Неточные совпадения
— Гм… я думал, лучше. Ну, да об этом еще успеем натолковаться! А право,
ты сильно изменился…
Вот покойник Александр-то Ильич, отец-то твой, не дожил… Да. А
ты его не вини.
Ты еще молод, да
и не твое это дело.
—
Вот, Лука,
и мы с
тобой дожили до радости, — говорил Бахарев, крепко опираясь на плечо верного старого слуги. — Видел, какой молодец?..
— Будет вам, стрекозы, — строго остановила Марья Степановна, когда всеми овладело самое оживленное настроение, последнее было неприлично, потому что Привалов был все-таки посторонний человек
и мог осудить. — Мы
вот все болтаем тут разные пустяки, а
ты нам ничего не расскажешь о себе, Сергей Александрыч.
Старик однажды пригласил в свой кабинет Машу
и, указывая на Васю, сказал всего только несколько слов: «
Вот, Маша,
тебе жених…
—
Вот, Вася,
и на нашей улице праздник, — говорил Гуляев своему поверенному. —
Вот кому оставлю все, а
ты это помни: ежели
и меня не будет, — все Сергею…
Вот мой сказ.
—
Ты бы сходил к Ляховскому-то, — советовала она Привалову материнским тоном, — он хоть
и басурман, а всех умнее в городе-то.
Вот тоже к Половодову надо.
— Знаю, что тяжело
тебе к ним идти, — пожалела Марья Степановна, — да что уж будешь делать.
Вот и отец то же говорит.
— Ну
вот и хорошо, что пришел с нами помолиться, — говорила Марья Степановна, когда выходила из моленной. — Тут половина образов-то твоих стоит, только я
тебе их не отдам пока…
— Знаю, вперед знаю ответ: «Нужно подумать… не осмотрелся хорошенько…» Так ведь? Этакие нынче осторожные люди пошли; не то что мы: либо сена клок, либо вилы в бок! Да ведь ничего, живы
и с голоду не умерли. Так-то, Сергей Александрыч… А я
вот что скажу: прожил
ты в Узле три недели
и еще проживешь десять лет — нового ничего не увидишь Одна канитель: день да ночь —
и сутки прочь, а вновь ничего. Ведь
ты совсем в Узле останешься?
— Ах, Сережа, Сережа… — шептал Бахарев, качая головой. — Добрая у
тебя душа-то… золотая… Хорошая ведь в
тебе кровь-то. Это она сказывается. Только… мудреное
ты дело затеваешь, небывалое…
Вот я — скоро
и помирать пора, а не пойму хорошенько…
— Знаю, что острижете, — грубо проговорил Лепешкин, вынимая толстый бумажник. — Ведь у
тебя голова-то, Иван Яковлич, золотая, прямо сказать, кабы не дыра в ней… Не стоял бы
ты на коленях перед мужиком, ежели бы этих своих глупостев с женским полом не выкидывал. Да…
Вот тебе деньги,
и чтобы завтра они у меня на столе лежали.
Вот тебе мой сказ, а векселей твоих даром не надо, — все равно на подтопку уйдут.
— Дело не в персоне, а в том… да
вот лучше спроси Александра Павлыча, — прибавила Антонида Ивановна. — Он, может быть,
и откроет
тебе секрет, как понравиться mademoiselle Sophie.
— Ну,
вот и отлично! — обрадовался молодой человек, оглядывая Привалова со всех сторон. — Значит, едем? Только для чего
ты во фрак-то вытянулся, братец… Испугаешь еще добрых людей, пожалуй. Ну, да все равно, едем.
— А я
тебе вот что скажу, — говорил Виктор Васильич, помещаясь в пролетке бочком, — если хочешь угодить маменьке, заходи попросту, без затей, вечерком… Понимаешь — по семейному делу. Мамынька-то любит в преферанс сыграть, ну,
ты и предложи свои услуги. Старуха без ума
тебя любит
и даже похудела за эти дни.
— Ну, к отцу не хочешь ехать, ко мне бы заглянул, а уж я тут надумалась о
тебе. Кабы
ты чужой был, а то о
тебе же сердце болит…
Вот отец-то какой у нас: чуть что —
и пошел…
— Знаю, что тяжело, голубчик.
Тебе тяжело, а мне вдвое, потому что приехал
ты на родную сторону, а
тебя и приголубить некому.
Вот нету матери-то, так
и приласкать некому… Бранить да началить всегда мастера найдутся, а
вот кто пожалеет-то?
— Да я его не хаю, голубчик, может, он
и хороший человек для
тебя, я так говорю.
Вот все с Виктором Васильичем нашим хороводится… Ох-хо-хо!.. Был, поди, у Веревкиных-то?
— Не могу знать!.. А где я
тебе возьму денег? Как
ты об этом думаешь… а? Ведь
ты думаешь же о чем-нибудь, когда идешь ко мне? Ведь думаешь… а? «Дескать,
вот я приду к барину
и буду просить денег, а барин запустит руку в конторку
и вытащит оттуда денег, сколько мне нужно…» Ведь так думаешь… а? Да у барина-то, умная твоя голова, деньги-то разве растут в конторке?..
