Неточные совпадения
— Вот поди же! Мне,
знаешь, с некоторого времени кажется, что эта картина имеет не
один прямой смысл: старость и молодость хоронят свои любимые радости. Смотри, как грустна и тяжела безрадостная старость, но в безрадостной молодости есть что-то жасное, что-то… проклятое просто. Всмотрись, пожалуйста, Аня, в эту падающую голову.
В карете, vis-а-vis [Лицом к лицу (Франц.)] против нового пассажира, сидели две дамы, из которых
одна была закрыта густым черным вуалем, а в другой он тотчас же
узнал луврскую ундину; только она теперь казалась раздраженной и даже сердитой.
Анна Михайловна и Дорушка, как мы уже
знаем из собственных слов последней, принадлежали к
одному гербу: первая была дочерью кучера княгини Сурской, а вторая, родившаяся пять лет спустя после смерти отца своей сестры, могла считать себя безошибочно только дитем своей матери.
— Помолвлен! Нет, я этого не
знала и не намерена искать чести
узнавать его невесты, — говорила, торопясь и мешаясь, Анна Михайловна. — Скажите мне только
одно: где и когда, наконец, я могу его видеть на несколько минут?
Это не нами, не нашими руками создано, и не нашим умом судится» — говорила она, и никогда в целую свою жизнь не высказала ни
одного суждения, никогда не хотела
знать, если у нее что-нибудь крали.
— Этак я не
одна, и между тем никому не мешаю, — мечтательно досказала Юла. — Вы
знаете, я ничего так не боюсь в жизни, как быть кому-нибудь помехою.
— Что ж тут, Нестор Игнатьич, странного? Я очень хорошо
знаю, что на мне ни
один порядочный человек не может жениться, а другого выхода мне нет… решительно нет! — отвечала Юлия с сильным напряжением в голосе.
— Не
знаю; мне кажется что даже и слова ненавидеть и любить в
одно и то же время вместе не вяжутся.
— И очень честно, очень благородно, — вмешалась Анна Михайловна. — С этой минуты, Нестор Игнатьич, я вас еще более уважаю и радуюсь, что мы с вами познакомились. Дора сама не
знает, что она говорит. Лучше
одному тянуть свою жизнь, как уж бог ее устроил, нежели видеть около себя кругом несчастных, да слышать упреки, видеть страдающие лица. Нет, боже вас спаси от этого!
— Не
знаю сама; я сама не
знаю, о чем я плачу, — тихо отвечала Анна Михайловна и, спустя
одну короткую секунду, вдруг вздрогнула — страстно его обняла, и Долинский почувствовал на своих устах и влажное, и горячее прикосновение какого-то жгучего яда.
— Я полагаю, что здесь можно остричься? Илье Макаровичу вовсе не было никакой необходимости стричься, потому что он, как художник, носил длинную гривку, составлявшую, до введения в Российской Империи нигилистической ереси, исключительную привилегию василеостровских художников. И нужно вам
знать, что Илья Макарович так дорожил своими лохмами, что не расстался бы ни с
одним вершком их ни за какие крендели; берег их как невеста свою девичью честь.
— А так! У них пению время, а молитве час. Они не требуют, чтоб люди уродами поделались за то, что их матери не в тот, а в другой год родили. У них божие идет богови, а кесарево кесареви. Они и живут, и думают, и любят, и не надоедают своим женщинам
одною докучною фразою. Мне, вы
знаете, смерть надоели эти наши ораторы! Все чувства боятся! Сердчишек не дал бог, а они еще мечами картонными отмахиваются. Любовь и привязанность будто чему-нибудь хорошему могут мешать? Будто любовь чему-нибудь мешает.
— А
знаете же, что я
одно только невзлюбила в польках? — заговаривала Дора.
— Тут
одна, — сказала Дора, снова остановись и указывая на исчезающий за холмом домик Жервезы, — а вон там другая, — добавила она, бросив рукою по направлению на север. — Вы, пожалуйста, никогда не называйте меня доброю. Это значит, что вы меня совсем не
знаете. Какая у меня доброта? Ну, какая? Что меня любят, а я не кусаюсь, так в этом доброты нет; после этого вы, пожалуй, и о себе способны возмечтать, что и вы даже добрый человек.
Его не
одна Москва, а вся Русь
знает.
— Нестор Игнатьич, — сказала она ему, идучи по пустой улице, —
знаете, чтоб вам расстаться с вашими днями перед казнью, вам остается
одно — найти себе любовь до слез.
— Я, Дарья Михайловна, не принимаю это на свой счет. Я
знаю одно то, что я ничего не
знаю, а суда людского так просто-таки терпеть не могу. Не верю ему.
— Вот! Стану я еще сердиться! — продолжала вспыльчиво Дора. — Мне нечего сердиться. Я
знаю, что все врут, и только. Тот так, тот этак, а умного слова ни
один не скажет.
«Вы честным словом обязались высылать мне ежегодно пятьсот рублей и пожертвовали мне какой-то глупый вексель на вашу сестру, которой уступили свою часть вашего киевского дворца. Я, по неопытности, приняла этот вексель, а теперь, когда мне понадобились деньги, я вместо денег имею только
одни хлопоты. Вы, конечно, очень хорошо
знали, что это так будет, вы
знали, что мне придется выдирать каждый грош, когда уступили мне право на вашу часть. Я понимаю все ваши подлости».
— Ну, нет, княгиня, я
знаю… я вот теперь слышала про
одну, совсем не приказничиху, а…
— Лесенкой, лесенкой,
знаете.
Один за другим цап-царап, цап-царап — и все наверху.
— Я, конечно, вас обижаю, — продолжал он как бы вне себя. — Это в самом деле, должно быть, то, что называют страстью… Я
одно знаю, что я при вас кончен; без вас тоже. Все равно без вас или при вас, где бы вы ни были, вы все при мне. Знаю тоже, что я могу вас очень ненавидеть, больше, чем любить… Впрочем, я давно ни об чем не думаю — мне все равно. Мне жаль только, что я полюбил такую, как вы…
Неточные совпадения
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только
одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и не
узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Хлестаков. Оробели? А в моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я
знаю, что ни
одна женщина не может их выдержать, не так ли?
Хлестаков. Черт его
знает, что такое, только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь
один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
Э, не перебивайте, Петр Иванович, пожалуйста, не перебивайте; вы не расскажете, ей-богу не расскажете: вы пришепетываете, у вас, я
знаю,
один зуб во рту со свистом…
Почтмейстер. Сам не
знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В
одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.