Неточные совпадения
— Отчего же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну…
Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег не знают куда девать,
а тут, как снег на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две…
Вот извольте тут разделить между ними одного жениха!..
—
А ты
вот что, Хина, — проговорил Заплатин, наблюдавший за последними маневрами жены. — Ты не очень тово… понимаешь? Пожалей херес-то…
А то у тебя нос совсем клюквой…
— Эта Хиония Алексеевна ни больше ни меньше, как трехэтажный паразит, — говорил частный поверенный Nicolas Веревкин. — Это, видите ли,
вот какая штука: есть такой водяной жук! — черт его знает, как он называется по-латыни, позабыл!.. В этом жуке живет паразит-червяк,
а в паразите какая-то глиста… Понимаете? Червяк жрет жука,
а глиста жрет червяка… Так и наша Хиония Алексеевна жрет нас,
а мы жрем всякого, кто попадет под руку!
«
Вот этой жениха не нужно будет искать: сама найдет, — с улыбкой думала Хиония Алексеевна, провожая глазами убегавшую Верочку. — Небось не закиснет в девках, как эти принцессы, которые умеют только важничать… Еще считают себя образованными девушками,
а когда пришла пора выходить замуж, — так я же им и ищи жениха. Ох, уж эти мне принцессы!»
— Что мне делается; живу, как старый кот на печке. Только
вот ноги проклятые не слушают. Другой раз точно на чужих ногах идешь… Ей-богу! Опять, тоже
вот идешь по ровному месту,
а левая нога начнет задирать и начнет задирать. Вроде как подымаешься по лестнице.
—
Вот он, — проговорил Лука, показывая глазами на молодого красивого лакея с английским пробором. — Ишь, челку-то расчесал! Только уж я сам доложу о вас, Сергей Александрыч… Да какой вы из себя-то молодец…
а! Я живой ногой… Ах ты, владычица небесная!..
— Устрой, милостивый господи, все на пользу… — вслух думал старый верный слуга, поплевывая на суконку. — Уж, кажется, так бы хорошо, так бы хорошо…
Вот думать, так не придумать!..
А из себя-то какой молодец… в прероду свою вышел. Отец-от вон какое дерево был: как, бывало, размахнется да ударит, так замертво и вынесут.
—
А! так ты
вот как со мной разговариваешь…
— Гм… я думал, лучше. Ну, да об этом еще успеем натолковаться!
А право, ты сильно изменился…
Вот покойник Александр-то Ильич, отец-то твой, не дожил… Да.
А ты его не вини. Ты еще молод, да и не твое это дело.
Ведь каждый час дорог,
а я
вот пачкаюсь здесь с докторами.
«Помните
вот это-то?», «
А помните, как Виктор…».
— Будет вам, стрекозы, — строго остановила Марья Степановна, когда всеми овладело самое оживленное настроение, последнее было неприлично, потому что Привалов был все-таки посторонний человек и мог осудить. — Мы
вот все болтаем тут разные пустяки,
а ты нам ничего не расскажешь о себе, Сергей Александрыч.
— На
вот, жил пятнадцать лет в столице, приехал — и рассказать нечего. Мы в деревне, почитай, живем,
а вон какие россказни распустили.
— Да ведь пятнадцать лет не видались, Надя… Это
вот сарафан полежит пятнадцать лет, и у того сколько новостей: тут моль подбила, там пятно вылежалось. Сергей Александрыч не в сундуке лежал,
а с живыми людьми, поди, тоже жил…
— Да, сошла, бедная, с ума…
Вот ты и подумай теперь хоть о положении Привалова: он приехал в Узел — все равно как в чужое место, еще хуже.
А знаешь, что загубило всех этих Приваловых? Бесхарактерность. Все они — или насквозь добрейшая душа, или насквозь зверь; ни в чем середины не знали.
—
Вот, Вася, и на нашей улице праздник, — говорил Гуляев своему поверенному. —
Вот кому оставлю все,
а ты это помни: ежели и меня не будет, — все Сергею…
Вот мой сказ.
Вот когда за ней будут ухаживать, все будут заискивать,
а она этак свысока посмотрит на них и улыбнется только.
«
А там женишок-то кому еще достанется, — думала про себя Хиония Алексеевна, припоминая свои обещания Марье Степановне. — Уж очень Nadine ваша нос кверху задирает. Не велика в перьях птица: хороша дочка Аннушка, да хвалит только мать да бабушка! Конечно, Ляховский гордец и кощей,
а если взять Зосю, —
вот эта, по-моему, так действительно невеста: всем взяла… Да-с!.. Не чета гордячке Nadine…»
— Ты бы сходил к Ляховскому-то, — советовала она Привалову материнским тоном, — он хоть и басурман,
а всех умнее в городе-то.
Вот тоже к Половодову надо.
