Неточные совпадения
Описываемая сцена происходила на улице, у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер был на исходе,
и возвращавшийся с покосов народ не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады были месту. Старика окружили только
те мужики, которые привели его с покоса,
да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством. Село было громадное, дворов в пятьсот, как все сибирские села, но в страду оно безлюдело.
— Страшен сон,
да милостив бог, служба. Я тебе загадку загадаю: сидит баба на грядке, вся в заплатках, кто на нее взглянет,
тот и заплачет. Ну-ка, угадай?
Хозяйку огорчало главным образом
то, что гость почти ничего не ел, а только пробовал. Все свои ржаные корочки сосет
да похваливает. Зато хозяин не терял времени
и за жарким переехал на херес, — значит, все было кончено,
и Анфуса Гавриловна перестала обращать на него внимание. Все равно не послушает после третьей рюмки
и устроит штуку. Он
и устроил, как только она успела подумать.
— Есть
и такой грех. Не пожалуемся на дела, нечего бога гневить. Взысканы через число… Только опять
и то сказать, купца к купцу тоже не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять вот хоть этих степняков, — все они с бору
да с сосенки набрались. Один приказчиком был, хозяина обворовал
и на воровские деньги в люди вышел.
—
Да ты не бойся, Устюша, — уговаривал он дичившуюся маленькую хозяйку. — Михей Зотыч, вот
и моя хозяйка. Прошу любить
да жаловать… Вот ты не дождался нас, а
то мы бы как раз твоему Галактиону в самую пору. Любишь чужого дедушку, Устюша?
— А еще
то, родитель, что
ту же бы девушку взять
да самому, так оно, пожалуй,
и лучше бы было. Это я так, к слову… А вообще Серафима Харитоновна девица вполне правильная.
— Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, — не с деньгами жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так уж оно не
того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а не человек.
Да еще сказывают, что у Галактиона-то Михеича уж была своя невеста на примете, любовным делом, ну, вот старик-то
и торопит, чтобы огласки какой не вышло.
—
Да ты, черт, не очень
того! — бормотал потерявшийся Лиодор. — Мы
и сами с усами. Мелкими можем расчет дать!
— Зачем? — удивился Штофф. — О, батенька, здесь можно сделать большие дела!..
Да, очень большие! Важно поймать момент… Все дело в этом. Край благодатный,
и кто пользуется его богатствами? Смешно сказать… Вы посмотрите на них: никто дальше насиженного мелкого плутовства не пошел, или скромно орудует на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством. О, здесь можно развернуться!.. Только нужно людей, надежных людей. Моя вся беда в
том, что я русский немец…
да!
— Это, голубчик, гениальнейший человек,
и другого такого нет, не было
и не будет.
Да… Положим, он сейчас ничего не имеет
и бриллианты поддельные, но я отдал бы ему все, что имею. Стабровский тоже хорош, только это уж другое:
тех же щей,
да пожиже клей. Они там, в Сибири, большие дела обделывали.
Будет с них
и того, если привезут бревна
да камень наломают.
— Первое, не есть удобно
то, что Колобовы староверы…
да. А второе, жили мы без них, благодаря бога
и не мудрствуя лукаво. У всех был свой кусок хлеба, а впредь неведомо, что
и как.
— То-то, смотри, Серафима Харитоновна, не осрамись,
да и меня не подведи.
Доставалось на орехи
и «полуштофову тестю»,
то есть Харитону Артемьичу. Он первый призрел голого немца,
да еще дочь за него замуж выдал. Вот теперь все
и расхлебывай.
Да и другой зять, Галактион, тоже хорош: всем мельникам запер ход,
да еще рынок увел к себе в Суслон.
Серафима слушала мужа только из вежливости. В делах она попрежнему ничего не понимала.
Да и муж как-то не умел с нею разговаривать. Вот, другое дело, приедет Карл Карлыч,
тот все умеет понятно рассказать. Он вот
и жене все наряды покупает
и даже в шляпах знает больше толку, чем любая настоящая дама. Сестра Евлампия никакой заботы не знает с мужем, даром, что немец,
и щеголяет напропалую.
