Неточные совпадения
Помолился Алексей, поклонился хозяину, потом Насте и пошел из подклета.
Отдавая поклон, Настя зарделась как маков цвет. Идя в верхние горницы, она, перебирая передник и потупив глаза, вполголоса спросила отца, что это
за человек такой был у него?
— Не
отдадут ее
за меня, — грустно сказал Алексей Фленушке, когда заговорила она о свадьбе.
Патап Максимыч богат и спесив: не
отдаст детище
за бедного работника, что у него же в кабале живет…
— А вот какая это воля, тятенька, — отвечала Настя. — Примером сказать, хоть про жениха, что ты мне на базаре где-то сыскал, Снежков, что ли, он там прозывается. Не лежит у меня к нему сердце, и я
за него не пойду. В том и есть воля девичья. Кого полюблю,
за того и
отдавай, а воли моей не ломай.
Обычай «крутить свадьбу уходом» исстари
за Волгой ведется, а держится больше оттого, что в тамошнем крестьянском быту каждая девка, живучи у родителей, несет долю нерадостную. Девкой в семье дорожат как даровою работницей и замуж «честью» ее
отдают неохотно. Надо, говорят, девке родительскую хлеб-соль отработать; заработаешь — иди куда хочешь. А срок дочерних заработков длинен: до тридцати лет и больше она повинна у отца с матерью в работницах жить.
— Пожалуй, — молвил Патап Максимыч, — только уж ты сама сторгуйся и деньги
отдай, после сочтемся. Теперь в город
за покупками еду, послезавтра домой ворочусь и тотчас
за тобой подводу пришлю. Сама приезжай и лося вези.
За стакан водки руку на отсеченье бы с радостью
отдал.
— А! успели уж пожалобиться! — с досадой сказала она. — А коли уж все тебе рассказано, мне-то зачем еще пересказывать?.. Жениха на базаре мне заготовил!.. Да я не таковская, замуж неволей меня не
отдашь… Не пойду
за Снежкова, хоть голову с плеч. Сказала: «уходом» уйду… Так и сделаю.
Только что Груня заневестилась, стал Патап Максимыч присматривать хорошего степенного человека, на руки которого, без страха
за судьбу, без опасенья
за долю счастливую, можно бы было
отдать богоданную дочку.
— Тятенька, голубчик, как бы сирот-то устроить? — говорила Груня, ясно глядя в лицо Патапу Максимычу. — Я бы, кажись, душу свою
за них
отдала…
— Лучше
за Якима замуж иди, — сказал он Матрене после долгих, напрасных уговоров. — Хоть завтра пущай сватов засылает: хочешь, честью
отдам, хочешь, «уходом» ступай.
Передернуло Патапа Максимыча. Попрек Снежкова задел его
за живое. Сверкнули глаза, повернулось было на языке сказать: «Не
отдам на срам детище, не потерплю, чтобы голили ее перед чужими людьми…» Но сдержался и молвил с досадой...
Доехав до своей повертки, передние лесники стали.
За ними остановился и весь поезд. Собралась артель в кучу, опять галдовня началась… Судили-рядили, не лучше ль вожакам одну только подводу с собой брать, а две
отдать артели на перевозку бревен. Поспорили, покричали, наконец решили — быть делу так.
— А то, пожалуй,
отдавай свою дочь и
за Евграшку, перечить не стану; твое детище, твоя над ним и воля.
— Настенька!.. Друг ты мой сердечный!.. — умоляющим голосом заговорил Алексей, взяв
за руку девушку. — Какое ты слово опять молвила!.. Я-то тебя не люблю?..
Отдай,
отдай ленту да колечко,
отдай назад, моя ясынька, солнышко мое ненаглядное… Я не люблю?.. Да я
за тебя в огонь и в воду пойду…
Лучше до греха теперь же
за мир в ученье его
отдать: жив останется, и ученый наших рук не минует…
И то еще льстило мужикам поромовским, что,
отдавши Карпушку в училище, справят они повинность
за целую волость Песоченскую…
— Да я, — говорит, — скорей детище свое в куль да в воду, чем
за мирского захребетника замуж
отдам!.. В нашем роду бесчестных людей не бывало, нам с Карпушкой родниться не стать.
— Бога не боится родитель твой — в чужи люди сыновей послал! Саввушку-то жалко мне оченно — паренек-от еще не выровнялся, пожалуй, и силенки у него не хватит на работу подряженную. Много, пожалуй, придется и побой принять, коль попадется к хозяину немилостивому. Чем сыновей-то в кабалу
отдавать, у меня бы денег позаймовал. Не потерпит ему Господь
за обиды родным сыновьям.
