Неточные совпадения
«Вот гостя господь послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, —
подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. — Вот тебе и сват. Ни с которого краю к нему не подойдешь. То ли бы дело
выпили, разговорились, — оно все само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну, и сват, как кривое полено: не уложишь ни в какую поленницу».
Хозяйку огорчало главным образом то, что гость почти ничего не
ел, а только пробовал. Все свои ржаные корочки сосет да похваливает. Зато хозяин не терял времени и за жарким переехал на херес, — значит, все
было кончено, и Анфуса Гавриловна перестала обращать на него внимание. Все равно не послушает после третьей рюмки и устроит штуку. Он и устроил, как только она успела
подумать.
Уходя от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул. Говорили по душе, а главного-то он все-таки не сказал. Что болтать прежде времени? Он шел опять по Хлебной улице и
думал о том, как здесь все переменится через несколько лет и что главною причиной перемены
будет он, Михей Зотыч Колобов.
Галактион даже закрыл глаза, рисуя себе заманчивую картину будущего пароходства. Михей Зотыч понял, куда гнул любимый сын, и нахмурился. Не о пустяках надо
было сейчас
думать, а у него вон что на уме: пароходы… Тоже придумает.
—
Думал я, по осени сыграем свадьбу… По-хорошему,
думал, все дельце пойдет. А теперь другое… Да. Через две недели теперь свадьба
будет.
Появились и другие неизвестные люди. Их привел неизвестно откуда Штофф. Во-первых, вихлястый худой немец с бритою верхней губой, — он говорил только вопросами: «Что вы
думаете? как вы сказали?» Штофф отрекомендовал его своим самым старым другом, который попал в Заполье случайно, проездом в Сибирь. Фамилия нового немца
была Драке, Федор Федорыч.
Серафима Харитоновна тихо засмеялась и еще раз поцеловала сестру. Когда вошли в комнату и Серафима рассмотрела суслонскую писаршу, то невольно
подумала: «Какая деревенщина стала наша Анна! Неужели и я такая
буду!» Анна действительно сильно опустилась, обрюзгла и одевалась чуть не по-деревенски. Рядом с ней Серафима казалась барыней. Ловко сшитое дорожное платье сидело на ней, как перчатка.
Новая крупчатая мельница действительно являлась ничтожеством по сравнению с грандиозным заводом.
Было тут о чем
подумать. Хлопотавший по постройке завода Штофф раза два завертывал в Прорыв и ночевал.
Вы только
подумайте: вот сейчас мы все хлопочем, бьемся, бегаем за производителем и потребителем, угождаем какому-нибудь хозяину, вообще зависим направо и налево, а тогда другие
будут от нас зависеть.
Галактиона удивило, что вся компания, пившая чай в думе,
была уже здесь — и двое Ивановых, и трое Поповых, и Полуянов, и старичок с утиным носом, и доктор Кочетов. Галактион
подумал, что здесь именины, но оказалось, что никаких именин нет. Просто так, приехали — и делу конец. В большой столовой во всю стену
был поставлен громадный стол, а на нем десятки бутылок и десятки тарелок с закусками, — у хозяина
был собственный ренсковый погреб и бакалейная торговля.
— О, часто!..
Было совестно, а все-таки
думал. Где-то она? что-то она делает? что
думает? Поэтому и на свадьбу к тебе не приехал… Зачем растравлять и тебя и себя? А вчера… ах, как мне
было вчера тяжело! Разве такая
была Харитина! Ты нарочно травила меня, — я знаю, что ты не такая. И мне так
было жаль тебя и себя вместе, — я как-то всегда вместе
думаю о нас обоих.
Потом Харитина вдруг замолчала, пригорюнилась и начала смотреть на Галактиона такими глазами, точно видела его в первый раз. Гость
пил чай и
думал, какая она славная, вот эта Харитина. Эх, если б ей другого мужа!.. И понимает все и со всяким обойтись умеет, и развеселится, так любо смотреть.
Умный старик понимал, что попрежнему девушку воспитывать нельзя, а отпустить ее в гимназию не
было сил. Ведь только и свету
было в окне, что одна Устенька. Да и она тосковать
будет в чужом городе. Думал-думал старик, и ничего не выходило; советовался кое с кем из посторонних — тоже не лучше. Один совет — отправить Устеньку в гимназию. Легко сказать, когда до Екатеринбурга больше четырехсот верст! Выручил старика из затруднения неожиданный и странный случай.
— А как вы
думаете относительно сибирской рыбы? У меня уже арендованы пески на Оби в трех местах. Тоже дело хорошее и верное. Не хотите? Ну, тогда у меня
есть пять золотых приисков в оренбургских казачьих землях… Тут уж дело вернее смерти. И это не нравится? Тогда, хотите, получим концессию на устройство подъездного пути от строящейся Уральской железной дороги в Заполье? Через пять лет вы не узнали бы своего Заполья: и банки, и гимназия, и театр, и фабрики кругом. Только нужны люди и деньги.
