Неточные совпадения
По нашим
местам, думаю я, Никифору в жизнь не справиться, славы много; одно то, что «волком»
был; все знают его вдоль и поперек, ни от кого веры нет ему
на полушку.
Провозился он с этим делом долго; все токари по своим
местам разошлись, и токарни
были на запоре.
Фленушка ушла. У Алексея
на душе стало так светло, так радостно, что он даже не знал, куда деваться.
На месте не сиделось ему: то в избе
побудет, то
на улицу выбежит, то за околицу пойдет и зальется там громкою песней. В доме
петь он не смел: не ровен час, осерчает Патап Максимыч.
Нет надежды
на согласье, девушка тихонько сберет приданое и всю одежду, какая
есть у ней, передаст возлюбленному, а потом и сама
на условное
место придет.
— Плату положил бы я хорошую, ничем бы ты от меня обижен не остался, — продолжал Патап Максимыч. — Дома ли у отца стал токарничать, в людях ли, столько тебе не получить, сколько я положу. Я бы тебе все заведенье сдал: и токарни, и красильни, и запасы все, и товар, — а как
на Низ случится самому сплыть аль куда в другое
место, я б и дом
на тебя с Пантелеем покидал. Как при покойнике Савельиче
было, так бы и при тебе. Ты с отцом-то толком поговори.
Прежде ночь переночевать
места не
было, а теперь, что называется, не грело, не горело, а вдруг осветило: все в родню лезут,
на житье к себе манят.
— Так… Так
будет, — сказала Никитишна. — Другой год я в Ключове-то жила, как Аксиньюшка ее родила. А прошлым летом двадцать лет сполнилось, как я домом хозяйствую… Да… Сама я тоже подумывала, куманек, что пора бы ее к
месту. Не хлеб-соль родительскую ей отрабатывать, а в девках засиживаться ой-ой нескладное дело.
Есть ли женишок-от
на примете, а то не поискать ли?
Были у Спасова гроба, зрели, как все веры
на едином
месте служат.
Когда волки
были уже настолько близко, что до любого из них палкой можно
было добросить, он расставил спутников своих по
местам и велел, по его приказу, разом бросать в волков изо всей силы горящие лапы [Горящие ветви хвойного леса; во время лесных пожаров они переносятся ветром
на огромные расстояния.].
Нелюдно бывает в лесах летней порою. Промеж Керженца и Ветлуги еще лесует [Ходить в лес
на работу, деревья ронить.] по несколько топоров с деревни, но дальше за Ветлугу, к Вятской стороне, и
на север, за Лапшангу, лесники ни ногой, кроме тех
мест, где липа растет. Липу драть, мочало мочить можно только в соковую [Когда деревья в соку, то
есть весна и лето.].
Но тем дело не кончилось: надо
было теперь старшого выбирать
на место уезжавшего Онуфрия. Тут уж какой шум да гам поднялись, что хоть вон беги, хоть святых выноси.
— Слышишь? — обратился к нему Патап Максимыч. — Про золотой песок парень-от сказывал.
На Ветлуге, дескать, подлинно
есть такие
места.
Мешечная осетровая икра точно из черных перлов
была сделана, так и блестит жиром, а зернистая троечная [Белужью зернистую икру лучшего сорта, до железных дорог, отвозили в Москву и другие
места на почтовых тройках тотчас после посола.
Проснулся инок-схимник, иконы
на месте не
было…
Под именем «канонниц», или «читалок», скитские артели отправляли в Москву и другие города молодых белиц к богатым одноверцам «стоять негасимую свечу», то
есть день и ночь читать псалтырь по покойникам, «
на месте их преставления», и учить грамоте малолетних детей в домах «христолюбивых благодетелей».
Здесь не только могли обедать все жительницы Манефиной обители, — а
было их до сотни, — доставало
места и посторонним, приходившим из деревень
на богомолье или погостить у гостеприимных матерей и послаще
поесть за иноческой трапезой.
