно-славянск.) — сад.] сего и радовал бы сердца начальников своею распорядительностью, и не ощутили бы обыватели в своем существовании ничего необычайного, если бы обстоятельство совершенно случайное (простая оплошность) не прекратило его деятельности в самом ее разгаре.
«Тогда она выздоровела; но не нынче-завтра, через десять
лет, ее закопают, и ничего не
останется ни от нее, ни от этой щеголихи в красной паневе, которая таким ловким, нежным движением отбивает из мякины колос.
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и
остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? — теперь, когда прошли
года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».