— Ну, славяночка,
будем знакомиться. Это вот моя славяночка. Ее зовут Дидей. Она считает себя очень умной и
думает, что мир сотворен специально только для нее, а все остальные девочки существуют на свете только так, между прочим.
— Иначе не можно… Раньше я
думал, что она
будет только приезжать учиться вместе с Дидей, но из этого ничего не выйдет. Конечно, мы сделаем это не вдруг: сначала Устенька
будет приходить на уроки, потом
будет оставаться погостить на несколько дней, а уж потом переедет совсем.
Галактион
был другого мнения и стоял за бабушку. Он не мог простить Агнии воображаемой измены и держал себя так, точно ее и на свете никогда не существовало. Девушка чувствовала это пренебрежение, понимала источник его происхождения и огорчалась молча про себя. Она очень любила Галактиона и почему-то
думала, что именно она
будет ему нужна. Раз она даже сделала робкую попытку объясниться с ним по этому поводу.
— Да, я знаю, что вам все равно, — как-то печально ответила она, опуская глаза. — Что же делать, силою милому не
быть. А я-то
думала… Ну, да это все равно — что я
думала!
— Ты бы то
подумал, поп, — пенял писарь, — ну, пришлют нового исправника, а он
будет еще хуже. К этому-то уж мы все привесились, вызнали всякую его повадку, а к новому-то не
будешь знать, с которой стороны и подойти. Этот нащечился, а новый-то приедет голенький да голодный, пока насосется.
—
Есть у меня словечко ему сказать… Осрамил он нас всех, вот что. Уж я
думал,
думал и порешил: поеду и обругаю попа.
— Станет она
думать обо мне, братец! На всякий случай скажите поклончик, что, мол,
есть такой несчастный молодой человек, который жисть свою готов за вас отдать. Так и скажите, братец.
— Что же, сам виноват, — вслух
думал Галактион. — Так и должно
было быть… Серафиме ничего не оставалось делать, как уйти.
Она даже боялась
думать о том, что
будет дальше, и чувствовала себя живым покойником.
Завтрак
был простой, но Галактиону показалось жуткой царившая здесь чопорность, и он как-то сразу возненавидел белобрысую англичанку, смотревшую на него, как на дикаря. «Этакая выдра!» —
думал Галактион, испытывая неловкое смущение, когда англичанка начинала смотреть на него своими рыбьими глазами. Зато Устенька так застенчиво и ласково улыбалась ему.
— И все-таки жаль, —
думал вслух доктор. — Раньше я говорил то же, а когда посмотрел на него мертвого… В последнее время он перестал совсем
пить, хотя уж
было поздно.
Даже накануне суда Харитина
думала не о муже, которого завтра
будут судить, а о Галактионе. Придет он на суд или не придет? Даже когда ехала она на суд, ее мучила все та же мысль о Галактионе, и Харитина презирала себя, как соучастницу какого-то непростительного преступления. И все-таки, войдя в залу суда, она искала глазами не мужа.
Замараев каждый раз
думал, что Серафима утишилась и признала его за равноправного родственника, но каждое утро его разочаровывало в этом, — утром к Серафиме не
было приступа, и она не отвечала ему и даже не смотрела на него.
Попрежнему среднее купечество могло вести свои обороты с наличным капиталом в двадцать — тридцать тысяч, а сейчас об этом нечего
было и
думать.
— Я и не
думала смеяться… По этапам поведут, так порошок там первое дело. Меня же
будет благодарить.
— Да… да… — вслух
думал он и горько улыбался. — Да, я схожу с ума… Это верно… так и должно
быть.
Конечно, все это
было глупо, но уж таковы свойства всякой глупости, что от нее никуда не уйдешь. Доктор старался не
думать о проклятом письме — и не мог. Оно его мучило, как смертельный грех. Притом иметь дело с открытым врагом совсем не то, что с тайным, да, кроме того, здесь выступали против него целою шайкой. Оставалось выдерживать характер и ломать самую дурацкую комедию.
Старики разговорились. Все-таки они
были свои и
думали одинаково, не то что молодежь. Михей Зотыч все качал своею лысою головой и жаловался на худые дела.
— Вы никогда не
думали, славяночка, что все окружающее вас
есть замаскированная ложь? Да… Чтобы вот вы с Дидей сидели в такой комнате, пользовались тюремным надзором мисс Дудль, наконец моими медицинскими советами, завтраками, пользовались свежим бельем, — одним словом, всем комфортом и удобством так называемого культурного существования, — да, для всего этого нужно
было пустить по миру тысячи людей. Чтобы Дидя и вы вели настоящий образ жизни, нужно
было сделать тысячи детей нищими.
— Это правда, если вы
будете одна. А если
будут и другие
думать о других, тогда получится совсем иное.