Не вздумай сам Гаврила Маркелыч послать жену с дочерью
на смотрины,
была бы в доме немалая свара, когда бы узнал он о случившемся. Но теперь дело обошлось тихо. Ворчал Гаврила Маркелыч вплоть до вечера, зачем становились
на такое
место, зачем не отошли вовремя, однако все обошлось благополучно — смяк старик. Сказали ему про Масляникова, что, если б не он, совсем бы задавили Машу в народе. Поморщился Гаврила Маркелыч, но шуметь не стал.
— Напрямик такого слова не сказано, — отвечал Пантелей, — а понимать надо так — какой же по здешним
местам другой золотой песок может
быть? Опять же Ветлугу то и дело поминают. Не знаешь разве, чем
на Ветлуге народ займуется?
Не раз возобновлялся у них разговор об этом, и сердечными, задушевными словами Пантелея убедился Алексей, что затеянное ветлужское дело чем-то не чисто… Про Стуколова, пропадавшего так долго без вести, так они и решили, что не по дальним
местам, не по чужим государствам он странствовал, а, должно
быть, за фальшивую монету сослан
был на каторгу и оттуда бежал.
— Совсем
было поели и лошадей и нас всех, — сказал Патап Максимыч. — Сродясь столь великой стаи не видывал. Лесом ехали, и набралось этого зверья видимо-невидимо, не одна сотня, поди, набежала. Мы
на месте стали… Вперед ехать страшно — разорвут… А волки кругом так и рыщут, так и прядают, да сядут перед нами и, глядя
на нас, зубами так и щелкают… Думалось, совсем конец пришел…
Каждое происходит
на особом
месте, где,
быть может, во время оно совершались языческие праздники Яриле.] гулять…
Меж тем спавший в оленевской кибитке московский певец проснулся. Отворотил он бок кожаного фартука, глядит —
место незнакомое, лошади отложены, людей ни души. Живого только и
есть что жирная корова, улегшаяся
на солнцепеке, да высокий голландский петух, окруженный курами всех возможных пород. Склонив голову набок, скитский горлопан стоял
на одной ножке и гордо поглядывал то
на одну, то
на другую подругу жизни.
— Нет, матушка… Как возможно… Избави Бог, — сказал Василий Борисыч. — Софрон только при своем
месте, в Симбирске,
будет действовать — там у него приятели живут: Вандышевы, Мингалевы, Константиновы — пускай его с ними, как знает, так и валандается. А в наместниках иной
будет — человек достойный, — а
на место Софрона в российские пределы тоже достойный епископ поставлен — Антоний.
— Так ты срамить ее? — вскочив с
места, вскликнула Фленушка. — Думаешь,
на простую девку напал?.. Побаловал, да и бросил?! Нет, гусь лапчатый, — шалишь!.. Жива
быть не хочу, коль не увижу тебя под красной шапкой. Над Настей насмеешься, над своей головой наплачешься.
Кончились простины. Из дома вынесли гроб
на холстах и, поставив
на черный «одёр» [Носилки,
на которых носят покойников. За Волгой, особенно между старообрядцами, носить покойников до кладбища
на холстах или же возить
на лошадях почитается грехом.], понесли
на плечах. До кладбища
было версты две, несли переменяясь, но Никифор как стал к племяннице под правое плечо, так и шел до могилы, никому не уступая
места.
Только половина светлицы
была видна ему.
На месте Настиной кровати стоит крытый белой скатертью стол, а
на нем в золотых окладах иконы с зажженными перед ними свечами и лампадами.
На окне любимые цветочки Настины, возле пяльцы с неконченной работой… О! у этих самых пялец,
на этом самом
месте стоял он когда-то робкий и несмелый, а она, закрыв глаза передником, плакала сладкими слезами первой любви…
На этом самом
месте впервые она поцеловала его. Тоскливо заныло сердце у Алексея.
