Неточные совпадения
Чему учили в этом пансионе и кто учил — едва
ли ответила бы на это и сама Хиония Алексеевна.
— Да, да… Я понимаю,
что вы заняты, у вас дела. Но ведь молодым людям отдых необходим. Не правда
ли? — спрашивала Хиония Алексеевна, обращаясь к Марье Степановне. — Только я не советую вам записываться в Благородное собрание: скучища смертная и сплетни, а у нас, в Общественном клубе, вы встретите целый букет красавиц. В нем недостает только Nadine… Ваши таланты, Nadine…
Что нашла Варвара Гуляева в новой семье, — об этом никто не говорил, да едва
ли кто-нибудь интересовался этим.
Несколько раз она нарочно ездила к Марье Степановне, чтобы разузнать, нет
ли чего-нибудь нового и
что такое мог делать там Привалов.
Хионию Алексеевну начинало задевать за живое все,
что она теперь видела в бахаревском доме; она даже подозревала, не думает
ли обойтись Марья Степановна совсем без нее.
Марья Степановна решилась переговорить с дочерью и выведать от нее, не было
ли у них
чего. Раз она заметила,
что они о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою комнату и сказала,
что у нее голова болит: она не хотела мешать «божьему делу», как она называла брак. Но когда она заговорила с дочерью о Привалове, та только засмеялась, странно так засмеялась.
— Собственно, определенных данных я в руках не имею, — отвечал уклончиво Веревкин, — но у меня есть некоторая нить… Видите
ли, настоящая каша заваривается еще только теперь, а все,
что было раньше, — только цветочки.
Обед был хотя и обыкновенный, но все было приготовлено с таким искусством и с таким глубоким знанием человеческого желудка,
что едва
ли оставалось желать чего-нибудь лучшего.
Привалов, кажется, ухаживает за старшей Бахаревой, но из этого едва
ли что-нибудь выйдет, потому
что он явился немного поздно для этого в Узел…
Привалов переменил фрак на сюртук и все время думал о том,
что не мистифицирует
ли его Виктор Васильич.
По наружному виду едва
ли можно было определить сразу, сколько лет было Ляховскому, — он принадлежал к разряду тех одеревеневших и высохших, как старая зубочистка, людей, о которых вернее сказать,
что они совсем не имеют определенного возраста, всесокрушающее колесо времени катится, точно минуя их.
Но не заметили
ли вы в нем,
что намекало бы на бесхарактерность?
— Благодаря нашему воспитанию, доктор, у Зоси железные проволоки вместо нервов, — не без самодовольства говорил Ляховский. — Она скорее походит на жокея,
чем на светскую барышню… Для нее же лучше. Женщина такой же человек, как и мужчина, а тепличное воспитание делало из женщин нервных кукол. Не правда
ли, доктор?
— Ну,
что, как вы нашли Ляховского? — спрашивал Веревкин, явившись к Привалову через несколько дней после его визита. — Не правда
ли, скотина во всех отношениях? Ха-ха! Воображаю, какого шута горохового он разыграл перед вами для первого раза…
— Вы не рассказали мне еще о своем визите к Ляховским, — заговорила хозяйка, вздрагивая и кутаясь в свой платок. — А впрочем, нет, не рассказывайте… Вперед знаю,
что и там так же скучно, как и везде!.. Не правда
ли?
Александр Павлыч, бедняжка, совсем утратил все свои достоинства и снизошел до последней степени унижения: начал сердиться на Лоскутова за то, видите
ли,
что тот в тысячу раз умнее его…
— Раньше писал, а теперь не о
чем… Да письмо долго, а я живой ногой долетел. Нет
ли у тебя пропустить чего-нибудь? Горло пересохло…
Это известие было так неожиданно,
что Привалов с особенным вниманием посмотрел на Виктора Николаича, уж не бредит
ли он.
— Ах, mon ange, mon ange… Я так соскучилась о вас! Вы себе представить не можете… Давно рвалась к вам, да все проклятые дела задерживали: о том позаботься, о другом, о третьем!.. Просто голова кругом… А где мамаша? Молится? Верочка,
что же это вы так изменились? Уж не хвораете
ли, mon ange?..
— И хорошо сделали, потому
что, вероятно, узнали бы не больше того,
что уже слышали от мамы. Городские слухи о нашем разорении — правда… В подробностях я не могу объяснить вам настоящее положение дел, да и сам папа теперь едва
ли знает все. Ясно только одно,
что мы разорены.
— Но нельзя
ли подготовить Василья Назарыча при помощи третьего лица… то есть убедить, чтобы он взял от меня то, на
что он имеет полное право?
