Неточные совпадения
— Он и
то с бурачком-то ворожил
в курье, — вступился молодой парень с рябым лицом. — Мы, значит, косили, а с угору и видно, как по осокам он ходит… Этак из-под руки приглянет на реку, а потом присядет и
в бурачок себе опять глядит. Ну, мы его и взяли, потому… не прост человек. А
в бурачке у него вода…
Описываемая сцена происходила на улице, у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер был на исходе, и возвращавшийся с покосов народ не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады были месту. Старика окружили только
те мужики, которые привели его с покоса, да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством. Село было громадное, дворов
в пятьсот, как все сибирские села, но
в страду оно безлюдело.
Темная находилась рядом со сторожкой,
в которой жил Вахрушка. Это была низкая и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул
в нее неизвестного бродягу,
тот долго не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти не давало света. Старик сгрудил солому
в уголок, снял свою котомку и расположился, как у себя дома.
— Страшен сон, да милостив бог, служба. Я тебе загадку загадаю: сидит баба на грядке, вся
в заплатках, кто на нее взглянет,
тот и заплачет. Ну-ка, угадай?
Главным доказательством служили
те пироги, которые из писарской кухни попадали неведомыми никому путями
в волостную сторожку.
Это был
тот самый бродяга, который убежал из суслонского волостного правления. Нахлобучив свою валеную шляпу на самые глаза, он вышел на двор. На террасе
в это время показались три разодетых барышни. Они что-то кричали старику
в халате, взвизгивали и прятались одна за другую, точно взбесившаяся лошадь могла прыгнуть к ним на террасу.
— Вот так фунт! — удивился
в свою очередь Лиодор. — Это, значит, родитель женихов-то, которые наезжали на
той неделе… Богатеющий старичонко!
Все девицы взвизгнули и стайкой унеслись
в горницы, а толстуха Аграфена заковыляла за ними. «Сама» после утреннего чая прилегла отдохнуть
в гостиной и долго не могла ничего понять, когда к ней влетели дочери всем выводком. Когда-то красивая женщина, сейчас Анфуса Гавриловна представляла собой типичную купчиху, совсем заплывшую жиром. Она сидела
в ситцевом «холодае» и смотрела испуганными глазами
то на дочерей,
то на стряпку Аграфену, перебивавших друг друга.
Гость охотно исполнил это желание и накрыл свои пожитки шляпой.
В своей синей рубахе, понитке и котах он походил не
то на богомольца, не
то на бродягу, и хозяин еще раз пожал плечами, оглядывая его с ног до головы. Юродивый какой-то.
«Вот гостя господь послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. — Вот тебе и сват. Ни с которого краю к нему не подойдешь.
То ли бы дело выпили, разговорились, — оно все само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну, и сват, как кривое полено: не уложишь ни
в какую поленницу».
Впрочем, она была опытной
в подобных делах и нисколько не стеснялась,
тем более что и будущий свекор ничего страшного не представлял своею особой.
В сущности настоящая степь была далеко, но это название сохранялось за
тою смешанною полосою, где русская селитьба мешалась с башкирской и казачьими землями.
Он получал свою выгоду и от дешевого и от дорогого хлеба, а больше всего от
тех темных операций
в безграмотной простоватой орде, благодаря которым составилось не одно крупное состояние.
В Заполье из дворян проживало человек десять, не больше, да и
те все были наперечет, начиная с знаменитого исправника Полуянова и кончая приблудным русским немцем Штоффом, явившимся неизвестно откуда и еще более неизвестно зачем.
Старик шел не торопясь. Он читал вывески, пока не нашел
то, что ему нужно. На большом каменном доме он нашел громадную синюю вывеску, гласившую большими золотыми буквами: «Хлебная торговля Т.С.Луковникова». Это и было ему нужно.
В лавке дремал благообразный старый приказчик. Подняв голову, когда вошел странник, он машинально взял из деревянной чашки на прилавке копеечку и, подавая, сказал...
Михей Зотыч был один, и торговому дому Луковникова приходилось иметь с ним немалые дела, поэтому приказчик сразу вытянулся
в струнку, точно по нему выстрелили. Молодец тоже был удивлен и во все глаза смотрел
то на хозяина,
то на приказчика. А хозяин шел, как ни
в чем не бывало, обходя бунты мешков, а потом маленькою дверцей провел гостя к себе
в низенькие горницы, устроенные по-старинному.
