Неточные совпадения
Кишкин достал берестяную тавлинку, сделал жестокую понюшку
и еще раз оглядел шахты. Ах, много тут денежек компания закопала — тысяч триста, а то
и побольше. Тепленькое местечко досталось: за триста-то тысяч
и десяти фунтов золота со всех шахт не взяли.
Да, веселенькая игрушка, нечего сказать… Впрочем, у денег глаз нет: закапывай, если лишних много.
— А дело есть, Родион Потапыч.
И немаленькое дельце.
Да… А ты тут старателей зоришь? За ними, за подлецами, только не посмотри…
Кишкин как-то укоризненно посмотрел на сурового старика
и поник головой.
Да, хорошо ему теперь бахвалиться над ним, потому что
и место имеет,
и жалованье,
и дом полная чаша. Зыков молча взял деревянной спицей горячую картошку
и передал ее гостю. Незавидное кушанье дома, а в лесу первый сорт: картошка так аппетитно дымилась,
и Кишкин порядком-таки промялся. Облупив картошку
и круто посолив, он проглотил ее почти разом. Зыков так же молча подал вторую.
— Нет, всегда вспомню!.. Кто Фотьяновскую россыпь открыл?.. Я…
да. На полтора миллиона рублей золота в ней добыто, а вот я наг
и сир…
Ревизор приехал, а мы дно раскопали
да старые свалки сверху песочком посыпали —
и сошло все.
— Скажи, а мы вот такими строгалями, как ты,
и будем дудки крепить, — ответил за всех Матюшка. — Отваливай, Михей Павлыч,
да кланяйся своим, как наших увидишь.
—
Да сделай милость, хоша сейчас к следователю! — повторял он с азартом. — Все покажу, как было дело.
И все другие покажут. Я ведь смекаю, для чего тебе это надобно… Ох, смекаю!..
— Неужто правда, андел мой? А? Ах, божже мой…
да, кажется, только бы вот дыхануть одинова дали, а то ведь эта наша конпания — могила. Заживо все помираем… Ах, друг ты мой, какое ты словечко выговорил! Сам, говоришь,
и бумагу читал? Правильная совсем бумага? С орлом?..
—
Да я… как гвоздь в стену заколотил: вот я какой человек. А что касаемо казенных работ, Андрон Евстратыч, так будь без сумления: хоша к самому министру веди — все как на ладонке покажем. Уж это верно… У меня двух слов не бывает.
И других сговорю. Кажется, глупый народ, всего боится
и своей пользы не понимает, а я всех подобью:
и Луженого,
и Лучка,
и Турку. Ах, какое ты слово сказал… Вот наш-то змей Родивон узнает, то-то на стену полезет.
—
Да так… в город по делу надо съездить, — соврал Яша,
и так неловко, что сам смутился.
—
И не говори: беда… Объявить не знаем как, а сегодня выйдет домой к вечеру. Мамушка уж ездила в Тайболу,
да ни с чем выворотилась, а теперь меня заслала… Может,
и оборочу Феню.
— Что же вера? Все одному Богу молимся, все грешны
да Божьи…
И опять не первая Федосья Родионовна по древнему благочестию выдалась: у Мятелевых жена православная по городу взята, у Никоновых ваша же балчуговская…
Да мало ли!.. А между прочим, что это мы разговариваем, как на окружном суде… Маменька, Феня, обряжайте закусочку
да чего-нибудь потеплее для родственников. Честь лучше бесчестья завсегда!.. Так ведь, Тарас?
Яша тяжело вздохнул, принимая первую рюмку, точно он продавал себя. Эх,
и достанется же от родителя!.. Ну,
да все равно: семь бед — один ответ…
И Фени жаль,
и родительской грозы не избежать. Зато Мыльников торжествовал, попав на даровое угощение… Любил он выпить в хорошей компании…
— Батюшки,
да никак
и Тарас с ним! — охнула Устинья Марковна, опрометью бросаясь из избы, чтобы прогнать пьяниц.
—
Да вы… вы одурели тут все без меня? — хрипло крикнул он, все еще не веря собственным ушам. —
Да я вас!.. Яшка, вон!.. Чтобы
и духу твоего не осталось!