— Мне кажется,
что нет
ли здесь какой-нибудь особенной причины… Александр мне говорил,
что Зося произвела на Привалова сильное впечатление…
Вот я и думаю,
что не лучше
ли было бы начать именно с такой органической подготовки, а форма вылилась бы сама собой.
Веревкин вместо ответа вынимал из своего портфеля отношения моховского дворянского опекунского управления за № 1348; в нем объявлялось,
что искомых документов в опеке налицо не имеется. Ляховский читал это отношение через свои очки несколько раз самым тщательным образом, просматривая бумагу к свету, нет
ли где подскобленного места, и, наконец, объявлял...
— Вот уж этому никогда не поверю, — горячо возразила Половодова, крепко опираясь на руку Привалова. — Если человек что-нибудь захочет, всегда найдет время. Не правда
ли? Да я, собственно, и не претендую на вас, потому
что кому же охота скучать. Я сама ужасно скучала все время!.. Так, тоска какая-то… Все надоело.
— Рабство… а если мне это нравится? Если это у меня в крови — органическая потребность в таком рабстве? Возьмите то, для
чего живет заурядное большинство: все это так жалко и точно выкроено по одной мерке. А стоит
ли жить только для того, чтобы прожить, как все другие люди… Вот поэтому-то я и хочу именно рабства, потому
что всякая сила давит… Больше: я хочу, чтобы меня презирали и… хоть немножечко любили…
— Мало
ли что болтают иногда, — заметил Привалов.
— Хорошо, я постараюсь быть кратким, — сухо ответил Половодов, делая бесстрастное лицо. — Знаете
ли вы, Софья Игнатьевна,
что вы накануне разорения? Нет? И понятно, потому
что этого не подозревает и сам Игнатий Львович… Этот Пуцилло-Маляхинский так запутал все дела Игнатия Львовича…
— Знаете
ли, Сергей Александрыч,
что вы у меня разом берете все? Нет, гораздо больше, последнее, — как-то печально бормотал Ляховский, сидя в кресле. — Если бы мне сказали об этом месяц назад, я ни за
что не поверил бы. Извините за откровенность, но такая комбинация как-то совсем не входила в мои расчеты. Нужно быть отцом, и таким отцом, каким был для Зоси я, чтобы понять мой, может быть, несколько странный тон с вами… Да, да. Скажите только одно: действительно
ли вы любите мою Зосю?
— Ах, да, конечно! Разве ее можно не любить? Я хотел совсем другое сказать: надеетесь
ли вы… обдумали
ли вы основательно,
что сделаете ее счастливой и сами будете счастливы с ней. Конечно, всякий брак — лотерея, но иногда полезно воздержаться от риска… Я верю вам, то есть хочу верить, и простите отцу… не могу! Это выше моих сил… Вы говорили с доктором? Да, да. Он одобряет выбор Зоси, потому
что любит вас. Я тоже люблю доктора…
— Не хотите
ли вина? — предложила Заплатина; «гордец» был так жалок в настоящую минуту,
что в ее сердце шевельнулось что-то вроде сострадания к нему.
— А ты подумал
ли о том, Сереженька,
что дом-то, в котором будешь жить с своей бусурманкой, построен Павлом Михайлычем?.. Ведь у старика все косточки перевернутся в могилке, когда твоя-то бусурманка в его дому свою веру будет справлять. Не для этого он строил дом-то! Ох-хо-хо… Разве не стало тебе других невест?..
— Несчастная… — шипела Хина, обращаясь к Зосе. — Понимаете
ли вы,
что все наследство достанется одному Давиду, а вам ничего…
— Ах, извините, mon ange… Я боялась вам высказаться откровенно, но теперь должна сознаться,
что Сергей Александрыч действительно немного того… как вам сказать… ну, недалек вообще (Хина повертела около своего лба пальцем). Если его сравнить, например, с Александром Павлычем… Ах, душечка, вся наша жизнь есть одна сплошная ошибка! Давно
ли я считала Александра Павлыча гордецом… Помните?.. А между тем он совсем не горд, совсем не горд… Я жестоко ошиблась. Не горд и очень умен…
— У Кати есть здесь мать… бедная старуха. Хотел я съездить к ней, нельзя
ли чем помочь ей, да мне это неловко как-то сделать. Вот если бы вам побывать у нее. Ведь вы с ней видались у Бахаревых?
Видишь
ли, в
чем дело, если внешний мир движется одной бессознательной волей, получившей свое конечное выражение в ритме и числе, то неизмеримо обширнейший внутренний мир основан тоже на гармоническом начале, но гораздо более тонком, ускользающем от меры и числа, — это начало духовной субстанции.