Неточные совпадения
— Грешно божий дар сорить, — строго проговорила Катря, указывая
на разбросанные по скатерти крошки
хлеба.
Разбитная была бабенка, увертливая, как говорил Антип, и успевала управляться одна со всем хозяйством. Горничная Катря спала в комнате барышни и благодаря этому являлась в кухню часам к семи, когда и самовар готов, и печка дотапливается, и скатанные
хлебы «доходят» в деревянных чашках
на полках. Теперь Домнушка ругнула сонулю-хохлушку и принялась за работу одна.
Знакомый человек, хлеб-соль водили, — ну, я ему и говорю: «Сидор Карпыч, теперь ты будешь бумаги в правление носить», а он мне: «Не хочу!» Я его посадил
на три дня в темную, а он свое: «Не хочу!» Что же было мне с ним делать?
— А наши-то тулянки чего придумали, — трещала участливо Домнушка. — С ног сбились, всё про свой
хлеб толкуют. И всё старухи… С заводу хотят уезжать куда-то в орду, где земля дешевая. Право… У самих зубов нет, а своего
хлеба захотели, старые… И хохлушек туда же подманивают, а доведись до дела, так
на снохах и поедут. Удумали!.. Воля вышла, вот все и зашевелились: кто куда, — объясняла Домнушка. — Старики-то так и поднялись, особенно в нашем Туляцком конце.
— То-то вот, старички… А оно, этово-тово, нужно тебе
хлеб, сейчас ступай
на базар и купляй. Ведь барин-то теперь шабаш, чтобы, этово-тово, из магазину
хлеб выдавать… Пуд муки аржаной купил, полтины и нет в кармане, а ее еще добыть надо. Другое прочее — крупы, говядину, все купляй. Шерсть купляй, бабам лен купляй, овчину купляй, да еще бабы ситцу поганого просят… так я говорю?
— Кабы земля, так как бы не жить. Пашни бы разбили,
хлеб стали бы сеять, скотину держать. Все повернулось бы
на настоящую хрестьянскую руку… Вон из орды когда хрестьяны
хлеб привозят к нам
на базар, так, слышь, не нахвалятся житьем-то своим: все у них свое.
Самые древние старушки поднялись
на дыбы при одной вести о крестьянстве и своем
хлебе.
— Вон добрые люди в орду собираются уезжать, а ты лежишь, как колода, — корила обезумевшая Мавра единственную работницу. — Хоть бы умереть…
Хлеба вон осталась одна-разъединая корочка, как хошь ее дели
на троих-то.
Окулко косил с раннего утра вплоть до обеда, без передышки. Маленький Тараско ходил по косеву за ним и молча любовался
на молодецкую работу богатыря-брата. Обедать Окулко пришел к балагану, молча съел кусок ржаного
хлеба и опять пошел косить.
На других покосах уже заметили, что у Мавры косит какой-то мужик, и, конечно, полюбопытствовали узнать, какой такой новый работник объявился. Тит Горбатый даже подъехал верхом
на своей буланой кобыле и вслух похвалил чистую Окулкину работу.
Тит все время наблюдал Домнушку и только покачал головой: очень уж она разъелась
на готовых
хлебах. Коваль позвал внучку Катрю и долго разговаривал с ней. Горничная испугалась не меньше Домнушки: уж не сватать ли ее пришли старики? Но Домнушка так весело поглядывала
на нее своими ласковыми глазами, что у Катри отлегло
на душе.
— Вот тебе и кто будет робить! — посмеивался Никитич, поглядывая
на собравшийся народ. —
Хлеб за брюхом не ходит, родимые мои… Как же это можно, штобы этакое обзаведенье и вдруг остановилось? Большие миллионты в него положены, — вот это какое дело!
— Да я-то враг, што ли, самому себе? — кричал Тит, ударяя себя в грудь кулаком. —
На свои глаза свидетелей не надо… В первую голову всю свою семью выведу в орду. Все у меня есть, этово-тово, всем от господа бога доволен, а в орде лучше… Наша заводская копейка дешевая, Петр Елисеич, а хрестьянская двухвершковым гвоздем приколочена. Все свое в хрестьянах: и
хлеб, и харч, и обуй, и одёжа… Мне-то немного надо, о молодых стараюсь…
В это же время контора отказала всем в выдаче дарового
хлеба из заводских магазинов, как это делалось раньше, когда шел хлебный провиант
на каждую крепостную душу.