А Устинья следом
за ним. Мерными шагами, ходко спешит она к перелеску, огнем пышет лицо, искрами брызжут глаза, губы от гнева и ревности так и подергивает. «Коль не мне, никому
за тобой не быть!.. Крови твоей напьюсь, а другой не
отдам!.. А эту разлучницу, эту змею подколодную!.. Корнями ее обвести, зельем опоить, ножом зарезать!..»
— Раненько бы еще, матушка, помышлять о том, — сухо отозвался Марко Данилыч. — Не перестарок, погодит… Я ж человек одинокий… Конечно, Дарья Сергеевна
за всеми порядками пó дому смотрит, однако же Дуня у меня настоящая хозяйка… В люди, на сторону, ни
за что ее не
отдам, да и сама не захочет покинуть меня, старого… Так ли, Дунюшка?
И меж тем миловидный образ белокурой красавицы неотступно мерещился Василью Борисычу… Ровно въявь глядит на него Дуня Смолокурова и веселым взором ясных очей пронизывает его душу… «Эх ты, красота, красота ненаглядная… — думает Василий Борисыч. — Жизни мало
за один поцелуй
отдать, а тут изволь с противной Парашкой вожжаться!.. Дерево!.. Дубина!.. И в перелеске была ровно мертвая — только пыхтит!..»
—
За тобой-то ходить стоскуюсь я, матушка? — с живостью воскликнула Фленушка, и слезы, искренние слезы послышались в ее голосе. —
За что ж ты меня таково обижаешь?.. Да я ради тебя не то что спокой, жизнь готова
отдать… Ах, матушка, матушка!.. Не знаешь ты, что одна только ты завсегда во всех моих помышлениях… Тебя не станет — во гроб мне ложиться!..
— Нет… келейничать и клиросом править Марью успех не возьмет, — сказала Манефа. — Попрошу Виринеюшку,
отдала бы мне в келейницы свою Евдокею. Ты в ключах будешь, а она в келье прибирать да
за мной ходить.
— Конечно, знающего, — ответил Смолокуров. — Без знающих людей рыбного дела нельзя вести. Главное, верных людей надо; их «разъездными» в косных по снятым водам рассылают наблюдать
за ловцами… У нас, я вам скажу, дело вот как ведется. Снявши воды, ловцам их сдаем. Искать ловцов не надо, сами нагрянут, знай выбирай, кому
отдать. Народ бедный, кормиться тоже надо, а к другим промысла́м непривычен. И как много их сойдется, сдача пойдет наперебой. Один перед другим проценты набавляет.
Кто полюбился,
за того охотой пошла бы, а не стали б
отдавать, убежала бы с ним, самокруткой свенчалась, поймали бы — петлю на шею.
— Сразу не надо давать. С четвертухи [Двадцатипятирублевый кредитный билет.] зачинайте, — сказал караульщик. — А как сладитесь, деньги ему наперед, без того не станет и венчать. Для верности
за́ руки бы надо кому
отдать, чтоб не надул, да некому здесь. Ты вот как: бумажки-то пополам, одну половину ему наперед, другу когда повенчает. Так-то будет верней.
Какими-то судьбами Феклист Митрич проведал, что
за человек дом у него нанимал. То главное проведал он, что ему чуть не миллион наследства достался и что этакой-то богач где-то у них в захолустье уходом невесту берет. «Что́
за притча такая, — думал Феклист. — Такому человеку да воровски жениться! Какой отец дочери своей
за него не
отдаст? Я бы с радостью любую тотчас!» Как человек ловкий, бывалый, догадливый, смекнул он: «Из скитов, стало быть, жену себе выхватил».
Неточные совпадения
Запомнил Гриша песенку // И голосом молитвенным // Тихонько в семинарии, // Где было темно, холодно, // Угрюмо, строго, голодно, // Певал — тужил о матушке // И обо всей вахлачине, // Кормилице своей. // И скоро в сердце мальчика // С любовью к бедной матери // Любовь ко всей вахлачине // Слилась, — и лет пятнадцати // Григорий твердо знал уже, // Кому
отдаст всю жизнь свою // И
за кого умрет.
Стародум. Это странное дело! Человек ты, как вижу, не без ума, а хочешь, чтоб я
отдал мою племянницу
за кого — не знаю.
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью
за бобра купили да собаку
за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара
за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты
отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
Несчастного чиновника увели в съезжую избу и
отдали за приставов.
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь
отдал миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко понял, что ежели человек начинает издалека заводить речь о правде, то это значит, что он сам не вполне уверен, точно ли его
за эту правду не посекут.