—
Да ты не больно!.. — кричал Мыльников уже в сенях. — Ишь какой выискался… Мы тоже
и сами с усами!.. Айда, Яша, со мной…
В этот момент выскочила из задней избы Наташа
и ухватила отца за руку,
да так
и повисла.
Яша сразу обессилел: он совсем забыл про существование Наташки
и сынишки Пети. Куда он с ними денется, ежели родитель выгонит на улицу?.. Пока большие бабы судили
да рядили, Наташка не принимала в этом никакого участия. Она пестовала своего братишку смирненько где-нибудь в уголке, как
и следует сироте,
и все ждала, когда вернется отец. Когда в передней избе поднялся крик, у ней тряслись руки
и ноги.
— У них гости… — шепотом заявила она, как
и Ганька. — Анжинер Оников
да лесничий Штамм…
— Может,
и будет,
да говорить-то об этом не след, Степан Романыч, — нравоучительно заметил старик. — Не таковское это дело…
Как-то раз один служащий — повытчики еще тогда были, — повытчик Мокрушин, седой уж старик, до пенсии ему оставалось две недели, выпил грешным делом на именинах
да пьяненький
и попадись Телятникову на глаза.
—
Да уж четвертые сутки… Вот я
и хотел попросить тебя, Степан Романыч, яви ты божецкую милость, вороти девку… Парня ежели не хотел отодрать, ну, бог с тобой, а девку вороти. Служил я на промыслах верой
и правдой шестьдесят лет, заслужил же хоть что-нибудь? Цепному псу
и то косточку бросают…
— Что-то такое слыхал… — небрежно ответил молодой человек. — Даже, кажется, где-то видал: этакий гнусный сморчок.
Да,
да… Когда отец служил в Балчуговском заводе, я еще мальчишкой дразнил его Шишкой. У него такая кличка… Вообще что-то такое маленькое, ничтожное
и… гнусное…
Вот
и седые волосы у него, а сердце все молодо,
да еще как молодо…
—
Да их тут целая артель на Ульяновом кряже близко года копалась, — объяснил уклончиво Зыков. — Все фотьянские… Гнездышко выкинулось, вот
и золото.
—
И тоже тебе нечем похвалиться-то: взял бы
и помог той же Татьяне. Баба из последних сил выбилась, а ты свою гордость тешишь.
Да что тут толковать с тобой!.. Эй, Прокопий, ступай к отцу Акакию
и веди его сюда,
да чтобы крест с собой захватил: разрешительную молитву надо сказать
и отчитать проклятие-то. Будет Господа гневить… Со своими грехами замаялись, не то что других проклинать.
— Нет, это пустое, отец, — решила баушка Лукерья. — Сам-то Акинфий Назарыч, пожалуй бы,
и ничего,
да старуха Маремьяна не дозволит… Настоящая медведица
и крепко своей старой веры держится. Ничего из этого не выйдет, а Феню надо воротить… Главное дело, она из своего православного закону вышла, а наши роды испокон века православные. Жиденький еще умок у Фени, вот она
и вверилась…
— Ему же лучше, что
и молод,
и умен. Вон какой очесливый
да скромный…
—
И любезное дело, — согласилась баушка, подмигивая Устинье Марковне. — Одной-то мне, пожалуй,
и опасливо по нонешнему времю ездить, а сегодня еще воскресенье… Пируют у вас на Балчуговском, страсть пируют. Восетта еду я также на вершной, а навстречу мне ваши балчуговские парни идут. Совсем молодые, а пьяненькие… Увидали меня, озорники,
и давай галиться: «Тпру, баушка!..» Ну, я их нагайкой, а они меня обозвали что ни есть хуже,
да еще с седла хотели стащить…
Да что только было тогда, теперь даже
и вспоминать как-то странно, точно все это во сне привиделось.
Молодой умерла Марфа Тимофеевна
и в гробу лежала такая красивая
да белая, точно восковая. Вместе с ней белый свет закрылся для Родиона Потапыча,
и на всю жизнь его брови сурово сдвинулись. Взял он вторую жену, но счастья не воротил, по пословице: покойник у ворот не стоит, а свое возьмет. Поминкой по любимой жене Марфе Тимофеевне остался беспутный Яша…
Он точно раз
и навсегда замерз на своем промысловом деле
да больше
и не оттаял.
