Неточные совпадения
Обе они
были не девочки и не
девушки, а среднее между тем и другим, как говорят — подросточки.
Мне очень хотелось уйти и не мешать этой семейной сцене, но в то же время я чувствовал необходимость рассказать в оправдание
девушек, где они
были и по какому случаю попали ко мне.
Ида Ивановна, остававшаяся до сих пор
девушкою,
была иной человек, чем ее сестра Берта Шульц, и совсем иной, чем сестра ее Маня.
Есть такие странные
девушки, так уже вот и прикрепленные на всю жизнь свою к родимой семье.
Наступил, наконец, и долгожданный день совершеннолетия.
Девушка Иды Ивановны ранехонько явилась ко мне за оставленными вещами, я отдал их и побежал за своим Пушкиным. Книги
были сделаны. Часов в десять я вернулся домой, чтобы переодеться и идти к Норкам. Когда я
был уже почти совсем готов, ко мне зашел Шульц. В руках у него
была длинная цилиндрическая картонка и небольшой сверток.
Я подошел и в замешательстве тоже поцеловал Манину руку. Маня, у которой глаза давно
были полны слез, смешалась еще более, и рука ее дрогнула. За мною в ту же минуту подошел Истомин, сказал что-то весьма почтительное и смело взял и также поцеловал руку Мани.
Девушка совсем переконфузилась и пошатнулась на месте.
— А такие
были молодые люди — хорошие, дружные; придут, бывало, вечером к молодой
девушке да сядут с ней у окошечка, начнут вот вдвоем попросту орешки грызть да рассказывать, что они днем видели, что слышали, — вот так это молодые люди
были; а теперь я уж не знаю, с кого детям и пример брать.
Это
было вечером, в довольно поздние весенние сумерки. Мани и madame Норк не
было дома. Я только простился с старушкой-бабушкой и вышел снова в магазин к Иде Ивановне.
Девушка сидела и вязала какую-то косынку.
Позднейшие обстоятельства показали, что правильное появление вечерами на нашей лестнице этой востроглазой
девушки в самом деле
было достойно особенного внимания, но что хотя Янко, в качестве живого человека, имел полнейшее право на собственный роман в Петербурге, однако же тем не менее эта востроглазая особа совсем не
была героинею его романа.
С этими словами она протянула мне свою ручку, спросила, как я здоров, давно ли приехал, и опять спокойно занялась чаем, а в комнату вошла горничная
девушка с трубкою перевязанных лентою нот и положила их на стол возле Мани. Хотя на этой
девушке не
было теперь клетчатого салопа, но на ней еще оставался ее красный капор, и я узнал ее по этому капору с первого взгляда.
Ужасно тяжело
было мне всех их видеть и думать: «ах, друзья, не знаете вы, какая над вами беда рухнула!» Что же касается до самой Мани, то кроткая, всегда мало говорившая, всегда молчаливая
девушка ничем не выдавала своего душевного состояния: она только прозрачнела, слегка желтела, как топаз, и Софья Карловна не раз при мне печалилась, что у Мани волосы начали ужасно сечься и падать.
— Молитесь лучше, чтобы вашей матери прощен
был тяжкий грех, что вам она не вбила вон туда, в тот лоб и в сердце хоть пару добрых правил, что не внушила вам, что женщина не игрушка; и вот за то теперь, когда вам тридцать лет, — вам
девушка читает наставления! А вы еще ее благодарите, что вас она, как мальчика, бранит и учит! и вы не смеете в лицо глядеть ей, и самому себе теперь вы гадки и противны.
«Изменник обнял
девушку и вместе с ней скатился в бездну», —
было написано в газете.
В интересной, но надоедающей книжке «Последние дни самоубийц»
есть рассказ про одну
девушку, которая, решившись отравиться с отчаяния от измены покинувшего ее любовника, поднесла уже к губам чашку с ядом, как вдруг вспомнила, что, грустя и тоскуя, она уже более десяти ночей не ложилась в постель. В это мгновение она почувствовала, что ей страшно хочется спать. Она тщательно спрятала чашку с ядом, легла, выспалась и, встав наутро, с свежею головою записала все это в свой дневник и затем отравилась.
— Да, согласись. Где нам теперь искать другого подмастерья? Я старая, ты
девушка… похлопотали… У нас свое
есть — мы в тягость им не
будем. Дай ручку — согласись.
Усталый витязь, уснувший непробудным сном на коленях красавицы, которую он должен
был защитить от выходившего из моря чудовища, пробудился от одной слезы, павшей на его лицо из глаз
девушки при виде вышедшего змея.
Быть может, при других обстоятельствах эта
девушка была бы замечена им только глазами, но тут он иначе увидел ее. Все стронулось, все усмехнулось в нем. Разумеется, он не знал ни ее, ни ее имени, ни, тем более, почему она уснула на берегу, но был этим очень доволен. Он любил картины без объяснений и подписей. Впечатление такой картины несравненно сильнее; ее содержание, не связанное словами, становится безграничным, утверждая все догадки и мысли.
Я запомнил только, что эта бедная
девушка была недурна собой, лет двадцати, но худа и болезненного вида, рыжеватая и с лица как бы несколько похожая на мою сестру; эта черта мне мелькнула и уцелела в моей памяти; только Лиза никогда не бывала и, уж конечно, никогда и не могла быть в таком гневном исступлении, в котором стояла передо мной эта особа: губы ее были белы, светло-серые глаза сверкали, она вся дрожала от негодования.
Неточные совпадения
Он видел, что старик повар улыбался, любуясь ею и слушая ее неумелые, невозможные приказания; видел, что Агафья Михайловна задумчиво и ласково покачивала головой на новые распоряжения молодой барыни в кладовой, видел, что Кити
была необыкновенно мила, когда она, смеясь и плача, приходила к нему объявить, что
девушка Маша привыкла считать ее барышней и оттого ее никто не слушает.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие виды на него Свияжского
есть только его ни на чем не основанное предположение, и потому он всё-таки поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой
девушке. Домашняя же жизнь Свияжских
была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин,
был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как тривиально она кричала, — говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может
быть,
девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из комнаты.
Когда они вошли, девочка в одной рубашечке сидела в креслице у стола и обедала бульоном, которым она облила всю свою грудку. Девочку кормила и, очевидно, с ней вместе сама
ела девушка русская, прислуживавшая в детской. Ни кормилицы, ни няни не
было; они
были в соседней комнате, и оттуда слышался их говор на странном французском языке, на котором они только и могли между собой изъясняться.
Русская
девушка ухаживала за мадам Шталь и, кроме того, как замечала Кити, сходилась со всеми тяжело-больными, которых
было много на водах, и самым натуральным образом ухаживала зa ними.