Неточные совпадения
— По сусекам метен, по закромам скребен, —
вот тебе
и весь паспорт.
— Покедова бог хранил. У нас у
всех так заведено. Да
и дом каменный, устоит. Да ты, Михей Зотыч, сними хоть котомку-то.
Вот сюда ее
и положим, вместе с бурачком
и палочкой.
— Да стыдно мне, Михей Зотыч,
и говорить-то о нем:
всему роду-племени покор. Ты
вот только помянул про него, а мне хуже ножа… У нас Анна-то
и за дочь не считается
и хуже чужой.
— Одна мебель чего мне стоила, — хвастался старик, хлопая рукой по дивану. —
Вот за эту орехову плачено триста рубликов… Кругленькую копеечку стоило обзаведенье, а нельзя супротив других ниже себя оказать. У нас в Заполье по-богатому
все дома налажены, так оно
и совестно свиньей быть.
«
Вот гостя господь послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. —
Вот тебе
и сват. Ни с которого краю к нему не подойдешь. То ли бы дело выпили, разговорились, — оно
все само бы
и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну,
и сват, как кривое полено: не уложишь ни в какую поленницу».
— У нас между первой
и второй не дышат, — объяснил он. — Это по-сибирски выходит. У нас
все в Заполье не дураки выпить. Лишнее в другой раз переложим, а в компании нельзя.
Вот я
и стар, а компании не порчу…
Все бросить собираюсь.
— Нет, по-дорожному, Тарас Семеныч… Почитай
всю Ключевую пешком прошел. Да
вот и завернул тебя проведать…
— Другие
и пусть живут по-другому, а нам
и так ладно. Кому надо, так
и моих маленьких горниц не обегают. Нет, ничего, хорошие люди не брезгуют… Много у нас в Заполье этих других-то развелось. Модники… Смотреть-то на них тошно, Михей Зотыч. А
все через баб… Испотачили бабешек,
вот и мутят: подавай им
все по-модному.
— Есть
и такой грех. Не пожалуемся на дела, нечего бога гневить. Взысканы через число… Только опять
и то сказать, купца к купцу тоже не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять
вот хоть этих степняков, —
все они с бору да с сосенки набрались. Один приказчиком был, хозяина обворовал
и на воровские деньги в люди вышел.
Вот я
всю Ключевую наскрось
и прошел…
— Ведь
вот вы
все такие, — карал он гостя. — Послушать, так
все у вас как по-писаному, как следует быть… Ведь
вот сидим вместе, пьем чай, разговариваем, а не съели друг друга.
И дела раньше делали… Чего же Емельяну поперек дороги вставать? Православной-то уж ходу никуда нет… Ежели уж такое дело случилось, так надо по человечеству рассудить.
Емельян, по обыкновению, молчал, точно его кто на ключ запер. Ему было
все равно: Суслон так Суслон, а хорошо
и на устье.
Вот Галактион другое, — у того что-то было на уме, хотя старик
и не выпытывал прежде времени.
Эта сцена более
всего отозвалась на молчавшем Емельяне. Большак понимал, что это он виноват, что отец самовольно хочет женить Галактиона на немилой, как делывалось в старину. Боится старик, чтобы Галактион не выкинул такую же штуку, как он, Емельян.
Вот и торопится… Совестно стало большаку, что из-за него заедают чужой век.
И что это накатилось на старика? А Галактион выдержал до конца
и ничем не выдал своего настроения.
Анфуса Гавриловна
все это слышала из пятого в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам. Не одно хорошее дело рассыпалось
вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого
и не понимала в его поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять
и была совершенно счастлива.
Можно себе представить общее удивление. Писарь настолько потерялся, что некоторое время не мог выговорить ни одного слова. Да
и все другие точно онемели.
Вот так гостя бог послал!.. Не успели
все опомниться, а мудреный гость уже в дверях.
— Ничего, светленько живете, отец Макар… Дай бог так-то всякому. Ничего, светленько…
Вот и я вырос на ржаном хлебце,
все зубы съел на нем, а под старость захотел пшенички. Много ли нужно мне, старику?
— Молчать! Ты
вот лучше училась бы у сестры Серафимы, как следует уважать мужа… да!
И по домашности тоже
все запустила… Вон стряпка Матрена ушла.
А
вот с Харитиной он мог бы
и поговорить по душе,
и посоветоваться,
и все пополам разделить.
— Уйду!..
Вот тебе
и весь сказ!
Все свое, домашнее, —
вот и достаток, потому что как
все от матушки-земли жили
и не гнались на городскую руку моды заводить.
Другой вопрос, который интересовал старого мельника, был тот, где устроить рынок. Не покупать же хлеб в Заполье, где сейчас сосредоточивались
все хлебные операции. Один провоз съест. Мелкие торжки, положим, кое-где были, но нужно было выбрать из них новин пункт.
Вот в Баклановой по воскресеньям бывал подвоз хлеба,
и в других деревнях.