О переселенцах не было ни слуху ни духу, точно они сквозь землю провалились. Единственное известие привезли приезжавшие перед рождеством мужики с
хлебом, — они сами были из орды и слышали, что весной прошел обоз с переселенцами и ушел куда-то «
на линию».
Последние времена наступили:
хлеб, и тот весят
на клейменых весах с печатью антихриста.
Прежде всего наложила
на нее Енафа сорокадневный «канун»: однажды в день есть один ржаной
хлеб, однажды пить воду, откладывать ежедневно по триста поклонов с исусовой молитвой да четвертую сотню похвале-богородице.
У Груздева строилось с зимы шесть коломенок под пшеницу да две под овес, — в России,
на Волге, был неурожай, и Груздев рассчитывал сплавить свой
хлеб к самой высокой цене, какая установляется весной.
Заводский караван все-таки поспел во-время нагрузиться, а хлебный дня
на два запоздал, — грузить
хлеб труднее, чем железо да чугун.
Мужики, привозившие перед рождеством
хлеб, рассказывали
на базаре, что знают переселившихся в «орду» ключевлян и даже видели их перед отъездом.
— Не поглянулся, видно, свой-то
хлеб? — пошутил Основа и, когда другие засмеялись, сердито добавил: — А вы чему обрадовались? Правильно старик-то говорит… Право, галманы!.. Ты, дедушка, ужо как-нибудь заверни ко мне
на заимку, покалякаем от свободности, а будут к тебе приставать — ущитим как ни
на есть. Народ неправильный, это ты верно говоришь.
— А ничего, все, слава богу, идет своим чередом… — по-солдатски бойко отвечал Артем. — Ужо к осени управимся, нагрузим
хлеб на полубарки и сгоним книзу. Все будет форменно, Самойло Евтихыч!
— Вот погляди, старик-то в курень собирается вас везти, — говорила Татьяна молодой Агафье. — Своего
хлеба в орде ты отведала, а в курене почище будет: все равно, как в трубе будешь сидеть. Одной сажи куренной не проглотаешься… Я восемь зим изжила
на Бастрыке да
на Талом, так знаю. А теперь-то тебе с полугоря житья: муж
на фабрике, а ты посиживай дома.
Благодаря голодовке Голиковский рассчитывал выиграть
на караване те убытки, которые понесли заводы
на перевозках: можно было подтянуть голодавших рабочих по известному правилу:
хлеб дорог — руки дешевы.
Особенно жутко приходилось разному сиротству, изработавшимся
на огненной работе старикам и вообще всем тем, кто жил в семье из-за готового
хлеба и промышлял по части разной домашности.
Неточные совпадения
Такая рожь богатая // В тот год у нас родилася, // Мы землю не ленясь // Удобрили, ухолили, — // Трудненько было пахарю, // Да весело жнее! // Снопами нагружала я // Телегу со стропилами // И пела, молодцы. // (Телега нагружается // Всегда с веселой песнею, // А сани с горькой думою: // Телега
хлеб домой везет, // А сани —
на базар!) // Вдруг стоны я услышала: // Ползком ползет Савелий-дед, // Бледнешенек как смерть: // «Прости, прости, Матренушка! — // И повалился в ноженьки. — // Мой грех — недоглядел!..»
Что свадеб там игралося, // Что деток нарождалося //
На даровых
хлебах!
— Жду — не дождусь. Измаялся //
На черством
хлебе Митенька, // Эх, горе — не житье! — // И тут она погладила // Полунагого мальчика // (Сидел в тазу заржавленном // Курносый мальчуган).
Нет
хлеба — у кого-нибудь // Попросит, а за соль // Дать надо деньги чистые, // А их по всей вахлачине, // Сгоняемой
на барщину, // По году гроша не было!
Во время градоначальствования Фердыщенки Козырю посчастливилось еще больше благодаря влиянию ямщичихи Аленки, которая приходилась ему внучатной сестрой. В начале 1766 года он угадал голод и стал заблаговременно скупать
хлеб. По его наущению Фердыщенко поставил у всех застав полицейских, которые останавливали возы с
хлебом и гнали их прямо
на двор к скупщику. Там Козырь объявлял, что платит за
хлеб"по такции", и ежели между продавцами возникали сомнения, то недоумевающих отправлял в часть.