—
Да я, кажется,
и без
того всех знаю.
— А вот
и нет… Сама Прасковья Ивановна.
Да… Мы с ней большие приятельницы. У ней муж горький пьяница
и у меня около
того, — вот
и дружим… Довезла тебя до подъезда, вызвала меня
и говорит: «На, получай свое сокровище!» Я ей рассказывала, что любила тебя в девицах. Ух! умная баба!.. Огонь. Смотри, не запутайся… Тут не ты один голову оставил.
— Это ваше счастие…
да… Вот вы теперь будете рвать по частям, потому что боитесь влопаться, а тогда,
то есть если бы были выучены, начали бы глотать большими кусками, как этот ваш Мышников… Я знаю несколько таких полированных купчиков,
и все на одну колодку…
да. Хоть ты его в семи водах мой, а этой вашей купеческой жадности не отмыть.
Тем и отличаются от деревенских девок, что шляпки носят
да рядятся, а так-то дуры дурами.
—
Да вы первый. Вот возьмите хотя ваше хлебное дело: ведь оно, говоря откровенно, ушло от вас. Вы упустили удобный момент,
и какой-нибудь старик Колобов отбил целый хлебный рынок. Теперь другие потянутся за ним, а Заполье будет падать,
то есть ваша хлебная торговля. А все отчего? Колобов высмотрел центральное место для рынка
и воспользовался этим. Постройте вы крупчатные мельницы раньше его,
и ему бы ничего не поделать…
да. Упущен был момент.
— Все видел своими глазами, — уверял Ечкин. —
Да, все это существует. Скажу больше: будет
и у нас,
то есть здесь. Это только вопрос времени.
Для Луковникова ясно было одно, что новые умные люди подбираются к их старозаветному сырью
и к залежавшимся купеческим капиталам,
и подбираются настойчиво. Ему делалось даже страшно за
то будущее, о котором Ечкин говорил с такою уверенностью.
Да, приходил конец всякой старинке
и старинным людям. Как хочешь, приспособляйся по-новому.
Да, страшно будет жить простому человеку.
— Вот что, Тарас Семеныч, я недавно ехал из Екатеринбурга
и все думал о вас…
да. Знаете, вы делаете одну величайшую несправедливость. Вас это удивляет? А между
тем это так… Сами вы можете жить, как хотите, — дело ваше, — а зачем же молодым запирать дорогу? Вот у вас девочка растет, мы с ней большие друзья,
и вы о ней не хотите позаботиться.
— Э, вздор!.. Никто
и ничего не узнает.
Да ты в первый раз, что ли, в Кунару едешь? Вот чудак. Уж хуже, брат,
того, что про тебя говорят, все равно не скажут. Ты думаешь, что никто не знает, как тебя дома-то золотят? Весь город знает… Ну,
да все это пустяки.
Как это ни странно, но до известной степени Полуянов был прав.
Да, он принимал благодарности, а что было бы, если б он все правонарушения
и казусы выводил на свежую воду? Ведь за каждым что-нибудь было, а он все прикрывал
и не выносил сору из избы. Взять хоть
ту же скоропостижную девку, которая лежит у попа на погребе: она из Кунары,
и есть подозрение, что это работа Лиодорки Малыгина
и Пашки Булыгина. Всех можно закрутить так, что ни папы, ни мамы не скажут.
Перед Ильиным днем поп Макар устраивал «помочь». На покос выходило до полуторых сот косцов. Мужики любили попа Макара
и не отказывались поработать денек.
Да и как было не поработать, когда поп Макар крестил почти всех косцов, венчал, а в будущем должен был похоронить? За глаза говорили про попа
то и се, а на деле выходило другое. Теперь в особенности популярность попа Макара выросла благодаря свержению ига исправника Полуянова.
— Ты бы
то подумал, поп, — пенял писарь, — ну, пришлют нового исправника, а он будет еще хуже. К этому-то уж мы все привесились, вызнали всякую его повадку, а к новому-то не будешь знать, с которой стороны
и подойти. Этот нащечился, а новый-то приедет голенький
да голодный, пока насосется.