Устенька не могла не согласиться с большею половиной того, что говорил доктор, и самым тяжелым для нее
было то, что в ней как-то пошатнулась вера в любимых людей. Получился самый мучительный разлад, заставлявший
думать без конца. Зачем доктор говорит одно, а сам делает другое? Зачем Болеслав Брониславич, такой умный, добрый и любящий, кого-то разоряет и помогает другим делать то же? А там, впереди, поднимается что-то такое большое, неизвестное, страшное и неумолимое.
Надулась, к удивлению, Харитина и спряталась в каюте. Она живо представила себе самую обидную картину торжественного появления «Первинки» в Заполье, причем с Галактионом
будет не она, а Ечкин. Это ее возмущало до слез, и она решила про себя, что сама поедет в Заполье, а там
будь что
будет: семь бед — один ответ. Но до поры до времени она сдержалась и ничего не сказала Галактиону. Он-то
думает, что она останется в Городище, а она вдруг на «Первинке» вместе с ним приедет в Заполье. Ничего, пусть позлится.
Прохоров
подумал и согласился, что в этом «мундире», пожалуй, и лучше явиться в Заполье. Конечно, Полуянов
был медвежья лапа и драл с живого и мертвого, но и другие-то хороши… Те же, нынешние, еще почище
будут, только ни следу, ни дороги после них, — очень уж ловкий народ.
— Я по крайней мере смотрю на тебя и
думаю о тебе, как о родной дочери. Даже как-то странно представить, что вдруг тебя не
будет у нас.
— Чего я боюсь? Всего боюсь, детки… Трудно прожить жизнь, особенно русской женщине. Вот я и
думаю о вас… что вас
будет интересовать в жизни, с какими людьми вы встретитесь… Сейчас мы еще не поймем друг друга.
Сколько раз Галактион раньше
думал о том, как
было бы хорошо, если бы Серафима умерла.
— Да, для себя… По пословице, и вор богу молится, только какая это молитва?
Будем говорить пряменько, Галактион Михеич: нехорошо. Ведь я знаю, зачем ты ко мне-то пришел… Сначала я, грешным делом,
подумал, что за деньгами, а потом и вижу, что совсем другое.
— Совсем несчастный! Чуть-чуть бы по-другому судьба сложилась, и он бы другой
был. Такие люди не умеют гнуться, а прямо ломаются. Тогда много греха на душу взял старик Михей Зотыч, когда насильно женил его на Серафиме. Прежде-то всегда так делали, а по нынешним временам говорят, что свои глаза
есть. Михей-то Зотыч
думал лучше сделать, чтобы Галактион не сделал так, как брат Емельян, а оно вон что вышло.
— Мы с вами враги по части банковских и винокуренных дел, — откровенно объяснил Стабровский, — но
думаю, что
будем друзьями в земстве.
Харитина как-то сразу оживилась и бойко принялась собирать все необходимое. Она когда-то умела так мило хлопотать, когда
была и молода, и красива, и счастлива. Прасковья Ивановна следила за ней улыбающимися глазами и
думала: вот отчаянная эта Харитина, как увидела посторонних мужчин, так и запрыгала брынскою козой.
— Это он тебя подтыкает на скорые-то слова, Михей Зотыч… Мирское у тебя на уме. А ты
думай про себя, что хуже ты всех, — вот ему и нечего
будет с тобой делать. А как ты погордился, он и проскочит.
Устенька в отчаянии уходила в комнату мисс Дудль, чтоб отвести душу. Она только теперь в полную меру оценила эту простую, но твердую женщину, которая в каждый данный момент знала, как она должна поступить. Мисс Дудль совсем сжилась с семьей Стабровских и рассчитывала, что, в случае смерти старика, перейдет к Диде, у которой могли
быть свои дети. Но получилось другое: деревянную англичанку без всякой причины возненавидел пан Казимир, а Дидя, по своей привычке, и не
думала ее защищать.
Да, все
было рассчитано вперед и даже процент благодеяния на народную нужду, и вдруг прошел слух, что Галактион самостоятельно закупил где-то в Семипалатинской области миллионную партию хлеба, закупил в свою голову и даже не
подумал о компаньонах. Новость
была ошеломляющая, которая валила с ног все расчеты. Штофф полетел в Городище, чтоб объясниться с Галактионом.
От Стабровского Устенька вышла в каком-то тумане. Ее сразу оставила эта выдержка. Она шла и краснела, припоминая то, что говорил Стабровский. О, только он один понимал ее и с какою вежливостью старался не дать этого заметить! Но она уже давно научилась читать между строк и понимала больше, чем он
думал. В сущности сегодняшнее свидание с Харитиной
было ее экзаменом. Стабровский, наконец, убедился в том, чего боялся и за что жалел сейчас ее. Да, только он один
будет знать ее девичью тайну.
Харитина упала в траву и лежала без движения, наслаждаясь блаженным покоем. Ей хотелось вечно так лежать, чтобы ничего не знать, не видеть и не слышать. Тяжело
было даже
думать, — мысли точно сверлили мозг.