Неточные совпадения
— Устрой, милостивый господи, все на пользу… — вслух думал старый верный слуга, поплевывая на суконку. — Уж, кажется, так
бы хорошо, так
бы хорошо… Вот думать, так не придумать!.. А из себя-то
какой молодец… в прероду свою вышел. Отец-от вон
какое дерево был:
как, бывало, размахнется да ударит, так замертво и вынесут.
Дело кончилось тем, что Верочка, вся красная,
как пион, наклонилась над самой тарелкой; кажется, еще одна капелька, и девушка раскатилась
бы таким здоровым молодым смехом,
какого стены бахаревского дома не слыхали со дня своего основания.
— Взять теперешних ваших опекунов: Ляховский — тот давно присосался, но поймать его ужасно трудно; Половодов еще только присматривается, нельзя ли сорвать свою долю. Когда я был опекуном, я из кожи лез, чтобы, по крайней мере, привести все в ясность; из-за этого и с Ляховским рассорился, и опеку оставил, а на мое место вдруг назначают Половодова. Если
бы я знал… Мне хотелось припугнуть Ляховского, а тут вышла вон
какая история. Кто
бы этого мог ожидать? Погорячился, все дело испортил.
— Не видать
бы Привалову моей Варвары,
как своих ушей, только уж, видно, такое его счастье… Не для него это дерево растилось, Вася, да, видно, от своей судьбы не уйдешь. Природа-то хороша приваловская… Да и заводов жаль, Вася: погинули
бы ни за грош. Ну, да уж теперь нечего тужить: снявши голову, по волосам не плачут.
Этот магнат-золотопромышленник,
как какой-то французский король, готов был платить десятки тысяч за всякое новое удовольствие, которое могло
бы хоть на время оживить притупленные нервы.
— О нет, зачем же!.. Не стоит говорить о таких пустяках, Сергей Александрыч. Было
бы только для вас удобно, а я все готова сделать. Конечно, я не имею возможности устроить с такой роскошью, к
какой вы привыкли…
Матрешка усомнилась; она не отдала
бы своих двугривенных ни в
какой банк. «Так и поверила тебе, — думала она, делая глупое лицо, — нашла дуру…»
— Плетет кружева, вяжет чулки… А
как хорошо она относится к людям! Ведь это целое богатство — сохранить до глубокой старости такое теплое чувство и стать выше обстоятельств. Всякий другой на ее месте давно
бы потерял голову, озлобился, начал
бы жаловаться на все и на всех. Если
бы эту женщину готовили не специально для богатой, праздной жизни, она принесла
бы много пользы и себе и другим.
Как ушей своих не увидал
бы… дда…
Если
бы она была женой другого, он так же относился
бы к ней,
как относился теперь.
— Нет, очень касается, Василий Назарыч.
Как назвать такую покупку, если
бы она была сделана нынче! Я не хочу этим набрасывать тень на Тита Привалова, но…
— Если
бы я отдал землю башкирам, тогда чем
бы заплатил мастеровым, которые работали на заводах полтораста лет?.. Земля башкирская, а заводы созданы крепостным трудом. Чтобы не обидеть тех и других, я должен отлично поставить заводы и тогда постепенно расплачиваться с своими историческими кредиторами. В
какой форме устроится все это — я еще теперь не могу вам сказать, но только скажу одно, — именно, что ни одной копейки не возьму лично себе…
Вы
бы только посмотрели,
как они ухаживают за Приваловым…
Светло-русые волосы, неопределенного цвета глаза и свежие полные губы делали ее еще настолько красивой, что никто даже не подумал
бы смотреть на нее,
как на мать целой дюжины детей.
Но и этот, несомненно, очень ловкий modus vivendi [образ жизни (фр.).] мог иметь свой естественный и скорый конец, если
бы Агриппина Филипьевна, с одной стороны, не выдала своей старшей дочери за директора узловско-моховского банка Половодова, а с другой — если
бы ее первенец
как раз к этому времени не сделался одним из лучших адвокатов в Узле.
— Позвольте… Главное заключается в том, что не нужно терять дорогого времени, а потом действовать зараз и здесь и там. Одним словом, устроить некоторый дуэт, и все пойдет
как по нотам… Если
бы Сергей Привалов захотел, он давно освободился
бы от опеки с обязательством выплатить государственный долг по заводам в известное число лет. Но он этого не захотел сам…
— Ну, к отцу не хочешь ехать, ко мне
бы заглянул, а уж я тут надумалась о тебе. Кабы ты чужой был, а то о тебе же сердце болит… Вот отец-то
какой у нас: чуть что — и пошел…
В этих роскошных палатах не было такого угла, в котором притаилось
бы хоть одно теплое детское воспоминание, на
какое имеет право последний нищий…
Как отец, я не могу отнестись беспристрастно,
как желал
бы к ней отнестись, и, может быть, преувеличиваю ее недостатки.
