Неточные совпадения
— Что тебе, Максимыч, слушать глупые речи мои? — молвила на то Аксинья Захаровна. — Ты голова. Знаю, что ради меня,
не ради его, непутного, Микешку жалеешь. Да сколь же еще из-за него, паскудного, мне слез принимать,
глядя на твои к нему милости? Ничто ему, пьянице, ни в прок, ни в толк нейдет. Совсем, отято́й, сбился с пути. Ох, Патапушка, голубчик ты мой, кормилец ты наш,
не кори за Микешку меня, горемычную. Возрадовалась
бы я, во гробу его видючи в белом саване…
— И я
не признал
бы тебя, Патап Максимыч, коли б
не в дому у тебя встретился, — сказал незнакомый гость. — Постарели мы, брат, оба с тобой, ишь и тебя сединой, что инеем, подернуло… Здравствуйте, матушка Аксинья Захаровна!..
Не узнали?.. Да и я
бы не узнал… Как последний раз виделись, цвела ты, как маков цвет, а теперь, гляди-ка, какая стала!.. Да… Время идет да идет, а годы человека
не красят…
Не узнаете?..
— Горько мне стало на родной стороне. Ни на что
бы тогда
не глядел я и
не знай куда
бы готов был деваться!.. Вот уже двадцать пять лет и побольше прошло с той поры, а как вспомнишь, так и теперь сердце на клочья рваться зачнет… Молодость, молодость!.. Горячая кровь тогда ходила во мне…
Не стерпел обиды, а заплатить обидчику было нельзя… И решил я покинуть родну сторону, чтоб в нее до гробовой доски
не заглядывать…
— Молитесь, кому знаете, — отвечал Чапурин. — Мне
бы только Мотря цела была, до другого прочего дела нет… Пуще всего
гляди, чтоб с тем дьяволом пересылок у ней
не заводилось.
— Молчи ты, какое тут еще ружье! Того и
гляди сожрут… — тревожно говорил Патап Максимыч. — Глянь-ка, глянь-ка, со всех сторон навалило!.. Ах ты, Господи, Господи!.. Знать
бы да ведать, ни за что
бы не поехал… Пропадай ты и с Ветлугой своей!..
«Эка здоровенный игумен-то какой, ровно из матерого дуба вытесан… — думал,
глядя на него, Патап Максимыч. — Ему
бы не лестовку в руку, а пудовый молот… Чудное дело, как это он с разбойниками-то
не справился… Да этакому старцу хоть на пару медведей в одиночку идти… Лапища-то какая!.. А молодец Богу молиться!.. Как это все у него стройно да чинно выходит…»
— Ну ладно, ладно. Будет шутку шутить… Рассказывай, как в самом деле ихняя затея варилась, — прервал Колышкин. — Глазком
бы посмотреть, как плуты моего крестного оплетать задумали, — с усмешкой прибавил он. — Сидят небось важно,
глядят задумчиво,
не улыбнутся, толкуют чинно, степенно… А крестный себе на уме, попирает смех на сердце, а сам бровью
не моргнет: «Толкуйте, мол, голубчики, распоясывайтесь, выкладывайте, что у вас на уме сидит, а мне как вас насквозь
не видеть?..» Ха-ха-ха!..
— Злочинницы! — резко сказала Манефа, ходя взад и вперед по келье. — Бога
не боятся, людей
не стыдятся!.. На короткое время обители нельзя покинуть!.. Чем
бы молодых учить, а они, гляди-ко!.. Как смирились?
— Белицей, Фленушка, останешься —
не ужиться тебе в обители, — заметила Манефа. — Востра ты у меня паче меры. Матери поедóм тебя заедят…
Не гляди, что теперь лебезят, в глаза тебе смотрят… Только дух из меня вон, тотчас иные станут — увидишь. А когда
бы ты постриглась, да я
бы тебе игуменство сдала — другое
бы вышло дело: из-под воли твоей никто
бы не вышел.
Эх, как
бы со вдовушкой сладиться; богатства у нее, слышно, счету нет, сама надо всем большуха,
не глядит из отцовских рук…
— Где ж вам приметить, сударыня? — ответила Манефа. — Во всем-то кураже вы его
не видали… Поглядеть
бы вам, как сцепится он когда с человеком сильней да именитей его… Чем
бы голову держать уклонно, а речь вести покорно, ровно коза кверху
глядит… Станет фертом, ноги-то азом распялит!.. Что тут хорошего?..
Глазам
не верил Алексей, проходя через комнаты Колышкина… Во сне никогда
не видывал он такого убранства. Беломраморные стены ровно зеркала стоят, — глядись в них и охорашивайся… Пол — тоже зеркало, ступить страшно, как на льду поскользнешься, того
гляди… Цветы цветут, каких вздумать нельзя… В коврах ноги, ровно в сыпучем песке, грузнут… Так прекрасно, так хорошо, что хоть в Царстве Небесном так в ту же
бы пору.