— Ах, ты какой!.. — удивлялся писарь. —
Да ведь ежели разобрать правильно, так все мы у батюшки-то царя воры
и взяточники. Правду надо говорить… Пчелка,
и та взятку берет.
—
Да так… Вот ты теперь ешь пирог с луком, а вдруг протянется невидимая лапа
и цап твой пирог. Только
и видел… Ты пасть-то раскрыл, а пирога уж нет. Не понимаешь? А дело-то к
тому идет
и даже весьма деликатно
и просто.
— А даже очень просто… Хлеб за брюхом не ходит. Мы-то тут дураками печатными сидим
да мух ловим, а они орудуют. Взять хоть Михея Зотыча… С него вся музыка-то началась. Помнишь, как он объявился в Суслоне в первый раз? Бродяга не бродяга, юродивый не юродивый, а около
того… Промежду прочим, оказал себя поумнее всех. Недаром он тогда всех нас дурачками навеличивал
и прибаутки свои наговаривал. Оно
и вышло, как по-писаному: прямые дурачки. Разе такой Суслон-то был тогда?
Этот разговор с Ермилычем засел у писаря в голове клином. Вот тебе
и банк!.. Ай
да Ермилыч, ловко! В Заполье свою линию ведут, а Ермилыч свои узоры рисует.
Да, штучка тепленькая, коли на
то пошло. Писарю даже сделалось смешно, когда он припомнил родственника Карлу, мечтавшего о своем кусочке хлеба с маслом. Тут уж дело пахло не кусочком
и не маслом.
Это уже окончательно взбесило писаря. Бабы
и те понимают, что попрежнему жить нельзя. Было время,
да отошло…
да… У него опять заходил в голове давешний разговор с Ермилычем. Ведь вот человек удумал штуку.
И как еще ловко подвел. Сам же
и смеется над городским банком. Вдруг писаря осенила мысль. А что, если самому на манер Ермилыча,
да не здесь, а в городе? Писарь даже сел, точно его кто ударил, а потом громко засмеялся.
— Прост,
да про себя, Галактион Михеич. Даже весьма понимаем. Ежели Стабровский только по двугривенному получит с каждого ведра чистого барыша,
и то составит сумму…
да. Сорок тысяч голеньких в год. Завод-то стоит всего тысяч полтораста, — ну, дивиденд настоящий. Мы все, братец, тоже по-своему-то рассчитали
и дело вот как понимаем…
да. Конечно, у Стабровского капитал,
и все для него стараются.
—
Да ничего, — заметил Емельян
и замялся. — Ты бы
того, Галактион, повременил, а
то у родителя этот старец сидит.
— А вот
и пустит.
И еще спасибо скажет, потому выйдет так, что я-то кругом чиста. Мало ли что про вдову наболтают, только ленивый не скажет. Ну, а тут я сама объявлюсь, — ежели бы была виновата, так не пошла бы к твоей мамыньке. Так я говорю?.. Всем будет хорошо…
Да еще что, подошлем к мамыньке сперва Серафиму. Еще
того лучше будет…
И ей будет лучше: как будто промежду нас ничего
и не было… Поняла теперь?
Под этим настроением Галактион вернулся домой. В последнее время ему так тяжело было оставаться подолгу дома, хотя, с другой стороны,
и деваться было некуда. Сейчас у Галактиона мелькнула было мысль о
том, чтобы зайти к Харитине, но он удержался. Что ему там делать?
Да и нехорошо… Муж в остроге, а он будет за женой ухаживать.
— А вы тут засудили Илью Фирсыча? — болтал писарь, счастливый, что может поговорить. — Слышали мы еще в Суслоне…
да. Жаль, хороший был человек. Тоже вот
и про банк ваш наслышались. Что же, в добрый час… По другим городам везде банки заведены. Нельзя отставать от других-то, не
те времена.
— Нет, брат, шабаш, старинка-то приказала долго жить, — повторял Замараев, делая вызывающий жест. — По нонешним временам вон какие народы проявились. Они, брат, выучат жить. Темноту-то как рукой снимут…
да. На што бабы,
и те вполне это самое чувствуют. Вон Серафима Харитоновна как на меня поглядывает, даром что хлеб-соль еще недавно водили.