Терпение у Альфонса Богданыча было действительно замечательное, но если
бы Ляховский заглянул к нему в голову в тот момент, когда Альфонс Богданыч, прочитав на сон грядущий,
как всякий добрый католик, латинскую молитву, покашливая и охая, ложился на свою одинокую постель, — Ляховский изменил
бы свое мнение.
После говорят Ляховскому: «
Как же это вы, Игнатий Львович, пятачка пожалели, а целого дома не жалеете?» А он: «Что же я мог сделать, если
бы десятью минутами раньше приехал, — все равно весь дом сгорел
бы и пятачок напрасно
бы истратил».
— Для нас этот Лоскутов просто находка, — продолжал развивать свою мысль Ляховский. — Наши барышни, если разобрать хорошенько, в сущности, и людей никаких не видали, а тут смотри, учись и стыдись за свою глупость. Хе-хе… Посмотрели
бы вы,
как они притихнут, когда Лоскутов бывает здесь: тише воды, ниже травы. И понятно: какие-нибудь провинциальные курочки, этакие цыплятки — и вдруг настоящий орел… Да вы только посмотрите на него: настоящая Азия, фаталист и немного мистик.
Предоставленный самому себе, он, вероятно, скоро
бы совсем смотался в закружившем его вихре цивилизованной жизни, но его спасли золотые промыслы, которые по своей лихорадочной азартной деятельности
как нельзя больше соответствовали его характеру.
Марья Степановна именно того и ждала, чтобы Привалов открылся ей,
как на духу. Тогда она все извинила
бы ему и все простила, но теперь другое дело: он, очевидно, что-то скрывает от нее, значит, у него совесть не чиста.
Старуха зорко наблюдала эту встречу: Привалов побледнел и, видимо, смутился, а Надежда Васильевна держала себя,
как всегда. Это совсем сбило Марью Степановну с толку:
как будто между ними ничего не было и
как будто было. Он-то смешался, а она
как ни в чем не бывало… «Ох, не проведешь меня, Надежда Васильевна, — подумала старуха, поднимаясь неохотно с места. — Наскрозь вас вижу с отцом-то: все мудрить
бы вам…»
— Видишь, Надя,
какое дело выходит, — заговорил старик, — не сидел
бы я, да и не думал,
как добыть деньги, если
бы мое время не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто на том свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву, и за капиталом дело
бы не стало, а теперь… Не знаю вот, что еще в банке скажут: может, и поверят. А если не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
А с другой стороны, Надежда Васильевна все-таки любила мать и сестру. Может быть, если
бы они не были богаты, не существовало
бы и этой розни, а в доме царствовали тот мир и тишина,
какие ютятся под самыми маленькими кровлями и весело выглядывают из крошечных окошечек. Приятным исключением и нравственной поддержкой для Надежды Васильевны теперь было только общество Павлы Ивановны, которая частенько появлялась в бахаревском доме и подолгу разговаривала с Надеждой Васильевной о разных разностях.
«Что скажут опекуны», «все зависит от опекунов» — эти фразы были для Привалова костью в горле, и он никогда так не желал развязаться с опекой во что
бы то ни стало,
как именно теперь.
— Я устала… — слабым голосом прошептала девушка, подавая Лоскутову свою руку. — Ведите меня в мою комнату… Вот сейчас направо, через голубую гостиную. Если
бы вы знали,
как я устала.
— Но ведь я могла быть другим человеком, — продолжала Зося в каком-то полузабытьи, не слушая Лоскутова. — Может быть, никто так сильно не чувствует пустоту той жизни,
какою я живу… Этой пустотой отравлены даже самые удовольствия… Если
бы… Вам, может быть, скучно слушать мою болтовню?
Бахарев вышел из кабинета Ляховского с красным лицом и горевшими глазами: это было оскорбление, которого он не заслужил и которое должен был перенести. Старик плохо помнил,
как он вышел из приваловского дома, сел в сани и приехал домой. Все промелькнуло перед ним,
как в тумане, а в голове неотступно стучала одна мысль: «Сережа, Сережа… Разве
бы я пошел к этому христопродавцу, если
бы не ты!»
Как удивилась
бы Марья Степановна, если
бы увидела работу дочери: много прибавилось
бы бессонных ночей в ее жизни.
— Ах, если
бы вы слышали,
как она смешно рассказывает!.. Ха-ха… Ведь это воплощенный яд!.. Нет, это такой редкий экземпляр дамской породы… Она меня просто уморила, доктор.
Привалов думал о том, что
как хорошо было
бы, если
бы дождевая тучка прокатилась над пашнями гарчиковских мужиков; всходы нуждались в дожде, и поп Савел служил уж два молебна; даже поднимали иконы на поля.