— Чьему
бы это быть? — молвил пожилой человек в валеной шляпе, пристально
глядя на вышедший в середину плёса буксирный пароход, тянувший огромную баржу, заваленную чуть
не до самой рáйны [Рáйна — иначе рея — поперечное дерево на мачте, к нему привязывается нижний край паруса.] высокими белыми бунтами какой-то, надо быть, легковесной клади.
Перестал Алексей с того часу слоняться по набережной. Глаза
бы его
не глядели на проклятого «Соболя».
Не видать
бы ему парохода Марьи Гавриловны!..
А меж тем старики да молодые люди женатые,
глядя на писаря в беседах девичьих, то и дело над ним издеваются. «Вишь какого, — судят промеж себя, — даровали нам начальника: ему
бы возле подола сидеть, а
не земски дела вершать. И девки-то плохи у нас, непутные: подпалили
бы когда на су́прядках захребетнику бороду, осрамили б его, окаянного… Да и парни-то
не лучше девчонок: намяли б ему хорошенько бока-то, как идет темной ночью домой с девичьих су́прядок. Право слово, так».
— Ну, теперь делу шабáш, ступай укладывайся, — сказал Патап Максимыч. — Да смотри у меня за Прасковьей-то в оба, больно-то баловаться ей
не давай. Девка тихоня, спать
бы ей только, да на то полагаться нельзя — девичий разум, что храмина непокровенна, со всякой стороны ветру место найдется… Девка молодая, кровь-то играет — от греха, значит, на вершок, потому за ней и
гляди… В лесах на богомолье пущай побывает, пущай и в Китеж съездит, только чтоб, опричь стариц, никого с ней
не было, из моло́дцов то есть.
— Ах, Фленушка, Фленушка! Как же я без тебя исстрадалась!.. — с жаром и нежною лаской заговорила Манефа, гладя ее по голове. — Чуяло мое сердце, что у вас недоброе что-то идет!.. И когда разгорелся пожар, чего-то, чего я
не передумала,
глядя на дымные небеса… Радость ты моя!.. Кажется, если б что случилось, дня
не пережила
бы… Измучилась, исстрадалась я дó смерти.
— Как
бы знала ты, каково мне на твои слезы
глядеть!.. Ни день, ни ночь с ума ты у меня нейдешь!.. Что в самом деле с тобой станется, как вживе
не будет меня!..
— И самое
бы хорошее дело, матушка, — улыбаясь
не то лукаво,
не то весело, молвила Фленушка. — Эка подумаешь, каким тебя Господь разумом-то одарил!.. Какая ты по домоводству-то искусная!.. Любую из матерей возьми — целу
бы неделю продумала, как
бы уладить, а ты, гляди-ка, матушка, только вздумала, и как раз делу свершенье!.. Дивиться надо тебе!..
— Муж жене должен быть голова, господин, а мне такого ни в жизнь
не стерпеть, —
не глядя ни на кого, продолжала речь свою Фленушка. — Захотел
бы кто взять меня — иди, голубчик, под мой салтык, свою волю под лавку брось, пляши, дурень, под мою дудочку. Власти над собой
не потерплю — сама власти хочу… Воли, отваги душа моя просит, да негде ей разгуляться!.. Ровно в каменной темнице, в тесной келье сиди!..
— Ой ты, бáловник, бáловник! — усмехнулась мать Таисея. —
Не любишь старух-то, все
бы тебе молодых! Эй, вправду, пора
бы тебе хорошую женушку взять, ты же, кажись, мотоват, а мотоват да
не женат, себе же в наклад. Женишься, так на жену-то глядючи, улыбнешься, а холостым живучи, на себя только одного
глядя, всплачешься.
— Докашивай, Груздок, докашивай, да в оба
гляди, от Игнатья аль от Ипатья ребятенки опять
бы не стали корзинами наше сено таскать. Чуть что, первого за вихор да ко мне на расправу.
— Попозже-то лучше
бы.
Не столь видно, — сказал Сушило. — Хотя при нашем храме стороннего народа, опричь церковного клира, никого
не живет, однако ж все-таки лучше, как попозднее-то приедете. В сумерки этак, в сумерки постарайтесь… Потому, ежели днем венчать, так, увидевши ваш поезд, из деревень вылезут свадьбу
глядеть. А в таком деле, как наше, чем меньше очевидцев, тем безопаснее и спокойнее… Погоню за собой чаете?
Такую иной раз свалку подымут, что того и
гляди смертоубийства
не было
бы…
«Ах ты Господи, Господи! — думал московский посол, стоя у окна и
глядя на безлюдную улицу пустынного городка. — Вот до чего довели!.. Им хорошо!.. Заварили кашу, да и в сторону… Хоть
бы эту шальную Фленушку взять, либо Самоквасова с Семеном Петровичем… Им
бы только потешиться… А тут вот и вывертывайся, как знаешь… С хозяином посоветуюсь; человек он, кажется,
не глупый, опять же ум хорошо, а два лучше того…»