Неточные совпадения
— Не обманывай
меня, Настя. Обмануть кресну мать — грех незамолимый, — внушительно говорила Никитишна. — Скажи-ка
мне правду истинную, какие
у вас намедни с отцом перекоры были? То в кельи захотелось, то, гляди-кась, слово какое махнула: «уходом»!
— Что детки? Малы они, кумушка, еще неразумны, — отвечал Иван Григорьич. — Пропащие они дети без матери… Нестройно, неукладно в дому
у меня. Не
глядел бы… Все, кажись, стоит на своем месте, по-прежнему; все, кажется, порядки идут, как шли при покойнице, а не то… Пустым пахнет, кумушка.
— И
я не признал бы тебя, Патап Максимыч, коли б не в дому
у тебя встретился, — сказал незнакомый гость. — Постарели мы, брат, оба с тобой, ишь и тебя сединой, что инеем, подернуло… Здравствуйте, матушка Аксинья Захаровна!.. Не узнали?.. Да и
я бы не узнал… Как последний раз виделись, цвела ты, как маков цвет, а теперь, гляди-ка, какая стала!.. Да… Время идет да идет, а годы человека не красят… Не узнаете?..
— Молитесь, кому знаете, — отвечал Чапурин. —
Мне бы только Мотря цела была, до другого прочего дела нет… Пуще всего
гляди, чтоб с тем дьяволом пересылок
у ней не заводилось.
— Проворь, ребята, проворь лошадей! — закричал он на всю зимницу. — И то гляди-ка, сколько времени проваландались. Чтоб
у меня все живой рукой!.. Ну!..
— Ну ладно, ладно. Будет шутку шутить… Рассказывай, как в самом деле ихняя затея варилась, — прервал Колышкин. — Глазком бы посмотреть, как плуты моего крестного оплетать задумали, — с усмешкой прибавил он. — Сидят небось важно,
глядят задумчиво, не улыбнутся, толкуют чинно, степенно… А крестный себе на уме, попирает смех на сердце, а сам бровью не моргнет: «Толкуйте, мол, голубчики, распоясывайтесь, выкладывайте, что
у вас на уме сидит, а
мне как вас насквозь не видеть?..» Ха-ха-ха!..
— А вот
я гребень-то из донца выну да бока-то тебе наломаю, так ты
у меня не то что козой, коровой заревешь… С глаз моих долой, бесстыжая!.. Чтобы духом твоим в келарне не пахло!.. Чтобы глаза мои на тебя, бесстыжую девчонку, не
глядели!..
—
У медведя лапа-то пошире, да и тот в капкан попадает, — смеючись, подхватила Фленушка. — Сноровку надо знать, Марьюшка… А это уж мое дело, ты только помогай. Твое дело будет одно:
гляди в два, не в полтора, одним глазом спи, другим стереги, а что устережешь, про то
мне доводи. Кто мигнул, кто кивнул, ты догадывайся и
мне сказывай. Вот и вся недолга…
— Да
я… тятенька… право, не знаю… — бессвязно говорила Маша, а
у самой так и волнуется грудь, так и замирает сердце, так и подступают рыданья, напрасно силится она сдерживать их,
глядя на отца перепуганными глазами.
Однажды в сумерки, когда Аксинья Захаровна, набродившись досыта, приустала и легла в боковуше посумерничать, Настя вышла из душной, прокуренной ладаном моленной в большую горницу и там, стó
я у окна,
глядела на догоравшую в небе зарю. Было тихо, как в могиле, только из соседней комнаты раздавались мерные удары маятника.
— Слушай-ка, что
я скажу тебе, — положив руку на плечо Алексея и зорко
глядя ему в глаза, молвил Патап Максимыч. — Человек ты молодой, будут
у тебя другой отец, другая мать… Их-то станешь ли любить?.. Об них-то станешь ли так же промышлять, будешь ли покоить их и почитать по закону Божьему?..
— Ладно, хорошо. Господь вас благословит… шейте с Богом, — молвила игуменья,
глядя полными любви глазами на Фленушку. — Ах ты, Фленушка моя, Фленушка! — тихо проговорила она после долгого молчания. — С ума ты нейдешь
у меня… Вот по милости Господней поднялась
я с одра смертного… Ну а если бы померла, что бы тогда было с тобой?.. Бедная ты моя сиротинка!..
