Неточные совпадения
Описываемая сцена происходила на улице, у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер был на исходе,
и возвращавшийся с покосов народ не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады были месту. Старика окружили только те мужики, которые привели его с покоса,
да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством. Село было громадное, дворов в пятьсот, как все сибирские села, но в страду оно безлюдело.
— Пока ни с кем… — дерзко ответил старик. —
Да моей пестрядине с твоим плисом
и разговаривать-то не рука.
—
Да я духовное, служба… А ты послушай: «
И блажен раб, его же обрящет бдяща», а ты дрыхнешь. Это тебе раз… А второе: «Недостоин, его же обрящет унывающа»… Понимаешь?
—
Да видно по обличью-то… Здесь все пшеничники живут, богатей, а у тебя скула не по-богатому: может,
и хлеб с хрустом ел
да с мякиной.
—
И писарь богатимый… Не разберешь, кто кого богаче. Не житье им здесь, а масленица… Мужики богатые, а земля — шуба шубой. Этого
и званья нет, штобы навоз вывозить на пашню: земля-матушка сама родит. Вот какие места здесь… Крестьяны государственные, наделы у них большие, — одним елевом, пшеничники. Рожь сеют только на продажу…
Да тебе-то какая печаль? Вот привязался человек!
— Страшен сон,
да милостив бог, служба. Я тебе загадку загадаю: сидит баба на грядке, вся в заплатках, кто на нее взглянет, тот
и заплачет. Ну-ка, угадай?
— Гости у нас вечор засиделись, — объясняла ему стряпка. — Ну, выпили малость с отцом Макаром
да с мельником. У них ведь компания до белого свету. Люты пить… Пельмени заказали рыбные, — ну,
и компанились. Мельник Ермилыч с радостей
и ночевать у нас остался.
—
Да черт его удержит, Храпуна, — отвечает старший кучер Никита, степенный мужик с окладистой бородой. — Задавить его, вот
и весь разговор.
— Разве так лошадей выводят? — кричит молодой человек, спешиваясь
и выхватывая у Ахметки повод. — Родитель, ты ее сзаду пугай…
Да не бойся. Ахметка, а ты чего стоишь?
— Ох,
и не говори!.. Один он у меня, как смертный грех. Один,
да дурак, хуже этого не придумаешь.
Я еще чуть не задавила его: он в окошке-то, значит, прилег на подоконник, а я забыла о нем,
да тоже хотела поглядеть на двор-то,
да на него
и навалилась всем туловом.
Одно имя суслонского писаря заставило хозяина даже подпрыгнуть на месте. Хороший мужик суслонский писарь?
Да это прямой разбойник, только ему нож в руки дать… Живодер
и христопродавец такой, каких белый свет не видывал. Харитон Артемьич раскраснелся, закашлялся
и замахал своими запухшими красными руками.
—
Да стыдно мне, Михей Зотыч,
и говорить-то о нем: всему роду-племени покор. Ты вот только помянул про него, а мне хуже ножа… У нас Анна-то
и за дочь не считается
и хуже чужой.
Это замечание поставило хозяина в тупик: обидеться или поворотить на шутку? Вспомнив про дочерей, он только замычал. Ответил бы Харитон Артемьич, — ох, как тепленько бы ответил! —
да лиха беда, по рукам
и ногам связан. Провел он дорогого гостя в столовую, где уже был накрыт стол, уставленный винами
и закусками.
Старшая имела скучающий вид, потому что ей уже надоела эта церемония «смотрин»,
да она плохо
и рассчитывала на «судьбу», когда на глазах вертится Харитина.
Одним словом, Анфуса Гавриловна оказалась настоящим полководцем, хотя гость уже давно про себя прикинул в уме всех трех сестер: младшая хоть
и взяла
и красотой
и удалью, а еще невитое сено, икона
и лопата из нее будет; средняя в самый раз,
да только ленива, а растолстеет — рожать будет трудно; старшая, пожалуй, подходящее всех будет, хоть
и жидковата из себя
и модничает лишнее.
Хозяйку огорчало главным образом то, что гость почти ничего не ел, а только пробовал. Все свои ржаные корочки сосет
да похваливает. Зато хозяин не терял времени
и за жарким переехал на херес, — значит, все было кончено,
и Анфуса Гавриловна перестала обращать на него внимание. Все равно не послушает после третьей рюмки
и устроит штуку. Он
и устроил, как только она успела подумать.
Летом Хлебная улица пустовала,
и у лавок без дела слонялись только приказчики
да подрушные.
— Нет, по-дорожному, Тарас Семеныч… Почитай всю Ключевую пешком прошел.
Да вот
и завернул тебя проведать…
— Есть
и такой грех. Не пожалуемся на дела, нечего бога гневить. Взысканы через число… Только опять
и то сказать, купца к купцу тоже не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять вот хоть этих степняков, — все они с бору
да с сосенки набрались. Один приказчиком был, хозяина обворовал
и на воровские деньги в люди вышел.
—
Да ты не бойся, Устюша, — уговаривал он дичившуюся маленькую хозяйку. — Михей Зотыч, вот
и моя хозяйка. Прошу любить
да жаловать… Вот ты не дождался нас, а то мы бы как раз твоему Галактиону в самую пору. Любишь чужого дедушку, Устюша?
—
Да так нужно было, Тарас Семеныч… Ведь я не одну невесту для Галактиона смотреть пришел, а
и себя не забыл. Тоже жениться хочу.
— Особенное тут дело выходит, Тарас Семеныч.