Тогда, между прочим, спасся только чудом Кишкин, замешанный в этом деле: какой-нибудь один час —
и он улетел бы в Восточную Сибирь,
да еще прошел бы насквозь всю «зеленую улицу».
— Ах ты, курицын сын!..
Да я, может, весь Балчуговский завод куплю
и выворочу его совершенно наоборот… Вот я каков есть человек…
—
Да что тут говорить: выставляй прямо четверть!.. — бахвалился входивший в раж Мыльников. — Разве золото без водки живет? Разочнем четверть — вот тебе
и золото готово.
— Ишь, как воронье, облепили кабак! — злорадствовал Ермошка. — Только
и конпания… Тут ходи
да оглядывайся.
Когда Окся принесла водки
и колбасы, твердой как камень, разговоры сразу оживились. Все пропустили по стаканчику, но колбасу ел один Кишкин
да хозяин. Окся стояла у печки
и не могла удержаться от смеха, глядя на них: она в первый раз видела, как едят колбасу,
и даже отплюнула несколько раз.
И золото есть,
да не вам его взять.
Надо, — говорит, — чтобы невинная девица обошла сперва место то по три зари,
да ширп бы она же указала…» Ну, какая у нас в те поры невинная девица, когда в партии все каторжане
да казаки; так золото
и не далось.
Три ночи не спал мужик: все маялся
и удумал штуку: взял
да самородок
и закопал в ширп, где его нашел.
— Запре-от? — удивилась баушка Лукерья. —
Да ему-то какая теперь в ней корысть? Была девка, не умели беречь, так теперь ветра в поле искать…
Да еще
и то сказать, в Балчугах народ балованный, как раз еще
и ворота дегтем вымажут… Парни-то нынче ножовые. Скажут: нами брезговала, а за кержака убежала. У них свое на уме…
Родная мать наша была церковь-то православная: сколько, бывало, поплачем
да помолимся, столько
и поживем.
— А ты того не подумала, Феня, что родился бы у тебя младенец
и потащила бы Маремьяна к старикам
да к своим старухам крестить?
Сначала Петр Васильич пошел
и предупредил мать. Баушка Лукерья встрепенулась вся, но раскинула умом
и велела позвать Кожина в избу. Тот вошел такой убитый
да смиренный, что ей вчуже сделалось его жаль. Он поздоровался, присел на лавку
и заговорил, будто приехал в Фотьянку нанимать рабочих для заявки.
—
Да ты чему радуешься-то, Андрошка? Знаешь поговорку: взвыла собака на свою голову. Так
и твое дело. Ты еще не успел подумать, а я уж все знаю. Пустой ты человек,
и больше ничего.
Старуха сдалась, потому что на Фотьянке деньги стоили дорого. Ястребов действительно дал пятнадцать рублей в месяц
да еще сказал, что будет жить только наездом. Приехал Ястребов на тройке в своем тарантасе
и произвел на всю Фотьянку большое впечатление, точно этим приездом открывалась в истории кондового варнацкого гнезда новая эра. Держал себя Ястребов настоящим барином
и сыпал деньгами направо
и налево.
—
Да как же, начнешь золото скупать…
И нас засудят.
— А где же Ястребов-то? — спохватился он. — Ах, батюшка… Как раз он нагонит нас
да по нашим следам
и пойдет.
— Вот что, Мыльников, валяй
и ты в Фотьянку, — шепнул Кишкин, — может, скорее придешь…
Да не заплутайся на Маяковой слани, где повертка на кордон.
— Все я знаю, други мои милые, — заговорил Ястребов, хлопая Петра Васильича по плечу. — Бабьи бредни
и запуки, а вы
и верите… Я еще пораньше про свинью-то слышал, посмеялся — только
и всего. Не положил — не ищи… А у тебя, Петр Васильич, свинья-то золотая дома будет, ежели с умом… Напрасно ты ввязался в эту свою конпанию: ничего не выйдет, окромя того, что время убьете
да прохарчитесь…