— Другие-то вон как у вас поживают
в Заполье. Недалеко ходить, взять хоть
того же Харитона Артемьича. Одним словом, светленько живут.
— Есть и такой грех. Не пожалуемся на дела, нечего бога гневить. Взысканы через число… Только опять и
то сказать, купца к купцу тоже не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять вот хоть этих степняков, — все они с бору да с сосенки набрались. Один приказчиком был, хозяина обворовал и на воровские деньги
в люди вышел.
— Да ты не бойся, Устюша, — уговаривал он дичившуюся маленькую хозяйку. — Михей Зотыч, вот и моя хозяйка. Прошу любить да жаловать… Вот ты не дождался нас, а
то мы бы как раз твоему Галактиону
в самую пору. Любишь чужого дедушку, Устюша?
— И
то я их жалею, про себя жалею. И Емельян-то уж
в годах. Сам не маленький… Ну, вижу, помутился он, тоскует… Ну, я ему раз и говорю: «Емельян, когда я помру, делай, как хочешь. Я с тебя воли не снимаю». Так и сказал. А при себе не могу дозволить.
— Тут надо каменную плотину налаживать, да и
ту прорвет, — ворчал старик, тыкая своею черемуховою палкой
в водороины.
Этому «заводскому сыну» пришлось пройти очень тяжелую школу, пока он выбился
в люди,
то есть достиг известной самостоятельности.
Но выкупиться богатому подрядчику из заводской неволи было немыслимо: заводы не нуждались
в деньгах, как помещики, а отпускать от себя богатого человека невыгодно,
то есть богатого по своей крепостной заводской арифметике.
Оказалось, как всегда бывает
в таких случаях, что и
того нет, и этого недостает, и третьего не хватает, а о четвертом и совсем позабыли.
— Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, — не с деньгами жить… А вот карахтером-то ежели
в тятеньку родимого женишок издастся, так уж оно не
того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен
в гроб заколотил. Аспид настоящий, а не человек. Да еще сказывают, что у Галактиона-то Михеича уж была своя невеста на примете, любовным делом, ну, вот старик-то и торопит, чтобы огласки какой не вышло.
Нравился девушкам и другой брат, Емельян. Придет на девичник, сядет
в уголок и молчит, как пришитый. Сначала все девушки как-то боялись его, а потом привыкли и насмелились до
того, что сами начали приставать к нему и свои девичьи шутки шутить.
Раз все-таки Лиодор неожиданно для всех прорвался
в девичью и схватил
в охапку первую попавшуюся девушку. Поднялся отчаянный визг, и все бросились врассыпную. Но на выручку явился точно из-под земли Емельян Михеич. Он молча взял за плечо Лиодора и так его повернул, что у
того кости затрещали, — у великого молчальника была железная сила.
Лучшим номером
в этом репертуаре был
тот, когда Полуянов незаметно усаживал рядом с Драке только что приехавшего богатого степного татарина Шахму.
— Это, голубчик, гениальнейший человек, и другого такого нет, не было и не будет. Да… Положим, он сейчас ничего не имеет и бриллианты поддельные, но я отдал бы ему все, что имею. Стабровский тоже хорош, только это уж другое:
тех же щей, да пожиже клей. Они там,
в Сибири, большие дела обделывали.
Кончилось
тем, что начал метать Огибенин и
в несколько талий проиграл не только все, что выиграл раньше, но и все деньги, какие были при нем, и деньги Шахмы.
В писарском доме теперь собирались гости почти каждый день.
То поп Макар с попадьей,
то мельник Ермилыч. Было о чем поговорить. Поп Макар как раз был во время свадьбы
в Заполье и привез самые свежие вести.
Серафима Харитоновна тихо засмеялась и еще раз поцеловала сестру. Когда вошли
в комнату и Серафима рассмотрела суслонскую писаршу,
то невольно подумала: «Какая деревенщина стала наша Анна! Неужели и я такая буду!» Анна действительно сильно опустилась, обрюзгла и одевалась чуть не по-деревенски. Рядом с ней Серафима казалась барыней. Ловко сшитое дорожное платье сидело на ней, как перчатка.
— Добудем.
Ту же мельницу
в банк заложим.
Писарь давно обленился, отстал от всякой работы и теперь казнился, поглядывая на молодого зятя, как
тот поворачивал всякое дело. Заразившись его энергией, писарь начал заводить строгие порядки у себя
в доме, а потом
в волости. Эта домашняя революция закончилась ссорой с женой, а
в волости взбунтовался сторож Вахрушка.
