Неточные совпадения
Лука Назарыч
ни с того
ни с
чего возненавидел его и отправил
в «медную гору», к старому Палачу,
что делалось только
в наказание за особенно важные провинности.
Теперь запричитала Лукерья и бросилась
в свою заднюю избу, где на полу спали двое маленьких ребятишек. Накинув на плечи пониток, она вернулась, чтобы расспросить старика,
что и как случилось, но Коваль уже спал на лавке и, как бабы
ни тормошили его, только мычал. Старая Ганна не знала, о ком теперь сокрушаться: о просватанной Федорке или о посаженном
в машинную Терешке.
В этих словах слышалось чисто раскольничье недоверие, которое возмущало Петра Елисеича больше всего:
что ему скрывать, пока
ни он,
ни другие решительно ничего не знали? Приставанье Мосея просто начинало его бесить.
— Точно из бани вырвался, — рассказывал Петр Елисеич, не слушая хозяина. — Так и напирает… Еще этот Мосей навязался. Главное,
что обидно: не верят
ни одному моему слову, точно я их продал кому. Не верят и
в то же время выпытывают. Одна мука.
— Ты вот
что, Аграфенушка… гм… ты, значит, с Енафой-то поосторожней, особливо насчет еды. Как раз еще окормит
чем ни на есть… Она эк-ту уж стравила одну слепую деушку из Мурмоса. Я ее вот так же на исправу привозил… По-нашему, по-скитскому, слепыми прозываются деушки, которые вроде тебя. А красивая была… Так
в лесу и похоронили сердешную. Наши скитские матери тоже всякие бывают…
Чем с тобою ласковее будет Енафа, тем больше ты ее опасайся. Змея она подколодная, пряменько сказать…
Маленькое сморщенное лицо у Горбатого дышало непреодолимою энергией, я
в каждом слове сказывалось твердое убеждение. Ходоки долго спорили и опять
ни до
чего не доспорились.
Но черемуховая палка Тита, вместо нагулянной на господских харчах жирной спины Домнушки, угодила опять на Макара. Дело
в том,
что до последнего часа Макар
ни слова не говорил отцу, а когда Тит велел бабам мало за малым собирать разный хозяйственный скарб, он пришел
в переднюю избу к отцу и заявил при всех...
Вообще происходило что-то непонятное, странное, и Нюрочка даже поплакала, зарывшись с головой под свое одеяло. Отец несколько дней ходил грустный и
ни о
чем не говорил с ней, а потом опять все пошло по-старому. Нюрочка теперь уже начала учиться, и
в ее комнате стоял особенный стол с ее книжками и тетрадками. Занимался с ней по вечерам сам Петр Елисеич, — придет с фабрики, отобедает, отдохнет, напьется чаю и скажет Нюрочке...
— А кто его любит? Самое поганое дело… Целовальники, и те все разбежались бы, если бы ихняя воля. А только дело верное, поэтому за него и держимся… Ты думаешь, я много на караване заводском наживу? Иной год и из кармана уплывет, а кабаками и раскроюсь. Ежели бог пошлет счастки
в Мурмосе, тогда и кабаки побоку… Тоже выходит причина, чтобы не оставаться на Самосадке. Куда
ни кинь, везде выходит,
что уезжать.
В караул он попал еще молодым, потому
что был немного тронутый человек и
ни на какую другую работу не годился.
У Морока знакомых была полна фабрика: одни его били, других он сам бил. Но он не помнил
ни своего,
ни чужого зла и добродушно раскланивался направо и налево. Между прочим, он посидел
в кричном корпусе и поговорил
ни о
чем с Афонькой Туляком, дальше по пути завернул к кузнецам и заглянул
в новый корпус, где пыхтела паровая машина.
Долго стоял Коваль на мосту, провожая глазами уходивший обоз. Ему было обидно,
что сват Тит уехал и
ни разу не обернулся назад. Вот тебе и сват!.. Но Титу было не до вероломного свата, — старик не мог отвязаться от мысли о дураке Терешке, который все дело испортил. И откуда он взялся, подумаешь: точно из земли вырос… Идет впереди обоза без шапки, как ходил перед покойниками.
В душе Тита этот пустой случай вызвал первую тень сомнения: уж ладно ли они выехали?
Нюрочка все время ходила
в своей беличьей шубке и
ни за
что не хотела раздеться.
— Конешно, родителей укорять не приходится, — тянет солдат, не обращаясь собственно
ни к кому. — Бог за это накажет… А только на моих памятях это было, Татьяна Ивановна, как вы весь наш дом горбом воротили. За то вас и
в дом к нам взяли из бедной семьи, как лошадь двужильная бывает. Да-с…
Что же, бог труды любит, даже это и по нашей солдатской части, а потрудится человек — его и поберечь надо. Скотину, и ту жалеют… Так я говорю, Макар?
