Неточные совпадения
— Знаю,
что тяжело
тебе к ним идти, — пожалела Марья Степановна, — да
что уж будешь делать. Вот и отец то же
говорит.
— Надя, мать — старинного покроя женщина, и над ней смеяться грешно. Я
тебя ни в
чем не стесняю и выдавать силой замуж не буду, только мать все-таки дело
говорит: прежде отцы да матери устраивали детей, а нынче нужно самим о своей голове заботиться. Я только могу
тебе советовать как твой друг. Где у нас женихи-то в Узле? Два инженера повертятся да какой-нибудь иркутский купец, а Привалов совсем другое дело…
— Ну вот и хорошо,
что пришел с нами помолиться, —
говорила Марья Степановна, когда выходила из моленной. — Тут половина образов-то твоих стоит, только я
тебе их не отдам пока…
— Я
тебе серьезно
говорю, Сергей Александрыч.
Чего киснуть в Узле-то? По рукам,
что ли? Костя на заводах будет управляться, а мы с
тобой на прииски; вот только моя нога немного поправится…
— Нет, зачем пустое
говорить… Мне все едино,
что твой вексель,
что прошлогодний снег! Уж
ты, как ни на есть, лучше без меня обойдись…
— Вот бы нам с
тобой, Иван Яковлич, такую уйму денег… а? —
говорил Лепешкин. — Ведь такую обедню отслужили бы,
что чертям тошно…
— А я
тебе вот
что скажу, —
говорил Виктор Васильич, помещаясь в пролетке бочком, — если хочешь угодить маменьке, заходи попросту, без затей, вечерком… Понимаешь — по семейному делу. Мамынька-то любит в преферанс сыграть, ну,
ты и предложи свои услуги. Старуха без ума
тебя любит и даже похудела за эти дни.
— Слышала стороной,
что скудаешься здоровьем-то. Твоя-то Хина как-то забегала к нам и отлепортовала… Тоже вот Данилушка пошел было к
тебе в гости, да не солоно хлебавши воротился. Больно строгого камардина,
говорит, держишь… Приступу нет.
— Я не понимаю одного, —
говорил Бахарев после долгой паузы, — для
чего ты продолжаешь эти хлопоты по опеке?
— Это, голубчик, исключительная натура, совершенно исключительная, —
говорил Бахарев про Лоскутова, — не от мира сего человек… Вот я его сколько лет знаю и все-таки хорошенько не могу понять,
что это за человек. Только чувствуешь,
что крупная величина перед
тобой. Всякая сила дает себя чувствовать.
— Да к
чему ты это говоришь-то? — как-то застонал Василий Назарыч, и, взглянув на мертвенную бледность, разлившуюся по лицу дочери, он понял или, вернее, почувствовал всем своим существом страшную истину.
— Я не понимаю, Зося,
что у
тебя за пристрастие к этому… невозможному человеку, чтобы не сказать больше, —
говорил иногда Привалов, пользуясь подвернувшейся минутой раздумья. — Это какая-то болезнь…
— Не буду, ничего не буду
говорить, делай как хочешь, я знаю только то,
что люблю
тебя.
— Мне гораздо лучше было совсем не приезжать сюда, —
говорил Привалов. — Зачем
ты писала то,
чего совсем не чувствовала?.. По-моему, нам лучше быть друзьями далеко,
чем жить врагами под одной кровлей.
— Ох, напрасно, напрасно… — хрипел Данилушка, повертывая головой. — Старики ндравные,
чего говорить, характерные, а только они
тебя любят пуще родного детища… Верно
тебе говорю!.. Может, слез об
тебе было сколько пролито. А Василий-то Назарыч так и по ночам о
тебе все вздыхает… Да. Напрасно, Сереженька,
ты их обегаешь! Ей-богу… Ведь я
тебя во каким махоньким на руках носил, еще при покойнике дедушке. Тоже и
ты их любишь всех, Бахаревых-то, а вот тоже у
тебя какой-то сумнительный характер.
— Ведь Надежда-то Васильевна была у меня, — рассказывала Павла Ивановна, вытирая слезы. — Как же, не забыла старухи… Как тогда услыхала о моей-то Кате, так сейчас ко мне пришла. Из себя-то постарше выглядит, а такая красивая девушка… ну, по-вашему, дама. Я еще полюбовалась ею и даже сказала, а она как покраснеет вся. Об отце-то тоскует,
говорит… Спрашивает, как и
что у них в дому… Ну, я все и рассказала. Про
тебя тоже спрашивала, как живешь, да я ничего не сказала: сама не знаю.
— Верно, все верно
говоришь, только кровь-то в нас великое дело, Николай Иваныч. Уж ее, брат, не обманешь, она всегда скажется… Ну, опять и то сказать,
что бывают детки ни в мать, ни в отца. Только я
тебе одно скажу, Николай Иваныч: не отдам за
тебя Верочки, пока
ты не бросишь своей собачьей должности…
— Я не приехал бы к
тебе, если бы был уверен,
что ты сама навестишь нас с матерью… —
говорил он. — Но потом рассудил,
что тебе, пожалуй, и незачем к нам ездить: у нас свое, у
тебя свое… Поэтому я
тебя не буду звать домой, Надя; живи с богом здесь, если
тебе здесь хорошо…
— Деточка,
что же из этого? Ну, я скоро помру, будешь носить по мне траур, разве это доказательство? Все помрем, а пока живы — о живом и будем думать…
Ты знаешь, о ком я
говорю?
— Я не
говорю: сейчас, завтра… — продолжал он тем же шепотом. — Но я всегда скажу
тебе только то,
что Привалов любил
тебя раньше и любит теперь… Может быть, из-за
тебя он и наделал много лишних глупостей! В другой раз нельзя полюбить, но
ты можешь привыкнуть и уважать второго мужа… Деточка, ничего не отвечай мне сейчас, а только скажи,
что подумаешь, о
чем я
тебе говорил сейчас. Если хочешь, я буду
тебя просить на коленях…
Неточные совпадения
Хлестаков. Стой,
говори прежде одна.
Что тебе нужно?
Анна Андреевна. Цветное!.. Право,
говоришь — лишь бы только наперекор. Оно
тебе будет гораздо лучше, потому
что я хочу надеть палевое; я очень люблю палевое.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли,
что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери?
Что? а?
что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай
тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы
тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы,
говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах
ты, рожа!
Анна Андреевна. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)Муж! Антоша! Антон! (
Говорит скоро.)А все
ты, а всё за
тобой. И пошла копаться: «Я булавочку, я косынку». (Подбегает к окну и кричит.)Антон, куда, куда?
Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к
тебе в дом целый полк на постой. А если
что, велит запереть двери. «Я
тебя, —
говорит, — не буду, —
говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это,
говорит, запрещено законом, а вот
ты у меня, любезный, поешь селедки!»