Немало огорчало Галактиона и
то, что не с кем ему было
в Суслоне даже поговорить по душе.
«Эх, если бы не отец! — с какою-то злобой иногда думал Галактион. — А
то сиди
в Суслоне».
В Вахрушке, по мере
того как они удалялись вглубь бассейна Ключевой, все сильнее сказывался похороненный солдатчиной коренной русский пахарь. Он
то и дело соскакивал с телеги, тыкал кнутовищем
в распаханную землю и начинал ругаться.
Другой вопрос, который интересовал старого мельника, был
тот, где устроить рынок. Не покупать же хлеб
в Заполье, где сейчас сосредоточивались все хлебные операции. Один провоз съест. Мелкие торжки, положим, кое-где были, но нужно было выбрать из них новин пункт. Вот
в Баклановой по воскресеньям бывал подвоз хлеба, и
в других деревнях.
Как Галактион сказал, так и вышло: жилой дом на Прорыве был кончен к первопутку,
то есть кончен настолько, что можно было переехать
в него молодым.
Это высказывалось
в тысяче
тех обыденных мелочей, которые
в отдельности даже назвать трудно.
— Милый, милый! — шептала она
в исступлении, закрывая глаза. — Только один раз. Разве
та, другая, умеет любить? А я-то тосковала по нем, я-то убивалась!
Все Заполье переживало тревожное время. Кажется,
в самом воздухе висела мысль, что жить по-старинному, как жили отцы и деды, нельзя. Доказательств этому было достаточно, и самых убедительных, потому что все они били запольских купцов прямо по карману. Достаточно было уже одного
того, что благодаря новой мельнице старика Колобова
в Суслоне открылся новый хлебный рынок, обещавший
в недалеком будущем сделаться серьезным конкурентом Заполью. Это была первая повестка.
В сущности Харитина вышла очертя голову за Полуянова только потому, что желала хотя этим путем досадить Галактиону. На, полюбуйся, как мне ничего не жаль! Из-за тебя гибну. Но Галактион, кажется, не почувствовал этой мести и даже не приехал на свадьбу, а послал вместо себя жену с братом Симоном. Харитина удовольствовалась
тем, что заставила мужа выписать карету, и разъезжала
в ней по магазинам целые дни. Пусть все смотрят и завидуют, как молодая исправница катается.
Если запольские купцы не знали, что им нужно,
то отлично это знали люди посторонние, которые все набивались
в город.
Доставалось на орехи и «полуштофову тестю»,
то есть Харитону Артемьичу. Он первый призрел голого немца, да еще дочь за него замуж выдал. Вот теперь все и расхлебывай. Да и другой зять, Галактион, тоже хорош: всем мельникам запер ход, да еще рынок увел к себе
в Суслон.
Тот красивый подъем всех сил, который Серафима переживала сейчас после замужества, давно миновал, сменившись нормальным существованием. Первые радости материнства тоже прошли, и Серафима иногда испытывала приступы беспричинной скуки. Пять лет выжили
в деревне. Довольно. Особенно сильно повлияла на Серафиму поездка
в Заполье на свадьбу Харитины.
В городе все жили и веселились, а
в деревне только со скуки пропадай.
— Переедем
в город, — все чаще и чаще повторяла Серафима мужу, — а
то совсем деревенские мужики будем.
Серафима слушала мужа только из вежливости.
В делах она попрежнему ничего не понимала. Да и муж как-то не умел с нею разговаривать. Вот, другое дело, приедет Карл Карлыч,
тот все умеет понятно рассказать. Он вот и жене все наряды покупает и даже
в шляпах знает больше толку, чем любая настоящая дама. Сестра Евлампия никакой заботы не знает с мужем, даром, что немец, и щеголяет напропалую.
— Э, дела найдем!.. Во-первых, мы можем предоставить вам некоторые подряды, а потом… Вы знаете, что дом Харитона Артемьича на жену, — ну, она передаст его вам: вот ценз. Вы на соответствующую сумму выдадите Анфусе Гавриловне векселей и дом… Кроме
того, у вас уже сейчас
в коммерческом мире есть свое имя, как дельного человека, а это большой ход. Вас знают и
в Заполье и
в трех уездах… О, известность — тоже капитал!
— Завтра,
то есть сегодня, я уеду, — прибавил он
в заключение. — Если что вам понадобится, так напишите. Жена пока у вас поживет… ну, с неделю.