— Вы царапали меня,
как котенок, но если
бы вы били меня хлыстом, — я целовал
бы ту руку, которая поднимала на меня хлыст.
—
Какой Пуцилло-Маляхинский? Ах да, я все забываю: Альфонс Богданыч… Так
бы и говорили!
Прежде всего, во что
бы то ни стало нужно изолировать ее от влияния таких сомнительных личностей,
как Половодов, Хина, «Моисей» и т. д.
— Знаете ли, Сергей Александрыч, что вы у меня разом берете все? Нет, гораздо больше, последнее, — как-то печально бормотал Ляховский, сидя в кресле. — Если
бы мне сказали об этом месяц назад, я ни за что не поверил
бы. Извините за откровенность, но такая комбинация как-то совсем не входила в мои расчеты. Нужно быть отцом, и таким отцом,
каким был для Зоси я, чтобы понять мой, может быть, несколько странный тон с вами… Да, да. Скажите только одно: действительно ли вы любите мою Зосю?
Разобраться в этом странном наборе фраз было крайне трудно, и Привалов чувствовал себя очень тяжело, если
бы доктор не облегчал эту трудную задачу своим участием.
Какой это был замечательно хороший человек! С
каким ангельским терпением выслушивал он влюбленный бред Привалова. Это был настоящий друг, который являлся лучшим посредником во всех недоразумениях и маленьких размолвках.
— О, дурак, дурак… дурак!.. — стонал Половодов, бродя,
как волк, под окнами приваловского дома. — Если
бы двумя часами раньше получить телеграмму, тогда можно было расстроить эту дурацкую свадьбу, которую я сам создавал своими собственными руками. О, дурак, дурак, дурак!..
— Но кто
бы мог подозревать такой оборот дела? — говорил Половодов с Хиной
как о деле хорошо ей известном. — А теперь… Послушайте, Хиония Алексеевна, скажите мне ради бога только одно… Вы опытная женщина… да… Любит Зося Привалова или нет?
Из приваловского дома Хина, конечно, не ушла, а
как ни в чем не бывало явилась в него на другой же день после своей размолвки с Приваловым. Хозяину ничего не оставалось,
как только по возможности избегать этой фурии, чтобы напрасно не подвергать нареканиям и не отдавать в жертву городским сплетням ни в чем не повинные женские имена, а с другой — не восстановлять против себя Зоси. Хиония Алексеевна в случае изгнания, конечно, не остановилась
бы ни перед чем.
Привалову казалось с похмелья, что постукивает не на мельнице, а у него в голове. И для чего он напился вчера? Впрочем, нельзя, мужики обиделись
бы. Да и
какое это пьянство, ежели разобрать? Самое законное, такая уж причина подошла,
как говорят мужики. А главное, ничего похожего не было на шальное пьянство узловской интеллигенции, которая всегда пьет, благо нашлась водка.
Вы
бы испортили его вконец,
как доктор, который стал
бы лечить самого себя.
— Мне хотелось
бы знать еще одно обстоятельство, — спросил Привалов. —
Как вы думаете, знала Зося эту историю о Шпигеле или нет? Ведь она всегда была хороша с Половодовым.
Он все простил
бы ей, все извинил, если
бы даже открыто убедился в ее связи с Половодовым, но ведь она больше не принадлежала ему,
как не принадлежала себе самой.
— Да чего нам делать-то? Известная наша музыка, Миколя; Данила даже двух арфисток вверх ногами поставил: одну за одну ногу схватил, другую за другую да обеих,
как куриц, со всем потрохом и поднял… Ох-хо-хо!.. А публика даже уж точно решилась: давай Данилу на руках качать. Ну, еще акварию раздавили!.. Вот только тятеньки твоего нет, некогда ему, а то мы и с молебном
бы ярмарке отслужили. А тятеньке везет, на третий десяток перевалило.
— Были и знакомые…
Как не быть! Животики надорвали, хохочут над Данилушкой… Ох-хо-хо! Горе душам нашим… Вот
как, матушка ты наша, Катерина Ивановна!.. Не гляди на нас, что мы старые да седые: молодому супротив нас еще не уколоть… Ей-богу!.. Только вот Ивана Яковлича не было, а то
бы еще чище штуку сыграли.
— Ну, батенька, можно сказать, что вы прошли хорошую школу… — говорил задумчиво Веревкин. — Что
бы вам явиться к нам полгодом раньше?.. А вы
какие роли играли в театре?
— Нельзя, голубчик, нельзя… Теперь вон у Бахаревых
какое горе из-за моей Кати. А была
бы жива, может, еще кому прибавила
бы и не такую печаль. Виктор Васильич куда теперь? Ох-хо-хо. Разве этот вот Веревкин выправит его — не выправит… Марья Степановна и глазыньки все выплакала из-за деток-то! У меня одна была Катя — одно и горе мое, а погорюй-ка с каждым-то детищем…