—
А хоть бы и так, — худого нет; не все в девках сидеть да книжки свои читать.
Вот мудрите с отцом-то, — счастья бог и не посылает. Гляди-ко, двадцать второй год девке пошел,
а она только смеется… В твои-то годы у меня трое детей было, Костеньке шестой год шел. Да отец-то чего смотрит?
— Муж найдется, мама. В газетах напечатаем, что
вот, мол, столько-то есть приданого,
а к нему прилагается очень хорошая невеста… За офицера выйду!
—
Вот ты и оставайся с своей книгой,
а Сергей Александрыч поедет к Ляховскому да на Зосе и женится.
—
Вот уж воистину сделали вы мне праздник сегодня… Двадцать лет с плеч долой. Давно ли
вот такими маленькими были,
а теперь…
Вот смотрю на вас и думаю: давно ли я сама была молода,
а теперь… Время-то, время-то как катится!
—
Вот так Хина!.. Отлично устроила все, право.
А помнишь, Nicolas, как Ломтев в этих комнатах тогда обчистил вместе с Иваном Яковличем этих золотопромышленников?.. Ха-ха… В чем мать родила пустили сердечных. Да-с…
— Об этом мы еще поговорим после, Сергей Александрыч,
а теперь я должен вас оставить… У меня дело в суде, — проговорил Веревкин, вынимая золотые часы. — Через час я должен сказать речь в защиту одного субъекта, который убил троих. Извините, как-нибудь в другой раз… Да
вот что: как-нибудь на днях загляните в мою конуру, там и покалякаем. Эй, Виктор, вставай, братику!
—
А что, Сергей Александрыч, — проговорил Бахарев, хлопая Привалова по плечу, —
вот ты теперь третью неделю живешь в Узле, поосмотрелся? Интересно знать, что ты надумал…
а? Ведь твое дело молодое, не то что наше, стариковское: на все четыре стороны скатертью дорога. Ведь не сидеть же такому молодцу сложа руки…
— Знаю, вперед знаю ответ: «Нужно подумать… не осмотрелся хорошенько…» Так ведь? Этакие нынче осторожные люди пошли; не то что мы: либо сена клок, либо вилы в бок! Да ведь ничего, живы и с голоду не умерли. Так-то, Сергей Александрыч…
А я
вот что скажу: прожил ты в Узле три недели и еще проживешь десять лет — нового ничего не увидишь Одна канитель: день да ночь — и сутки прочь,
а вновь ничего. Ведь ты совсем в Узле останешься?
— Ах, Сережа, Сережа… — шептал Бахарев, качая головой. — Добрая у тебя душа-то… золотая… Хорошая ведь в тебе кровь-то. Это она сказывается. Только… мудреное ты дело затеваешь, небывалое…
Вот я — скоро и помирать пора,
а не пойму хорошенько…
— Я тебе серьезно говорю, Сергей Александрыч. Чего киснуть в Узле-то? По рукам, что ли? Костя на заводах будет управляться,
а мы с тобой на прииски;
вот только моя нога немного поправится…
—
А я все-таки знаю и желаю, чтобы Nicolas хорошенько подобрал к рукам и Привалова и опекунов… Да. Пусть Бахаревы останутся с носом и любуются на свою Nadine,
а мы женим Привалова на Алле…
Вот увидите. Это только нужно повести дело умненько: tete-a-tete, [свидание наедине (фр.).] маленький пикник, что-нибудь вроде нервного припадка… Ведь эти мужчины все дураки: увидали женщину, — и сейчас глаза за корсет.
Вот мы…
— Отличный старичина, только
вот страстишка к картишкам все животы подводит. Ну что, новенького ничего нет?
А мы с вами сегодня сделаем некоторую экскурсию: перехватим сначала кофеев у мутерхен,
а потом закатимся к Половодову обедать. Он, собственно, отличный парень, хоть и врет любую половину.
— Знаю, что острижете, — грубо проговорил Лепешкин, вынимая толстый бумажник. — Ведь у тебя голова-то, Иван Яковлич, золотая, прямо сказать, кабы не дыра в ней… Не стоял бы ты на коленях перед мужиком, ежели бы этих своих глупостев с женским полом не выкидывал. Да…
Вот тебе деньги, и чтобы завтра они у меня на столе лежали.
Вот тебе мой сказ,
а векселей твоих даром не надо, — все равно на подтопку уйдут.
—
Вот бы нам с тобой, Иван Яковлич, такую уйму денег…
а? — говорил Лепешкин. — Ведь такую обедню отслужили бы, что чертям тошно…
—
Вот и отлично: было бы желание,
а обстоятельства мы повернем по-своему. Не так ли? Жить в столице в наше время просто грешно. Провинция нуждается в людях, особенно в людях с серьезным образованием.