Он прикинул еще раньше центральное положение, какое занимал Суслон в бассейне Ключевой, — со
всех сторон близко,
и хлеб сам придет. Было бы кому покупать. Этак, пожалуй,
и Заполью плохо придется. Мысль о повороте торжка сильно волновала Михея Зотыча, потому что в этом заключалась смерть запольским толстосумам: копеечка с пуда подешевле от провоза —
и конец.
Вот этого-то он
и не сказал тогда старику Луковникову.
Доставалось на орехи
и «полуштофову тестю», то есть Харитону Артемьичу. Он первый призрел голого немца, да еще дочь за него замуж выдал.
Вот теперь
все и расхлебывай. Да
и другой зять, Галактион, тоже хорош:
всем мельникам запер ход, да еще рынок увел к себе в Суслон.
Бойкая жизнь Поволжья просто ошеломила Галактиона.
Вот это, называется, живут вовсю. Какими капиталами ворочают, какие дела делают!.. А здесь
и развернуться нельзя:
все гужом идет. Не ускачешь далеко. А там
и чугунка
и пароходы.
Все во-время, на срок. Главное, не ест перевозка, — нет месячных распутиц, весенних
и осенних, нет летнего ненастья
и зимних вьюг, — везде скатертью дорога.
Серафима слушала мужа только из вежливости. В делах она попрежнему ничего не понимала. Да
и муж как-то не умел с нею разговаривать.
Вот, другое дело, приедет Карл Карлыч, тот
все умеет понятно рассказать. Он
вот и жене
все наряды покупает
и даже в шляпах знает больше толку, чем любая настоящая дама. Сестра Евлампия никакой заботы не знает с мужем, даром, что немец,
и щеголяет напропалую.
Вы
вот умный человек
и понимаете совершенно верно, что с мельницей у вас лет через пять будет
все кончено.
Вы только подумайте:
вот сейчас мы
все хлопочем, бьемся, бегаем за производителем
и потребителем, угождаем какому-нибудь хозяину, вообще зависим направо
и налево, а тогда другие будут от нас зависеть.
— Вторую мельницу строить не буду, — твердо ответил Галактион. — Будет с вас
и одной. Да
и дело не стоящее. Вон запольские купцы три мельницы-крупчатки строят, потом Шахма затевает, — будете не зерно молоть, а друг друга есть. Верно говорю… Лет пять еще поработаешь, а потом хоть замок
весь на свою крупчатку.
Вот сам увидишь.
Потом Харитина вдруг замолчала, пригорюнилась
и начала смотреть на Галактиона такими глазами, точно видела его в первый раз. Гость пил чай
и думал, какая она славная,
вот эта Харитина. Эх, если б ей другого мужа!..
И понимает
все и со всяким обойтись умеет,
и развеселится, так любо смотреть.
— Это ваше счастие… да…
Вот вы теперь будете рвать по частям, потому что боитесь влопаться, а тогда, то есть если бы были выучены, начали бы глотать большими кусками, как этот ваш Мышников… Я знаю несколько таких полированных купчиков,
и все на одну колодку… да. Хоть ты его в семи водах мой, а этой вашей купеческой жадности не отмыть.
— Разные-то разные, а жадность одна.
Вот вас взять… Молодой, неглупый человек… отлично знаете, как наживаются
все купеческие капиталы… Ну,
и вы хотите свою долю урвать? Ведь хотите, признайтесь? Меня
вот это
и удивляет, что в вас во
всех никакой совести нет.
— По необходимости, Тарас Семеныч, по необходимости… А сам я больше
всего простоту люблю. Отдохнул у вас…
Вот и с Устенькой вашей познакомился. Какая милая девочка!
— Да вы первый.
Вот возьмите хотя ваше хлебное дело: ведь оно, говоря откровенно, ушло от вас. Вы упустили удобный момент,
и какой-нибудь старик Колобов отбил целый хлебный рынок. Теперь другие потянутся за ним, а Заполье будет падать, то есть ваша хлебная торговля. А
все отчего? Колобов высмотрел центральное место для рынка
и воспользовался этим. Постройте вы крупчатные мельницы раньше его,
и ему бы ничего не поделать… да. Упущен был момент.
—
Вот хоть бы взять ваше сальное дело, Тарас Семеныч: его песенка тоже спета, то есть в настоящем его виде.
Вот у вас горит керосиновая лампа —
вот где смерть салу. Теперь керосин
все: из него будут добывать
все смазочные масла; остатки пойдут на топливо. Одним словом, громаднейшее дело.
И все-таки есть выход… Нужно основать стеариновую фабрику с попутным производством разных химических продуктов, маргариновый завод.
И всего-то будет стоить около миллиона. Хотите, я сейчас подсчитаю?
—
Вот что, Тарас Семеныч, я недавно ехал из Екатеринбурга
и все думал о вас… да. Знаете, вы делаете одну величайшую несправедливость. Вас это удивляет? А между тем это так… Сами вы можете жить, как хотите, — дело ваше, — а зачем же молодым запирать дорогу?
Вот у вас девочка растет, мы с ней большие друзья,
и вы о ней не хотите позаботиться.
— Да уж я
и сам думал, Борис Яковлич,
и так
и этак.