Да ведь губернатор не вечен, смениться может, другой
на его
место сядет — каков-то еще
будет?..
— А им внушено, что в грамоте про ихние земли поминается, чтоб тем землям за ними
быть веки вечные, — сказала Манефа. — По здешним
местам ни у кого ведь крепостей
на землю нет — народ все набеглый. Оттого и дорожат Игнатьевой грамотой…
Во святом
было во граде,
Во Ерусалиме,
На позорном лобном
местеНа горе Голгофе —
Обесславлен, обесчещен
Исус, сыне Божий,
Весь в кровавых язвах,
На кресте бысть распят.
— По разным обителям ту песнь
поют, матушка… — скромно ответил Василий Борисыч. — И по домам благочестивых христиан
поют… Выучился я
петь ее в Лаврентьеве, а слыхал и в Куренях и в Бело-Кринице. А изводу [Курени, или Куреневский — раскольничий скит в Юго-Западном крае. Извод — редакция, а также
место происхождения или указание
на место происхождения.] она суздальского. Оттоль, сказывают, из-под Суздаля, разнесли ее по обителям.
Это
был первый летний сбор келейниц
на одном
месте… Чинны и степенны
были их встречи. По-заученному клали они друг перед другом низкие поклоны, медленно ликовались и невозмутимо спрашивали одна другую «о спасении». Разговоры велись не долгие, все спешили пешком к гробнице Софонтия.
— Нужда придет — письмо пиши: помогу, — говорил Патап Максимыч, глядя в окно. — А сам глаз не смей показывать…
Есть ли
место на примете?
«Надо
быть, не русский, — подумал Алексей. — Вот, подумаешь, совсем чужой человек к нам заехал, а матушка русска земля до усов его кормит… А кровному своему ни
места, ни дела!.. Ишь, каково спесиво
на людей он посматривает… Ишь, как перед нехристем народ шапки-то ломит!.. Эх ты, Русь православная! Заморянину — родная мать, своим детушкам — злая мачеха!..»
— Здорово, Алексей Трофимыч… Али Трифоныч?.. Как, бишь, тебя? — ласково протягивая Лохматому жилистую руку, радушно встретил его Сергей Андреич. — Садись — гость
будешь. Да ты к нам прилаживайся… Сюда
на диван…
Места хватит… Авось не подеремся!..
— Кáноны!.. Как не понимать!.. — ответил Алексей. — Мало ли их у нас, кано́нов-то… Сразу-то всех и келейница не всякая вспомнит…
На каждый праздник свой канóн полагается,
на Рождество ли Христово,
на Троицу ли,
на Успенье ли — всякому празднику свой… А то
есть еще канóн за единоумершего, канóн за творящих милостыню… Да мало ли их… Все-то канóны разве одна матушка Манефа по нашим
местам знает, и то навряд… куда такую пропасть
на памяти держать!.. По книгам их читают…
И жалованья достаточно и всего прочего, да не в этом главное дело, а вот в чем: прослужишь ты
на этом
месте год, и, если по твоему усердию и уменью в том году довольно прибыли
будет, опричь жалованья, тебе пай дадут…
«Теперь все дело как
на ладони, — думал он, крупными шагами идя вдоль набережной. — Тешилась, значит, ведьма треклятая, одурачить меня думала… Коли б в самом деле
на мыслях у нее в те поры про меня
было, не стала бы у брата
места сулить, сказала бы, что сама задумала пароход покупать… А я-то, дурак, ровно ошалел тогда!.. Вся теперь надежда
на Сергея Андреича».
После того полагал я в Самару писать да в Хвалынь к приятелям — слышал, что у них
на пароходах
есть места, а вышло, что у тебя к тому времени очистилось
место.
Кончили тем, что через неделю, когда придет из Астрахани колышкинский пароход «Успех», разгрузится и возьмет свежую кладь до Рыбинска, Алексей поедет
на нем при клади и тем временем ознакомится с пароходным делом. Затем
было обещано ему
место капитана
на другом пароходе Колышкина.