— Дело не в персоне,
а в том… да
вот лучше спроси Александра Павлыча, — прибавила Антонида Ивановна. — Он, может быть, и откроет тебе секрет, как понравиться mademoiselle Sophie.
Вот когда будем у Ляховского, тогда мы подробно обсудим, что предпринять,
а пока, с вашего позволения, я познакомлю вас в общих чертах с нашей опекой.
—
А как сестра русские песни поет… — говорил Веревкин, когда они выходили на подъезд. —
Вот ужо в следующий раз я ее попрошу. Пальчики, батенька, оближешь!
«
А может быть, Зося еще пригодится когда-нибудь, — решил Половодов про себя, хрустя пальцами. — Только
вот это проклятое девичество все поперек горла стоит».
—
А я тебе
вот что скажу, — говорил Виктор Васильич, помещаясь в пролетке бочком, — если хочешь угодить маменьке, заходи попросту, без затей, вечерком… Понимаешь — по семейному делу. Мамынька-то любит в преферанс сыграть, ну, ты и предложи свои услуги. Старуха без ума тебя любит и даже похудела за эти дни.
— Ну, к отцу не хочешь ехать, ко мне бы заглянул,
а уж я тут надумалась о тебе. Кабы ты чужой был,
а то о тебе же сердце болит…
Вот отец-то какой у нас: чуть что — и пошел…
Антонида Ивановна, по мнению Бахаревой, была первой красавицей в Узле, и она часто говорила, покачивая головой: «Всем взяла эта Антонида Ивановна, и полнотой, и лицом, и выходкой!» При этом Марья Степановна каждый раз с коротким вздохом вспоминала, что «
вот у Нади, для настоящей женщины, полноты недостает,
а у Верочки кожа смуглая и волосы на руках, как у мужчины».
—
А ты когда же это к Ляховскому-то поедешь? — обратилась Марья Степановна к Привалову. — Долго уж больно что-то собираешься… Тоже
вот на заводы не едешь.
— Мудрено что-то, — вздыхала Марья Степановна. — Не пойму я этого Сережу… Нету в нем чего-то, характеру недостает: собирается-собирается куда-нибудь,
а глядишь — попал в другое место. Теперь
вот тоже относительно Нади: как будто она ему нравится и как будто он ее даже боится… Легкое ли место — такому мужчине какой-нибудь девчонки бояться! И она тоже мудрит над ним… Я уж вижу ее насквозь: вся в родимого батюшку пошла, слова спросту не молвит.
— Нет, это пустяки. Я совсем не умею играть…
Вот садитесь сюда, — указала она кресло рядом с своим. — Рассказывайте, как проводите время. Ах да, я третьего дня, кажется, встретила вас на улице,
а вы сделали вид, что не узнали меня, и даже отвернулись в другую сторону. Если вы будете оправдываться близорукостью, это будет грешно с вашей стороны.
— Ничего не ворую…
вот сейчас провалиться, Игнатий Львович. Барышня приказали Тэку покормить, ну я и снес. Нет, это вы напрасно: воровать овес нехорошо… Сейчас провалиться…
А ежели барышня…
— Ах,
вот в чем дело… — засмеялась Ляховская. —
А слыхали пословицу, Аника Панкратыч: «в гостях воля хозяйская…»
— Не могу знать!..
А где я тебе возьму денег? Как ты об этом думаешь…
а? Ведь ты думаешь же о чем-нибудь, когда идешь ко мне? Ведь думаешь…
а? «Дескать,
вот я приду к барину и буду просить денег,
а барин запустит руку в конторку и вытащит оттуда денег, сколько мне нужно…» Ведь так думаешь…
а? Да у барина-то, умная твоя голова, деньги-то разве растут в конторке?..
— Купцы…
Вот и ступай к своим Панафидиным, если не умел жить здесь. Твой купец напьется водки где-нибудь на похоронах, ты повезешь его,
а он тебя по затылку…
Вот тебе и прибавка!
А ты посмотри на себя-то, на рожу-то свою — ведь лопнуть хочет от жиру,
а он — «к Панафидиным… пять рублей прибавки»! Ну, скажи, на чьих ты хлебах отъелся, как боров?
— О-о-о… — стонет Ляховский, хватаясь обеими руками за голову. — Двадцать пять рублей, двадцать пять рублей… Да ведь столько денег чиновник не получает, чи-нов-ник!.. Понял ты это? Пятнадцать рублей, десять, восемь…
вот сколько получает чиновник!
А ведь он благородный, у него кокарда на фуражке, он должен содержать мать-старушку…
А ты что? Ну, посмотри на себя в зеркало: мужик, и больше ничего… Надел порты да пояс — и дело с концом… Двадцать пять рублей… О-о-о!
— Все это не то… нет, не то! Ты бы
вот на заводы-то сам съездил поскорее,
а поверенного в Мохов послал, пусть в дворянской опеке наведет справки… Все же лучше будет…