Да… Не спросился Емельян-то, видно, родителя. Грех тут большой вышел… Там еще, на заводе, познакомился он с одною девицей… Ну, а она не нашей веры,
и жениться ему нельзя, потому как или ему в православные идти, или ей в девках сидеть. Так это самое дело
и затянулось: ни взад ни вперед.
— Место-то найдется,
да я не люблю себя стеснять… А там я сам большой, сам маленький,
и никому до меня дела нет.
—
Да так… Грешным делом, огонек пыхнет, вы за водой,
да в болоте
и завязнете. Верно говорю… Не беду накликаю, а к примеру.
Все соглашались с ним, но никто не хотел ничего делать. Слава богу, отцы
и деды жили, чего же им иначить? Конечно, подъезд к реке надо бы вымостить, это уж верно, — ну,
да как-нибудь…
— А еще то, родитель, что ту же бы девушку взять
да самому, так оно, пожалуй,
и лучше бы было. Это я так, к слову… А вообще Серафима Харитоновна девица вполне правильная.
— Она не посмотрела бы, что такие лбы выросли…
Да!.. — выкрикивал старик, хотя сыновья
и не думали спорить. — Ведь мы так же поженились,
да прожили век не хуже других.
Пробираясь из Сибири в Расею, он застрял на одном из горных уральских заводов, женился,
да так
и остался навсегда.
— Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, — не с деньгами жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так уж оно не того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а не человек.
Да еще сказывают, что у Галактиона-то Михеича уж была своя невеста на примете, любовным делом, ну, вот старик-то
и торопит, чтобы огласки какой не вышло.
— Высидела жениха, — шептали бедные родственницы, не могшие простить этого счастия
и подыскивавшие что-нибудь неприятное. — Ну,
да ему, голенькому, как раз по зубам невеста-перестарок.
— Ну, этот из молодых
да ранний! Пожалуй, другим-то зятьям
и пикнуть не даст.
—
Да ты, черт, не очень того! — бормотал потерявшийся Лиодор. — Мы
и сами с усами. Мелкими можем расчет дать!
Сам-то Михей Зотыч небось
и глаз не казал на свадьбу, а отсиживался у себя на постоялом дворе
да на берегу Ключевой.
— Зачем? — удивился Штофф. — О, батенька, здесь можно сделать большие дела!..
Да, очень большие! Важно поймать момент… Все дело в этом. Край благодатный,
и кто пользуется его богатствами? Смешно сказать… Вы посмотрите на них: никто дальше насиженного мелкого плутовства не пошел, или скромно орудует на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством. О, здесь можно развернуться!.. Только нужно людей, надежных людей. Моя вся беда в том, что я русский немец…
да!
— Это, голубчик, гениальнейший человек,
и другого такого нет, не было
и не будет.
Да… Положим, он сейчас ничего не имеет
и бриллианты поддельные, но я отдал бы ему все, что имею. Стабровский тоже хорош, только это уж другое: тех же щей,
да пожиже клей. Они там, в Сибири, большие дела обделывали.
Да, она стояла перед ним, сама красота,
и жгла-палила своими девичьими глазами его сердце…
— Тут жиды
да немцы радуются, а родному сыну
да зятю
и места нет! — гаркнул Лиодор. — Пашка, валяй жидов, а я немцев молотить начну!
—
И мамынька тоже хороша: про родную дочь забыла. Сказывают, на свадьбе-то какие-то жиды
да татары радовались.
— От свадьбы убежал…
да… А у меня дельце до тебя, Флегонт Васильич,
и не маленькое дельце.
— Вот умница! — похвалил гость. — Это
и мне так впору догадаться… Ай
да молодец писарь, хоть на свадьбу
и не звали!.. Не тужи, потом позовут,
да сам не пойдешь: низко будет.
И это предвидел Галактион
и раньше нанял артель вятских плотников в сорок человек
да другую артель каменщиков.
Будет с них
и того, если привезут бревна
да камень наломают.
Галактион объяснил,
и писарь только развел руками.
Да, хитрая штучка,
и без денег
и с деньгами. Видно, не старые времена, когда деньги в землю закапывали
да по подпольям прятали. Вообще умственно. Писарь начинал смотреть теперь на Галактиона с особенным уважением, как на человека, который из ничего сделает, что захочет. Ловкий мужик, нечего оказать.
— А что будет, если я буду чаи распивать
да выеду на работу в восемь часов? — объяснял Галактион. — Я раньше всех должен быть на месте
и уйти последним. Рабочие-то по хозяину бывают.
— Ты посмотри на себя-то, — поговаривала Анна, — тебе водку пить с Ермилычем
да с попом Макаром, а настоящего-то ничего
и нет. Ну, каков ты есть человек, ежели тебя разобрать? Вон глаза-то заплыли как от пьянства… Небойсь Галактион компании не ломает, а всегда в своем виде.
— Молчать! Ты вот лучше училась бы у сестры Серафимы, как следует уважать мужа…
да!
И по домашности тоже все запустила… Вон стряпка Матрена ушла.
— Первое, не есть удобно то, что Колобовы староверы…
да. А второе, жили мы без них, благодаря бога
и не мудрствуя лукаво. У всех был свой кусок хлеба, а впредь неведомо, что
и как.
Выжидает, выжидает,
да к настоящему делу
и приспособится.
Солдат никак не мог примириться с этой теорией спасения души, но покорялся по солдатской привычке, — все равно нужно же кому-нибудь служить. Он очень скоро подпал под влияние своего нового хозяина, который расшевелил его крестьянские мысли.
И как ловко старичонко умел наговаривать, так одно слово к другому
и лепит,
да так складно.