По другим
местам другой счет пряжи ведут; около Москвы, например в Калужской и в Тульской губерниях, в тальке считают 20 пасем, каждая
на 10 чисменок в четыре нитки, то
есть 3200 аршин в тальке.] огорожен.
— У Колышкина
место, батюшка, у Сергея Андреича, — отвечал Алексей. — Приятель Патапу Максимычу
будет… Пароходы у него по Волге бегают…
На одном пароходе мне
место сулит — всем заправлять, чтоб, значит, все
было на моем отчете.
— Да мне долго ждать никак невозможно, ваше степенство,
на той неделе надо беспременно
на пароходе в Рыбинск бежать… К сроку не
поспею —
места лишиться могу… Явите божескую милость, ваше степенство, прикажите выдать удостоверение, я бы тем же часом в город за пачпортом… — с низкими поклонами просил Алексей Михайлу Васильича.
— Ишь раскозырялся!.. — злясь и лютуя, ворчал Морковкин, стоя
на крыльце, когда удельный голова поехал в одну, а Лохматый в другую сторону. — Ишь раскозырялся, посконная борода!.. Постой-погоди ты у меня!.. Я те нос-от утру!.. Станешь у меня своевольничать,
будешь делать не по-моему!.. Слетишь с
места, мошенник ты этакой, слетишь!..
— Прибыли мы к кордону
на самый канун Лазарева воскресенья. Пасха в том году
была ранняя, а по тем
местам еще
на середокрестной рéки прошли,
на пятой травка по полям зеленела. Из Москвы поехали — мороз
был прежестокий, метель, вьюга, а недели через полторы, как добрались до кордона, весна там давно началась…
На что славна
была по всем
местам наша горянщина, и ту изобидели: крещане [Жители Крестецкого уезда Новгородской губернии.] у токарей, юрьевцы да кологривцы у ложкарей отбивают работу.
— Побывайте в степях, посмотрите, — молвил Василий Борисыч. — Да… Вот что я вам, Михайло Васильич, скажу, — продолжал он, возвыся голос, — когда Христос сошел
на землю и принял
на себя знак рабий, восхотел он, Владыко, бедность и нищету освятить. Того ради избрал для своего рождества самое бедное
место, какое
было тогда
на земле. И родился Царь Небесный в тесном грязном вертепе среди скотов бессловесных… Поди теперь в наши степи — что ни дом, то вертеп Вифлеемский.
— Не в лесе, Иван Григорьич, сила, а в промыслах, — сказал ему
на то Василий Борисыч. —
Будь по хлебным
местам, как здесь, промыслá, умирать бы не надо…
— А вот как, — ответил Василий Борисыч. — Человеку с достатком приглядеться к какому ни
на есть месту, узнать, какое дело сподручнее там завести, да, приглядевшись, и зачинать с Божьей помощью. Год пройдет, два пройдут, может статься, и больше… А как приглядятся мужики к работе да увидят, что дело-то выгодно, тогда не учи их — сами возьмутся… Всякий промысел так зачинался.
В Иргизе и по другим
местам, где начальство обители разоряло, всех тамо живших рассылали по тем
местам, где по ревизии они приписаны и из тех
мест всем им выезд
на всю останную жизнь
был заказан.
— Ну, теперь делу шабáш, ступай укладывайся, — сказал Патап Максимыч. — Да смотри у меня за Прасковьей-то в оба, больно-то баловаться ей не давай. Девка тихоня, спать бы ей только, да
на то полагаться нельзя — девичий разум, что храмина непокровенна, со всякой стороны ветру
место найдется… Девка молодая, кровь-то играет — от греха, значит,
на вершок, потому за ней и гляди… В лесах
на богомолье пущай побывает, пущай и в Китеж съездит, только чтоб, опричь стариц, никого с ней не
было, из моло́дцов то
есть.