Ненависть Морока объяснялась тем обстоятельством,
что он подозревал Самоварника
в шашнях с Феклистой, работавшей на фабрике. Это была совсем некрасивая и такая худенькая девушка, у которой душа едва держалась
в теле, но она как-то пришлась по сердцу Мороку, и он следил за ней издали. С этою Феклистой он не сказал никогда
ни одного слова и даже старался не встречаться с ней, но за нее он чуть не задушил солдатку Аннушку только потому,
что не терял надежды задушить ее
в свое время.
— Вот и с старушкой кстати прощусь, — говорил за чаем Груздев с грустью
в голосе. — Корень была, а не женщина… Когда я еще босиком бегал по пристани, так она частенько началила меня… То за вихры поймает, то подзатыльника хорошего даст. Ох, жизнь наша, Петр Елисеич… Сколько
ни живи, а все помирать придется. Говори мне спасибо, Петр Елисеич,
что я тогда тебя помирил с матерью. Помнишь? Ежели и помрет старушка, все же одним грехом у тебя меньше. Мать — первое дело…
Пока мать Енафа началила, Аглаида стояла, опустив глаза. Она не проронила
ни одного слова
в свое оправдание, потому
что мать Енафа просто хотела сорвать расходившееся сердце на ее безответной голове. Поругается и перестанет. У Аглаиды совсем не то было на уме,
что подозревала мать Енафа, обличая ее
в шашнях с Кириллом. Притом Енафа любила ее больше своих дочерей, и если бранила, то уж такая у ней была привычка.
Прямым следствием этого невыяснившегося еще движения являлось то,
что ни на Ключевском заводе,
ни в Мурмосе уставной грамоты население еще не подписывало до сих пор, и вопрос о земле оставался открытым.
— Верно говорю… И потеха только, што теперь у Горбатых
в дому творится!.. Сам-то Тит выворотился «
ни с
чем пирог»… Дом сыновьям запродал, всякое обзаведенье тоже, а теперь оглобли и повернул. Больно не хвалят орду…
— Да лет с двадцать уголь жег, это точно… Теперь вот
ни к
чему приехал. Макар, этово-тово,
в большаках остался и выход заплатил, ну, теперь уж от ево вся причина… Может, не выгонит, а может, и выгонит. Не знаю сам, этово-тово.
Дарья
ни за
что ни про
что прибила Феклисту, прибила на единственном основании, чтобы хоть на ком-нибудь сорвать свое расходившееся материнское сердце. Виновником падения Феклисты был старик уставщик Корнило, которому Аннушка подвела сестру за грошовый подарок, как подводила и других из любви к искусству. Феклиста отдалась старику из расчета иметь
в нем влиятельного покровителя, который при случае и заступится, когда будут обижать свои фабричные.
Нюрочка добыла себе у Таисьи какой-то старушечий бумажный платок и надела его по-раскольничьи, надвинув на лоб. Свежее, почти детское личико выглядывало из желтой рамы с сосредоточенною важностью, и Петр Елисеич
в первый еще раз заметил,
что Нюрочка почти большая. Он долго провожал глазами укатившийся экипаж и грустно вздохнул: Нюрочка даже не оглянулась на него… Грустное настроение Петра Елисеича рассеял Ефим Андреич: старик пришел к нему размыкать свое горе и не мог от слез выговорить
ни слова.
Тишка только посмотрел на нее, ничего не ответил и пошел к себе на покос, размахивая уздой. Ганна набросилась тогда на Федорку и даже потеребила ее за косу, чтобы не заводила шашней с кержачатами.
В пылу гнева она пригрозила ей свадьбой с Пашкой Горбатым и сказала,
что осенью
в заморозки окрутят их. Так решили старики и так должно быть. Федорка не проронила
ни слова, а только побелела, так
что Ганне стало ее жаль, и старуха горько заплакала.
Нюрочке это не понравилось.
Что он хотел сказать этим? Наконец, она совсем не подавала
ни малейшего повода для этого фамильярного тона. Она молча ушла к себе
в комнату и не показывалась к ужину. Катря довершила остальное. Она пришла
в комнату Нюрочки, присела на кровать и, мотнув головой
в сторону столовой, проговорила...
Пришел Окулко после двадцатилетнего скитальчества домой
ни к
чему, пожил
в новой избе у старухи матери, а потом, когда выбрали
в головы Макара Горбатого, выпросился на службу
в сотские — такого верного слуги нужно было поискать.
С Мороком они жили душа
в душу и свою службу исправляли с такою ревностью,
что ни одна кража и никакое баловство не могло укрыться.