Все равно ничего не выходит. Думаю
вот, когда у протопопа старшая дочь кончит в гимназии, так чтоб она поучила Устюшу… Оболванит немного.
— Ну, славяночка, будем знакомиться. Это
вот моя славяночка. Ее зовут Дидей. Она считает себя очень умной
и думает, что мир сотворен специально только для нее, а
все остальные девочки существуют на свете только так, между прочим.
—
Вот здесь я деловой человек, — объяснил Стабровский, показывая Луковникову свой кабинет. — Именно таким вы меня знали до сих пор. Сюда ко мне приходят люди, которые зависят от меня
и которые завидуют мне, а
вот я вам покажу другую половину дома, где я самый маленький человек
и сам нахожусь в зависимости от
всех.
Свидетелями этой сцены были Анфуса Гавриловна, Харитон Артемьич
и Агния. Галактион чувствовал только, как
вся кровь бросилась ему в голову
и он начинает терять самообладание. Очевидно, кто-то постарался
и насплетничал про него Серафиме. Во всяком случае, положение было не из красивых, особенно в тестевом доме. Сама Серафима показалась теперь ему такою некрасивой
и старой. Ей совсем было не к лицу сердиться.
Вот Харитина, так та делалась в минуту гнева еще красивее, она даже плакала красиво.
— Э, вздор!.. Никто
и ничего не узнает. Да ты в первый раз, что ли, в Кунару едешь?
Вот чудак. Уж хуже, брат, того, что про тебя говорят,
все равно не скажут. Ты думаешь, что никто не знает, как тебя дома-то золотят?
Весь город знает… Ну, да
все это пустяки.
— Дурак! Из-за тебя я пострадала…
И словечка не сказала, а повернулась
и вышла. Она меня, Симка, ловко отзолотила. Откуда прыть взялась у кислятины… Если б ты был настоящий мужчина, так ты приехал бы ко мне в тот же день
и прощения попросил. Я целый вечер тебя ждала
и даже приготовилась обморок разыграть… Ну, это
все пустяки, а
вот ты дома себя дурак дураком держишь. Помирись с женой… Слышишь? А когда помиришься, приезжай мне сказать.
—
Вот тебе
и зять! — удивлялся Харитон Артемьич. — У меня
все зятья такие: большая родня — троюродное наплевать. Ты уж лучше к Булыгиным-то не ходи, только себя осрамишь.
— Что поделаешь? Забыл, — каялся Полуянов. — Ну, молите бога за Харитину, а то ободрал бы я вас
всех, как липку. Даже
вот бы как ободрал, что
и кожу бы с себя сняли.
И только
всего. Полуянов совершенно растерялся
и сразу упал духом. Сколько тысяч людей он заключал в скверный запольский острог, а теперь
вот приходится самому. Когда он остался один в камере, — ему предоставили льготу занять отдельную камеру, — то не выдержал
и заплакал.
— Э, вздор! — успокаивал Штофф. — Черт дернул Илюшку связаться с попом.
Вот теперь
и расхлебывай… Слышал, Шахма-то как отличился у следователя?
Все начистоту ляпнул. Ведь
все равно не получит своих пять тысяч, толстый дурак… Ну,
и молчал бы, а то только самого себя осрамил.
Галактион понимал только одно, что не сегодня-завтра
все конкурсные плутни выплывут на свежую воду
и что нужно убираться отсюда подобру-поздорову. Штоффу он начинал не доверять. Очень уж хитер немец.
Вот только бы банк поскорее открыли. Хлопоты по утверждению банковского устава вел в Петербурге Ечкин
и писал, что
все идет отлично.
— Ведь я младенец сравнительно с другими, — уверял он Галактиона, колотя себя в грудь. — Ну, брал… ну, что же из этого? Ведь по грошам брал,
и даже стыдно вспоминать, а кругом воровали на сотни тысяч. Ах, если б я только мог рассказать
все!..
И все они правы, а я
вот сижу. Да это что… Моя песня спета. Будет, поцарствовал. Одного бы только желал, чтобы меня выпустили на свободу
всего на одну неделю: первым делом убил бы попа Макара, а вторым — Мышникова. Рядом бы
и положил обоих.
Когда мельник Ермилыч заслышал о поповской помочи, то сейчас же отправился верхом в Суслон. Он в последнее время вообще сильно волновался
и начинал не понимать, что делается кругом. Только
и радости, что поговорит с писарем. Этот уж
все знает
и всякое дело может рассудить. Закон-то
вот как выучил… У Ермилыча было страстное желание еще раз обругать попа Макара, заварившего такую кашу.
Всю округу поп замутил,
и никто ничего не знает, что дальше будет.
— Есть у меня словечко ему сказать… Осрамил он нас
всех,
вот что. Уж я думал, думал
и порешил: поеду
и обругаю попа.
— Да… вообще… — думал писарь вслух… —
Вот мы лежим с тобою на травке, Ермилыч… там, значит, помочане орудуют… поп Макар уж вперед
все свои барыши высчитал… да… Так еще, значит, отцами
и дедами заведено, по старинке,
и вдруг — ничего!