Неточные совпадения
— Решительно ничего не понимаю… Тебя сводит с ума глупое слово «жених», а ты
думай о Привалове просто как
о хорошем, умном и честном человеке.
— Да, сошла, бедная, с ума… Вот ты и
подумай теперь хоть
о положении Привалова: он приехал в Узел — все равно как в чужое место, еще хуже. А знаешь, что загубило всех этих Приваловых? Бесхарактерность. Все они — или насквозь добрейшая душа, или насквозь зверь; ни в чем середины не знали.
— Благодарю вас, — добродушно говорил Привалов, который
думал совсем
о другом. — Мне ведь очень немного нужно… Надеюсь, что она меня не съест?.. Только вот имя у нее такое мудреное.
«Уж больно зачастил что-то, —
думала Марья Степановна
о Привалове, — пожалуй, люди еще бог знает что наскажут…»
Эти разговоры с дочерью оставляли в душе Василия Назарыча легкую тень неудовольствия, но он старался ее заглушить в себе то шуткой, то усиленными занятиями. Сама Надежда Васильевна очень мало
думала о Привалове, потому что ее голова была занята другим. Ей хотелось поскорее уехать в Шатровские заводы, к брату. Там она чувствовала себя как-то необыкновенно легко. Надежде Васильевне особенно хотелось уехать именно теперь, чтобы избавиться от своего неловкого положения невесты.
— А вы с ним не церемоньтесь… Так я буду ждать вас, Сергей Александрыч, попросту, без чинов.
О моем предложении
подумайте, а потом поговорим всерьез.
— Оскар?
О, это безнадежно глупый человек и больше ничего, — отвечала Агриппина Филипьевна. — Представьте себе только: человек из Петербурга тащится на Урал, и зачем?.. Как бы вы
думали? Приехал удить рыбу. Ну, скажите ради бога, это ли не идиотство?
Когда дверь затворилась за Приваловым и Nicolas, в гостиной Агриппины Филипьевны несколько секунд стояло гробовое молчание. Все
думали об одном и том же —
о приваловских миллионах, которые сейчас вот были здесь, сидели вот на этом самом кресле, пили кофе из этого стакана, и теперь ничего не осталось… Дядюшка, вытянув шею, внимательно осмотрел кресло, на котором сидел Привалов, и даже пощупал сиденье, точно на нем могли остаться следы приваловских миллионов.
Половодов только посмотрел своим остановившимся взглядом на Привалова и беззвучно пожевал губами. «
О, да он не так глуп, как говорил Ляховский», —
подумал он, собираясь с мыслями и нетерпеливо барабаня длинными белыми пальцами по своей кружке.
Правда, иногда Антонида Ивановна
думала о том, что хорошо бы иметь девочку и мальчика или двух девочек и мальчика, которых можно было бы одевать по последней картинке и вывозить в своей коляске, но это желание так и оставалось одним желанием, — детей у Половодовых не было.
— Ну-с, Оскар Филипыч, расскажите, что вы
думаете о самом Привалове? — спрашивал Половодов, весь покрасневший от выпитого вина.
Да, это была та самая женщина,
о которой он сейчас
думал.
Антонида Ивановна полупрезрительно посмотрела на пьяного мужа и молча вышла из комнаты. Ей было ужасно жарко, жарко до того, что решительно ни
о чем не хотелось
думать; она уже позабыла
о пьяном хохотавшем муже, когда вошла в следующую комнату.
Привалов переменил фрак на сюртук и все время
думал о том, что не мистифицирует ли его Виктор Васильич.
Девушка задумалась. Она сама много раз
думала о том, что сейчас высказал Привалов, и в ее молодой душе проснулся какой-то смутный страх перед необъятностью житейских пустяков.
— Не могу знать!.. А где я тебе возьму денег? Как ты об этом
думаешь… а? Ведь ты
думаешь же
о чем-нибудь, когда идешь ко мне? Ведь
думаешь… а? «Дескать, вот я приду к барину и буду просить денег, а барин запустит руку в конторку и вытащит оттуда денег, сколько мне нужно…» Ведь так
думаешь… а? Да у барина-то, умная твоя голова, деньги-то разве растут в конторке?..
—
О, это пустяки. Все мужчины обыкновенно так говорят, а потом преспокойнейшим образом и женятся. Вы не
думайте, что я хотела что-нибудь выпытать
о вас, — нет, я от души радуюсь вашему счастью, и только. Обыкновенно завидуют тому, чего самим недостает, — так и я… Муж от меня бежит и развлекается на стороне, а мне остается только радоваться чужому счастью.
— Я
думаю, что ты сегодня сходишь к Сергею Александрычу, — сказала Хиония Алексеевна совершенно равнодушным тоном, как будто речь шла
о деле, давно решенном. — Это наконец невежливо, жилец живет у нас чуть не полгода, а ты и глаз к нему не кажешь. Это не принято. Все я да я: не идти же мне самой в комнаты холостого молодого человека!..
— А я так
думаю, Хиония Алексеевна, что этот ваш Привалов выеденного яйца не стоит… Поживет здесь, получит наследство и преспокойнейшим образом уедет, как приехал сюда. Очень уж много говорят
о нем — надоело слушать…
«Вот они, эти исторические враги, от которых отсиживался Тит Привалов вот в этом самом доме, —
думал Привалов, когда смотрел на башкир. — Они даже не знают
о том славном времени, когда башкиры горячо воевали с первыми русскими насельниками и не раз побивали высылаемые против них воинские команды… Вот она, эта беспощадная философия истории!»
