Неточные совпадения
— Из Москвы, из Хвалыни, из Казани
пишут про епископа, что как
есть совсем правильный, — молвил Патап Максимыч. — Все мои покупатели ему последуют. Не ссориться с ними из-за таких пустяков… Как они, так и мы. А что
есть у иных сумнение, так это правда, точно
есть. И в Городце не хотят Матвея в часовню пускать, зазорен, дескать, за деньги что хочешь сделает. Про епископа Софрония тоже толкуют… Кто их разберет?.. Ну их к Богу — чайку бы поскорей.
В работные кельи зашли, там на монастырский обиход всякое дело делают: в одной келье столярничают и точат, в другой бондарь работает, в третьей слесарня устроена, в четвертой иконописцы
пишут, а там пекарня, за ней квасная. В стороне кузница поставлена. И везде кипит безустанная работа на обительскую потребу, а иное что и на продажу… Еще
была мастерская у отца Михаила, только он ее не показал.
— Когда это
будет, про то еще сорока на воде хвостом
писала, — молвила Фленушка. — Матушка не один год еще продумает да по всем городам письма отписывать
будет, подобает, нет ли архиерею облаченье строить из шерсти. Покаместь
будут рыться в книгах, дюжину подушек успеешь смастерить.
— Молитесь же за здравие рабов Божиих Патапия, Ксении, Анастасии и Параскевы, — продолжала мать Манефа. — Девицы, возьмите по бумажке да
пишите на память сиротам, за кого им молиться. Кроме семьи Патапа Максимыча еще благодетели
будут.
Наследники, очень довольные ее непритязательностью, хотя и называвшие ее за то дурой, кредиторы, которым с другого без споров и скидок вряд ли можно
было получить свои деньги,
писали к ней ласковые письма, она не отвечала.
— Да
пишите,
пишите скорее, — с живостью заговорила Фленушка, ласкаясь и целуя Марью Гавриловну. — Хоть маленько повеселей с ними
будет, а то совсем околеешь с тоски. Миленькая Марья Гавриловна,
напишите сейчас же, пожалуйста,
напишите… Ведь и вам-то
будет повеселее… Ведь и вы извелись от здешней скуки… Голубушка… Марья Гавриловна!
—
Напишите в самом деле, сударыня Марья Гавриловна, — стала просить мать Манефа. — Утешьте меня, хоть последний бы разок поглядела я на моих голубушек. И им-то повеселее здесь
будет; дома-то они все одни да одни — поневоле одурь возьмет, подруг нет, повеселиться хочется, а не с кем… Здесь Фленушка, Марьюшка… И вы, сударыня, не оставите их своей лаской…
Напишите в самом деле, Марья Гавриловна. Уж как я вам за то благодарна
буду, уж как благодарна!
Ранним утром на Радуницу поехал Алексей к отцу Михаилу, а к вечеру того же дня из Комарова гонец пригнал. Привез он Патапу Максимычу письмо Марьи Гавриловны. Приятно
было ему то письмо. Богатая вдова
пишет так почтительно, с «покорнейшими» и «нижайшими» просьбами — любо-дорого посмотреть. Прочел Патап Максимыч, Аксинью Захаровну кликнул.
— По письму Петра Спиридоныча, что про вас
пишет, да опять же наслышана
будучи про вас от батюшки Ивана Матвеича [Беглый поп, по фамилии Ястребов, живший на Рогожском кладбище и пользовавшийся уважением старообрядцев.] да от матушки Пульхерии, не обинуясь всю правду
буду говорить тебе, Василий Борисыч…
— Сколько годов душевным гладом томимы
были мы без священника?..
Писали,
писали на Москву: «Пришлите пастыря» — ни ответа, ни привета… Ну, вот и дождались…
— Матушка Маргарита склоннá, — отвечал Василий Борисыч. —
Писать к вам собирается… Ваше-то какое решение
будет?
Таня появилась в дверях и сказала, что письма не
будет, а когда он назад через скит поедет, завернул бы к Марье Гавриловне… К тому времени она и ответ
напишет и посылочку изготовит.
«По скорости не могу письма
написать, никак не могу, — думает Марья Гавриловна. — Как же быть-то, как же быть-то мне?.. Повидать бы его хоть минуточку… Скажу Тане… Нет, не могу».
— По родству у них и дела за едино, — сказала Манефа. — Нам не то дорого, что Громовы с Дрябиными да с вашими москвичами епископство устрояли, а то, что к знатным вельможам вхожи и, какие бы по старообрядству дела ни
были, все до капельки знают… Самим Громовым
писать про те дела невозможно, опаску держат, так они все через Дрябиных… Поди, и тут о чем-нибудь извещают… Читай-ка, Фленушка.
Насчет епископа Софрония
писала, что, удостоверясь в его стяжаниях и иных недостойных поступках, совершенно его отчуждилась и попов его ставленья отнюдь не принимает, а о владимирском архиепископе
будет на Петров день собрание, и со всех скитов съедутся к ней.
День к вечеру склонялся, измучилась Фленушка
писавши, а Манефа, не чувствуя устали, бодро ходила взад и вперед по келье, сказывая, что
писать. Твердая, неутомимая сила воли виднелась и в сверкающих глазах ее, и в разгоревшихся ланитах, и в крепко сжатых губах. Глядя на нее, трудно
было поверить, что эта старица не дольше шести недель назад лежала в тяжкой смертной болезни и одной ногой в гробу стояла.