— О-о-о… — стонет Ляховский, хватаясь обеими руками за голову. — Двадцать пять рублей, двадцать пять рублей… Да ведь столько денег чиновник не получает, чи-нов-ник!.. Понял
ты это? Пятнадцать рублей, десять, восемь…
вот сколько получает чиновник! А ведь он благородный, у него кокарда на фуражке, он должен содержать мать-старушку… А
ты что? Ну, посмотри на себя в зеркало: мужик,
и больше ничего… Надел порты да пояс —
и дело с концом… Двадцать пять рублей… О-о-о!
— Слышала стороной, что скудаешься здоровьем-то. Твоя-то Хина как-то забегала к нам
и отлепортовала… Тоже
вот Данилушка пошел было к
тебе в гости, да не солоно хлебавши воротился. Больно строгого камардина, говорит, держишь… Приступу нет.
Надя, Надя…
ты чистая,
ты хорошая,
ты, может быть,
вот в этой самой комнате переживала окрыляющее чувство первой любви
и, глядя в окно или поливая цветы, думала о нем, о Лоскутове.
— Это, голубчик, исключительная натура, совершенно исключительная, — говорил Бахарев про Лоскутова, — не от мира сего человек…
Вот я его сколько лет знаю
и все-таки хорошенько не могу понять, что это за человек. Только чувствуешь, что крупная величина перед
тобой. Всякая сила дает себя чувствовать.
— А
вот и нет, Тонечка…
Ты видела Верочку Бахареву?
—
Вот, Василий Назарыч, наша жизнь: сегодня жив, хлопочешь, заботишься, а завтра
тебя унесет волной забвенья… Что такое человек? Прах, пепел… Пахнуло ветерком —
и человека не стало вместе со всей его паутиной забот, каверз, расчетов, добрых дел
и пустяков!..
— Ну
вот…
ты уж
и рассердилась… А я
тебя люблю.
— Ах, боже мой! Как
ты не можешь понять такой простой вещи! Александр Павлыч такой забавный, а я люблю все смешное, — беззаботно отвечала Зося. —
Вот и Хину люблю тоже за это… Ну, что может быть забавнее, когда их сведешь вместе?.. Впрочем, если
ты ревнуешь меня к Половодову, то я
тебе сказала раз
и навсегда…
— Ох, напрасно, напрасно… — хрипел Данилушка, повертывая головой. — Старики ндравные, чего говорить, характерные, а только они
тебя любят пуще родного детища… Верно
тебе говорю!.. Может, слез об
тебе было сколько пролито. А Василий-то Назарыч так
и по ночам о
тебе все вздыхает… Да. Напрасно, Сереженька,
ты их обегаешь! Ей-богу… Ведь я
тебя во каким махоньким на руках носил, еще при покойнике дедушке. Тоже
и ты их любишь всех, Бахаревых-то, а
вот тоже у
тебя какой-то сумнительный характер.
Ох,
и хороша же была эта Надежда Васильевна: красавица, умница, характером — шелк шелком, а
вот, поди
ты, ни за грош ни за копеечку пропала.
— Были
и знакомые… Как не быть! Животики надорвали, хохочут над Данилушкой… Ох-хо-хо! Горе душам нашим…
Вот как, матушка
ты наша, Катерина Ивановна!.. Не гляди на нас, что мы старые да седые: молодому супротив нас еще не уколоть… Ей-богу!.. Только
вот Ивана Яковлича не было, а то бы еще чище штуку сыграли.
—
Вот то-то
и есть: стары мы с
тобой стали, Марья Степановна, — грустно проговорил Василий Назарыч. — А Николай Иваныч все-таки будет обедать…
—
Вот и мы к
тебе за крупчаткой приехали, — шутил Василий Назарыч, хлопая Нагибина по плечу. — У нас своя-то вся вышла, а есть хочется… Вон у меня зятек-то мастер насчет еды.
—
Вот я
и приехал… хочу увидать Надю… — заговорил Бахарев, опуская седую голову. — Вся душенька во мне изболелась, Илья Гаврилыч. Боялся один-то ехать — стар стал, того гляди кондрашка дорогой схватит. Ну, а как
ты думаешь насчет того, о чем писал?
Вот я
и думаю умру,
ты останешься одна с маленькой девочкой на руках…
Я
вот и думаю о
тебе, а сердце так
и обливается кровью.
— Скажу
тебе прямо, Надя… Прости старика за откровенность
и за то, что он суется не в свои дела. Да ведь ты-то моя, кому же
и позаботиться о дочери, как не отцу?..
Ты вот растишь теперь свою дочь
и пойми, чего бы
ты ни сделала, чтобы видеть ее счастливой.
Ты-то
вот сама не замечала этого человека, а мы его видели
и видим, как он
тебя любит.
Тебя удивляет
и, может быть, оскорбляет моя стариковская откровенность, но войди в мое положение, деточка, поставь себя на мое место;
вот я старик, стою одной ногой в могиле, целый век прожил, как
и другие, с грехом пополам, теперь у меня в руках громадный капитал…