— Если Софья Игнатьевна не захочет дать мне совет, я погиб… У Софьи Игнатьевны столько вкуса… Боже, сколько вкуса! И глаз…
о, какой острый, молодой глаз у Софьи Игнатьевны! Мне нужно
думать целую неделю, а Софье Игнатьевне стоит только открыть ротик…
—
О да, слышал… Ведь вот,
подумаешь, какой странный случай вышел! — удивлялся Ляховский.
Он
думал о том, что увидит сегодня Надежду Васильевну.
Привалов ничего не отвечал. Он
думал о том, что именно ему придется вступить в борьбу с этой всесильной кучкой. Вот его будущие противники, а может быть, и враги. Вернее всего, последнее. Но пока игра представляла закрытые карты, и можно было только догадываться, у кого какая масть на руках.
Надежда Васильевна печально улыбнулась и слегка пожала плечами. Привалов видел, что она что-то хочет ему объяснить и не решается. Но он был так счастлив в настоящую минуту, так глупо счастлив и, как слишком счастливые люди, с эгоизмом
думал только
о себе и не желал знать ничего более.
— По-вашему же сидеть и скучать, — капризным голосом ответила девушка и после небольшой паузы прибавила: — Вы, может быть,
думаете, что мне очень весело… Да?..
О нет, совершенно наоборот; мне хотелось плакать… Я ведь злая и от злости хотела танцевать до упаду.
С другой стороны, он подозревал, что только благодаря мудрейшей тактике Агриппины Филипьевны все устроилось как-то само собой, и официальные визиты незаметно перешли в посещения друга дома, близкого человека,
о котором и в голову никому не придет
подумать что-нибудь дурное.
— Папа, — заговорила Надежда Васильевна, опускаясь на ближайший стул, — я
думаю теперь вот
о чем…
Привалов
думал о том, что как хорошо было бы, если бы дождевая тучка прокатилась над пашнями гарчиковских мужиков; всходы нуждались в дожде, и поп Савел служил уж два молебна; даже поднимали иконы на поля.
— Почти…
думаю, что вы получили телеграмму из Петербурга
о том, что Веревкин проиграл процесс.
— А ты
подумал ли
о том, Сереженька, что дом-то, в котором будешь жить с своей бусурманкой, построен Павлом Михайлычем?.. Ведь у старика все косточки перевернутся в могилке, когда твоя-то бусурманка в его дому свою веру будет справлять. Не для этого он строил дом-то! Ох-хо-хо… Разве не стало тебе других невест?..
— Мне хотелось бы знать еще одно обстоятельство, — спросил Привалов. — Как вы
думаете, знала Зося эту историю
о Шпигеле или нет? Ведь она всегда была хороша с Половодовым.
Он не
думал ни
о конкурсе, ни
о немце Шпигеле; перед ним раскрылась широкая картина человеческой подлости…
Она здесь, в Узле, — вот
о чем
думал Привалов, когда возвращался от Павлы Ивановны. А он до сих пор не знал об этом!.. Доктор не показывается и, видимо, избегает встречаться с ним. Ну, это его дело. В Привалове со страшной силой вспыхнуло желание увидать Надежду Васильевну, увидать хотя издали… Узнает она его или нет? Может быть, отвернется, как от пьяницы и картежника, которого даже бог забыл, как выразилась бы Павла Ивановна?
— Как я рада видеть вас… — торопливо говорила Надежда Васильевна, пока Привалов раздевался в передней. — Максим уж несколько раз спрашивал
о вас… Мы пока остановились у доктора.
Думали прожить несколько дней, а теперь уж идет вторая неделя. Вот сюда, Сергей Александрыч.
Скажу больше: когда я шел сюда, я
думал о смерти,
о своей смерти.
Даже специально «городские» знания Надежды Васильевны нашли здесь громадное применение, а между тем ей необходимо было знать тысячи вещей,
о которых она никогда даже не
думала, так, например, медицина.
— Вот я и приехал… хочу увидать Надю… — заговорил Бахарев, опуская седую голову. — Вся душенька во мне изболелась, Илья Гаврилыч. Боялся один-то ехать — стар стал, того гляди кондрашка дорогой схватит. Ну, а как ты
думаешь насчет того,
о чем писал?
— Они встали; пожалуйте, Василий Назарыч, — говорил Нагибин, появляясь в дверях. — Я сказал им, что приведу такого гостя, такого гостя,
о каком они и
думать не смеют. Сначала не поверили, а потом точно даже немножко испужались…
Стар я стал, Надя, годы такие подходят, что и
о смерти нужно
подумать…
Голубчик, надо
подумать и
о себе!
— Деточка, что же из этого? Ну, я скоро помру, будешь носить по мне траур, разве это доказательство? Все помрем, а пока живы —
о живом и будем
думать… Ты знаешь,
о ком я говорю?
Ты теперь большая и понимаешь, что в жизни больше горя, чем радости, если только
думать о самом себе…
Мертвых мы с тобой никогда не воротим, а
о живых следует
подумать.
— Я не говорю: сейчас, завтра… — продолжал он тем же шепотом. — Но я всегда скажу тебе только то, что Привалов любил тебя раньше и любит теперь… Может быть, из-за тебя он и наделал много лишних глупостей! В другой раз нельзя полюбить, но ты можешь привыкнуть и уважать второго мужа… Деточка, ничего не отвечай мне сейчас, а только скажи, что
подумаешь,
о чем я тебе говорил сейчас. Если хочешь, я буду тебя просить на коленях…