Неточные совпадения
Каждый год не по одному разу сплывал он
в Астрахань на рыбные промыслá, а
в уездном городке, где поселился отец его, построил большой каменный
дом, такой, что и
в губернском
городе был бы не из последних…
Бродячие приживалки, каких много по
городам, перелетные птицы, что век свой кочуют, перебегая из
дому в дом: за больными походить, с детьми поводиться, помочь постряпать, пошить, помыть, сахарку поколоть, — уверяли с клятвами, что про беспутную Даренку они вернехонько всю подноготную знают — ходит-де
в черном, а жизнь ведет пеструю; живет без совести и без стыдения у богатого вдовца
в полюбовницах.
Пришла, наконец, пора расставанья, насилу оторвался Марко Данилыч от дочки, а уехавши, миновал свой
город и с последним пароходом сплыл
в Астрахань, не глядеть бы только на опустелый без Дунюшки
дом.
Шумит, бежит пароход… Вот на желтых, сыпучих песках обширные слободы сливаются
в одно непрерывное селенье…
Дома все большие двухэтажные, за ними дымятся заводы, а дальше
в густом желто-сером тумане виднеются огромные кирпичные здания, над ними высятся церкви, часовни, минареты, китайские башенки… Реки больше не видать впереди — сплошь заставлена она несчетными рядами разновидных судов… Направо по горам и по скатам раскинулись сады и здания большого старинного
города.
— Самый он и есть, — молвил Марко Данилыч. — Зиновий Алексеич допрежь и сам-от на той мельнице жил, да вот годов уж с пяток
в городу́
дом себе поставил. Важный
дом, настоящий дворец. А уж
в доме — так чего-чего нет…
— Показал маленько, — отозвался Зиновий Алексеич. — Всю, почитай, объехали: на Сибирской были, Пароходную смотрели, под Главным
домом раз пяток гуляли, музыку там слушали, по бульвару и по Модной линии хаживали. Показывал им и церкви иноверные, собор, армянскую,
в мечеть не попали, женский пол, видишь, туда не пущают, да и смотреть-то нечего там, одни голы стены…
В городу́ — на Откосе гуляли, с Гребешка на ярманку смотрели, по Волге катались.
Схоронивши мать, Зиновий Алексеич переселился
в Вольск. Выстроил там лучший
дом в городе, разубрал его, разукрасил, денег не жалея, лишь бы отделать все
в «наилучшем виде», лишь бы каждому кидалось
в глаза его убранство, лишь бы всяк, кто мимо
дома ни шел, ни ехал, — все бы время на него любовался и, уехавши, молвил бы сам про себя: «Сумел поставить хоромы Зиновий Алексеич!»
— Не
в том ее горе, Марко Данилыч, — сказал на то Петр Степаныч. — К выгонке из скитов мать Манефа давно приготовилась, задолго она знала, что этой беды им не избыть. И
домá для того
в городе приторговала, и, ежели не забыли, она тогда
в Петров-от день, как мы у нее гостили, на ихнем соборе других игумений и стариц соглашала, чтоб заранее к выгонке готовились… Нет, это хоть и горе ей, да горе жданное, ведомое, напредки́ знамое. А вот как нежданная-то беда приключилася, так ей стало не
в пример горчее.
У нас
в деревне обчество, значит, здесь тебе нечего делать —
в город ступай, там себе хоромы ставь, а твой
дом на нашей мирской земле ставлен, значит, его следует
в обчество отдать».
После столь мудрых и справедливых рассуждений пришел от лица мир-народа к Чубаловым староста и объявил мирское решение: перебирались бы они все на житье
в город, а
дом и надельные полосы отдали бы
в мир.
Тонут
дома в зелени яблонных, вишневых и грушевых садов, а кругом
города ни лесинки — степь, голая степь.
— Так вот что: сейчас распорядись, чтоб улицу против
дома и против всего дворового места устлали соломой, — продолжал городничий. — Это для порядка. Во всех хороших
городах и
в самом даже Петербурге так делается, если занеможет знатный или богатый человек, — заметил градоначальник стоявшему возле лекарю. — Чтоб сейчас же устлали! — прикрикнул он Василью Фадееву. — А ежели через полчаса мое приказанье исполнено не будет, розгачей отведаешь. Шутить не люблю… Смотри ж, любезный, распорядись.
— Каждая по-своему распорядилась, — отвечал Патап Максимыч. — Сестрица моя любезная три
дома в городу-то построила, ни одного не трогает, ни ломать, ни продавать не хочет. Ловкая старица. Много такого знает, чего никто не знает. Из Питера да из Москвы
в месяц раза по два к ней письма приходят. Есть у нее что-нибудь на уме, коли не продает строенья. А покупатели есть, выгодные цены дают, а она и слышать не хочет. Что-нибудь смекает. Она ведь лишнего шага не ступит, лишнего слова не скажет. Хитрая!
— Больше миллиона получит, — сказала Марья Ивановна. — А это наличный только капитал, а кроме того, по
городам каменные
дома, на Низу земли, на Унже большие лесные дачи. Весь достаток миллиона
в полтора, а пожалуй,
в два надо класть.
Уезжая, наказал он домашним, что ежели кто спросит про него, особливо из барского
дома, так сказали бы, что еще ранним вечером уехал с требой, а оттуда хотел проехать
в город, куда его вызывали
в духовное правление.