Что было делать Замараеву? Предупредить мужа, поговорить откровенно с самой, объяснить все Анфусе Гавриловне, — ни
то, ни другое, ни третье не входило в его планы. С какой он стати будет вмешиваться в чужие дела?
Да и доказать это трудно, а он может остаться в дураках.
Да, нехорошо. А все оттого, что приходится служить богатым людям.
То ли бы дело, если бы завести хоть один пароходик, — всем польза
и никто не в обиде.
Он опять сел к столу
и задумался. Харитина ходила по комнате, заложив руки за спину. Его присутствие начинало ее тяготить,
и вместе с
тем ей было бы неприятно, если бы он взял
да ушел. Эта двойственность мыслей
и чувств все чаще
и чаще мучила ее в последнее время.
По-настоящему-то как бы следовало сделать: повесить замочек на всю эту музыку —
и конец
тому делу,
да лиха беда, что я не один — компаньоны не дозволят.
— Вот, вот… Люблю умственный разговор. Я
то же думал, а только законов-то не знаю
и посоветоваться ни с кем нельзя, — продадут. По нынешним временам своих боишься больше чужих…
да.
— Н-но-о?!.
И что такое только будет… Как бы только Михей Зотыч не выворотился… До него успевать буду уж как-нибудь, а
то всю музыку испортит. Ах, Галактион Михеич, отец ты наш!..
Да мы для тебя ничего не пожалеем!
Вахрушка оставался в кабаке до
тех пор, пока не разнеслось, что в темной при волости нашли трех опившихся.
Да, теперь пора было
и домой отправляться. Главное, чтобы достигнуть своего законного места до возвращения Михея Зотыча. Впрочем, Вахрушка находился в самом храбром настроении,
и его смущало немного только
то, что для полной формы недоставало шапки.
Конечно, все это было глупо, но уж таковы свойства всякой глупости, что от нее никуда не уйдешь. Доктор старался не думать о проклятом письме —
и не мог. Оно его мучило, как смертельный грех. Притом иметь дело с открытым врагом совсем не
то, что с тайным,
да, кроме
того, здесь выступали против него целою шайкой. Оставалось выдерживать характер
и ломать самую дурацкую комедию.
Вахрушка через прислугу, конечно, знал, что у Галактиона в дому «неладно»
и что Серафима Харитоновна пьет запоем,
и по-своему жалел его. Этакому-то человеку жить бы
да жить надо, а тут дома, как в нетопленой печи. Ах, нехорошо! Вот ежели бы Харитина Харитоновна, так
та бы повернула все единым духом. Хороша бабочка, всем взяла, а тоже живет ни к шубе рукав. Дальше Вахрушка угнетенно вздыхал
и отмахивался рукой, точно отгонял муху.
—
Да,
да, поздравляю, — повторял Стабровский. — У меня был Прохоров, но я его не принял. Ничего, подождет. Его нужно выдержать. Теперь мы будем предписывать условия. Заметьте, что не в наших интересах топить его окончательно,
да я
и не люблю этого. Зачем?
Тем более что я совсем
и не желаю заниматься винокуренным делом… Только статья дохода — не больше
того. А для него это хороший урок.
— Что тогда? А знаешь, что я тебе скажу? Вот ты строишь себе дом в Городище, а какой же дом без бабы?
И Михей Зотыч
то же самое давеча говорил. Ведь у него все загадками
да выкомурами, как хочешь понимай. Жалеет тебя…
— Устенька, вы уже большая девушка
и поймете все, что я вам скажу…
да. Вы знаете, как я всегда любил вас, — я не отделял вас от своей дочери, но сейчас нам, кажется, придется расстаться. Дело в
том, что болезнь Диди до известной степени заразительна,
то есть она может передаться предрасположенному к подобным страданиям субъекту. Я не желаю
и не имею права рисковать вашим здоровьем. Скажу откровенно, мне очень тяжело расставаться, но заставляют обстоятельства.