— Белицей, Фленушка, останешься — не ужиться тебе в обители, — заметила Манефа. — Востра ты
у меня паче меры. Матери поедóм тебя заедят… Не
гляди, что теперь лебезят, в глаза тебе смотрят… Только дух из
меня вон, тотчас иные станут — увидишь. А когда бы ты постриглась, да
я бы тебе игуменство сдала — другое бы вышло дело: из-под воли твоей никто бы не вышел.
— Эку жару Господь посылает, — молвила Августа, переходя дорогу. — До полдён еще далеко, а гляди-ка, на солнышке-то как припекает… По старым приметам, яровым бы надо хорошо уродиться… Дай-ка, Господи, благое совершение!.. Ну, что же, красавица, какие
у тебя до
меня тайности? — спросила она Фленушку, когда остались они одаль от других келейниц.
«Эх, — чаще да чаще стал подумывать сам с собой Карп Алексеич, — кого бы одеть в шелки-бархаты, кого б изукрасить дорогими нарядами, кого б в люди показать:
глядите, мол, православные, какова красавица за
меня выдана, каково краснó она
у меня изукрашена!..
Наконец все мужики были отпущены, но писарь все-таки не вдруг допустил до себя Алексея. Больно уж хотелось ему поломаться. Взял какие-то бумаги,
глядит в них, перелистывает, дело, дескать, делаю, мешать
мне теперь никто не моги, а ты, друг любезный, постой, подожди, переминайся с ноги на ногу… И то
у Морковкина на уме было: не вышло б передряги за то, что накануне сманил он к себе Наталью с грибовной гулянки… Сидит, ломает голову — какая б нужда Алешку в приказ привела.
— Ну, теперь делу шабáш, ступай укладывайся, — сказал Патап Максимыч. — Да смотри
у меня за Прасковьей-то в оба, больно-то баловаться ей не давай. Девка тихоня, спать бы ей только, да на то полагаться нельзя — девичий разум, что храмина непокровенна, со всякой стороны ветру место найдется… Девка молодая, кровь-то играет — от греха, значит, на вершок, потому за ней и
гляди… В лесах на богомолье пущай побывает, пущай и в Китеж съездит, только чтоб, опричь стариц, никого с ней не было, из моло́дцов то есть.
— Ах, Фленушка, Фленушка! Как же
я без тебя исстрадалась!.. — с жаром и нежною лаской заговорила Манефа, гладя ее по голове. — Чуяло мое сердце, что
у вас недоброе что-то идет!.. И когда разгорелся пожар, чего-то, чего
я не передумала,
глядя на дымные небеса… Радость ты моя!.. Кажется, если б что случилось, дня не пережила бы… Измучилась, исстрадалась
я дó смерти.
— Как бы знала ты, каково
мне на твои слезы
глядеть!.. Ни день, ни ночь с ума ты
у меня нейдешь!.. Что в самом деле с тобой станется, как вживе не будет
меня!..
— Стану так делать, — тихо, чуть слышно молвила Дуня,
глядя с любовью на Аграфену Петровну. — Вот и теперь, как поговорила с тобой, стало
у меня на душе и светло и радостно, мысли улеглись, и нá сердце стало спокойней…
— Да ты, матушка, в разуме-то
у меня глядела, что ли? — с веселой усмешкой промолвил Петр Степаныч.
— В те поры, как жила
я у матушки Манефы, была
я дитя неразумное, — отвечала Груне Авдотья Марковна. — Одно ребячье было на уме, да и смысл-то ребячий был. А теперь, — со светлой улыбкой она промолвила, — теперь уж вышла
я из подростков. Не чужими, своими глазами на свет Божий
гляжу…
— Вот что скажу
я тебе, Дунюшка, — улыбаясь светлой улыбкой, молвила Аграфена Петровна. — Знаю, отчего такие мысли бродят
у тебя, отчего тошно тебе на свет вольный
глядеть… Знаю и лекарство, чем исцелить тебя.