—
В губернском
городе, недалеко возле базарной площади, большой каменный
дом купца Сивкова стоит, всякий его укажет вам, — отвечал отец Прохор. — Поклонитесь и Авдотье Марковне, и Сивкову Поликарпу Андреичу со всем его благословенным семейством. Люди они хорошие, сердечные — завтра сами увидите.
Сидели вечером за чаем Дуня, Дарья Сергевна, Аграфена Петровна, Патап Максимыч и Герасим Силыч, перед тем отправивший племянника
в Сосновку. Зашла речь, как бы устроить дела
в городе и присмотреть за
домом.
— Видите ли, любезнейший Герасим Силыч, — сказал Патап Максимыч. — Давеча мы с Авдотьей Марковной положили: лесную пристань и прядильни продать и
дом, опричь движимого имущества, тоже с рук сбыть. Авдотье Марковне, после такого горя, нежелательно жить
в вашем
городу, хочется ей, что ни осталось после родителя,
в деньги обратить и жить на проценты. Где приведется ей жить, покуда еще сами мы не знаем. А как вам доведется все продавать, так за комиссию десять процентов с продажной цены получите.
С того дня Чубалов стал хозяйствовать
в смолокуровском
доме. Съездил он на день
в Сосновку и переехал
в город со всем своим книжным скарбом. Иванушку взял с собой.
Из местных обывателей не было такого, кто бы мог купить смолокуровский
дом, даже и с долгой рассрочкой платежа, а жители других
городов и
в помышленье не держали покупать тот
дом, у каждого
в своем месте от отцов и дедов дошедшая оседлость была — как же оставлять ее, как менять верное на неверное?
А главное дело
в том, что по всему городку ни у кого не было столько денег, чтоб купить смолокуровский
дом, красу городка, застроенного ветхими деревянными домишками, ставленными без малого сто лет тому назад по воле Екатерины, обратившей ничтожное селенье
в уездный
город.
Переправясь через Волгу, все поехали к Груне
в Вихорево. Эта деревня ближе была к
городу, чем Осиповка. Патап Максимыч не успел еще прибрать как следует для Дуни комнаты, потому и поторопился уехать домой с Дарьей Сергевной. По совету ее и убирали комнату. Хотелось Патапу Максимычу, чтобы богатая наследница Смолокурова жила у него как можно лучше; для того и нанял плотников строить на усадьбе особенный
дом. Он должен был поспеть к Рождеству.
—
В городе. Стану Сергея Андреича и Марфу Михайловну просить, чтоб они из своего
дома невесту к венцу отпустили, — сказал Петр Степаныч.
Был я у него, как он еще
в нашем
городу проживал, теперь, слышь, на Низ куда-то уехал и там
в Самаре другим
домом обзавелся, а прежний продал.
Прихожу я к нему
в дом, настоящий дворец, мало таких
в городе.
Дня через три Патап Максимыч с Никифором Захарычем поехали
в город, чтобы сесть там на пароход. С ними и Мокей Данилыч отправился. Пробыв несколько дней у Дуни, он вместе с Чубаловым отправился
в новое свое жилище на старом родительском пепелище. Там похлопотал Чубалов, и Мокей Данилыч скоро был введен во владение
домом и пристанями, и как отвык от русской жизни и ото всех дел, то при помощи того же Чубалова завел на свой капитал хлебный торг.
Неточные совпадения
И началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое. Все чувствовали, что тяжесть спала с сердец и что отныне ничего другого не остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару,
в несколько часов сломали целую улицу
домов и окопали пожарище со стороны
города глубокою канавой. На другой день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
Дома он через минуту уже решил дело по существу. Два одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить
город и устранить реку. Средства для исполнения первого подвига были обдуманы уже заранее; средства для исполнения второго представлялись ему неясно и сбивчиво. Но так как не было той силы
в природе, которая могла бы убедить прохвоста
в неведении чего бы то ни было, то
в этом случае невежество являлось не только равносильным знанию, но даже
в известном смысле было прочнее его.
Однако ж она согласилась, и они удалились
в один из тех очаровательных приютов, которые со времен Микаладзе устраивались для градоначальников во всех мало-мальски порядочных
домах города Глупова. Что происходило между ними — это для всех осталось тайною; но он вышел из приюта расстроенный и с заплаканными глазами. Внутреннее слово подействовало так сильно, что он даже не удостоил танцующих взглядом и прямо отправился домой.
И точно, он начал нечто подозревать. Его поразила тишина во время дня и шорох во время ночи. Он видел, как с наступлением сумерек какие-то тени бродили по
городу и исчезали неведомо куда и как с рассветом дня те же самые тени вновь появлялись
в городе и разбегались по
домам. Несколько дней сряду повторялось это явление, и всякий раз он порывался выбежать из
дома, чтобы лично расследовать причину ночной суматохи, но суеверный страх удерживал его. Как истинный прохвост, он боялся чертей и ведьм.
Каменный ли казенный
дом, известной архитектуры с половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков, круглый ли правильный купол, весь обитый листовым белым железом, вознесенный над выбеленною, как снег, новою церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди
города, — ничто не ускользало от свежего тонкого вниманья, и, высунувши нос из походной телеги своей, я глядел и на невиданный дотоле покрой какого-нибудь сюртука, и на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект, глядел и на шедшего
в стороне пехотного офицера, занесенного бог знает из какой губернии на уездную скуку, и на купца, мелькнувшего
в сибирке [Сибирка — кафтан с перехватом и сборками.] на беговых дрожках, и уносился мысленно за ними
в бедную жизнь их.