— Нужда придет — письмо
пиши: помогу, — говорил Патап Максимыч, глядя в окно. — А сам глаз не смей показывать…
Есть ли место на примете?
После того полагал я в Самару
писать да в Хвалынь к приятелям — слышал, что у них на пароходах
есть места, а вышло, что у тебя к тому времени очистилось место.
Да так оно на лад пошло, что через год какой-нибудь стал Морковкин что ни на
есть первым учеником: без запинки читает,
пишет, ровно бисер нижет, на счетах кладет и на бумаге всякие числа высчитывает — одно слово, стал с неба звезды хватать.
— Ну, так ты, Василий Борисыч, ничего, любезный мой, не знаешь… Ничего, как
есть ничего, — продолжал Патап Максимыч. — Дивиться, впрочем, тут нечему: про такие чудеса наши старицы приезжим рассказывать не охотницы. Хочешь — расскажу тебе повесть душеполезну? «Спасибо» скажешь — можно в тетрадь
написать поучения ради.
Писать хотела, но сил недостало и стыдно как-то
было…
— Послать за ним не пошлю, — ответила Марья Гавриловна, — а не
будет легче, сама поеду в город лечиться. Мне же и по делам надо туда. Брат
пишет — в Казани у Молявиных пароход мне купил. Теперь он уж к нашему городу выбежал, — принимать надо.
Взял извозчика и к маклеру… Пробыл у него больше часа. У Патапа Максимыча негде
было ему деловым порядкам научиться… Обещав хорошую плату, расспросил маклера, как
пишут доверенности, как покупают и продают дома, пароходы, как в купцы приписываются, да уж кстати спросил и о том, нет ли у него на примете хорошего капитана на «Соболь».
— Вот вам билетец, — сказал маклер, подавая Алексею карточку. — С этим билетцем поезжайте вы к портному, у него готового платья завсегда припасено вдоволь. Да выбирайте не сами, во всем на него положитесь… Главное, чтобы пестрого на вас ничего не
было, все чтобы черное, а рубашка белая полотняная, и каждый день чистую вздевайте… Постойте-ка, я портному-то записку
напишу.
Кончив писанье, несколько раз прочитала бумагу и, медленно сложив ее, взяла с божницы келейную икону Корсунской Богородицы. Сзади той иконы
был едва заметный «тайничок». Такие тайнички на затыле икон нередки у старообрядцев; в них хранят они запáсные дары на смертный случай. Тайничок Корсунской иконы
был пуст… И положила туда Манефа бумагу, что
написала, и, задвинув тайник крышечкой, поставила икону на место.
— Все
будет исполнено… Завтра ж каноны зачнем… Послезавтра Петров день, его пропустим, потому что праздник у нас в часовне. В такие дни по уставу поминовений не полагается… Еще про кормы дядюшка твой
пишет.
«Сама знаю, —
писала Фленушка со слов Манефы, — что от выгонки хозяйству ни малой расстройки не
будет потому больше, что един от благодетелей пожаловал тысячу двести целковых на покупку в городе четырех дворовых мест.
Дело какое случится в судах, по землям аль по каким-нибудь тяжбам, медной полушки приказным никогда не давала, сама все
писала, и не
было ни разу, чтоб она по суду своего не получала.
Но от Софрония не бе ни гласу, ни послушания, и тогда господин митрополит, тщетно и долготерпеливо ожидая к себе Софрониева прибытия, прислал на него конечное решение по девятнадцатому правилу Карфагенского собора и в своей святительской грамоте сице
написал: «Аще же преслушаешь сего предписания и
будешь кривить пронырством своим по твоему обычаю, и сие наше приказание преобидишь, то отселе сею грамотою нашею отрешаем тя и соборне извергаем из архиерейского сана и всякого священнодействия лишаем и оставляем простым и бездействительным иноком Софронием» [В действительности эта грамота послана
была Софронию через три года по постановлении владимирского архиепископа Антония, то
есть в 1856 году.].
— А думается мне, — сказал Патап Максимыч, — что меньше от них плутовства-то
было бы, когда бы ря́ду повыгодней для них
писали. Сами посудите, много ль ловцу при таких порядках останется? Лодка-то ведь в лето сот на семь целковых рыбы наловит?.. Так ли?
Полуехту Семенычу
было писано, чтоб закупил он кирпичи да изразцов для печей, а если нет готового кирпича, заказал бы скорей на заводе, а купчую бы крепость на все дома и на все дворовые места
писал на ее одно Манефино имя, а совершать купчие она приедет в город сама после Казанской на возвратном пути из Шарпана.
— Не посетуйте, матушка, что скажу я вам, — молвил Василий Борисыч. — Не забвение славного Керженца, не презрение ко святым здешним обителям
было виною того, что к вам в нужное время из Москвы не
писали. Невозможно
было тогда не хранить крепкой тайны происходившего. Малейшее неосторожное слово все зачинание могло бы разрушить. И теперь нет ослабы христианству, а тогда не в пример грознее
было. Вот отчего, матушка, до поры до времени то дело в тайне у нас и держали.