Неточные совпадения
Княгиня Ирина Васильевна в это время уже была очень стара; лета и горе брали свое, и воспитание внука ей было вовсе не по силам. Однако делать было нечего. Точно так же, как она некогда неподвижно оселась в деревне, теперь она засела в Париже и вовсе не помышляла о возвращении в Россию. Одна мысль о каких бы то ни было сборах заставляла ее трястись и пугаться. «Пусть доживу мой век, как живется», —
говорила она и страшно не любила
людей, которые напоминали ей о каких бы то ни было переменах в ее жизни.
— Так, моя милейшая, нельзя-с держать себя, —
говорила она, проводив Долинского, Юлочке. — Здесь не губерния, и особенно с этим
человеком… Мы знакомы с его сестрой, так должны держать себя с ним совсем на другой ноге.
— И нет достойной души, которая исторгла бы этого ангела, —
говорила она в другой раз. — Подлые все нынче
люди стали, интересаны.
— Этак, милостивый государь, со своими женами одни мерзавцы поступают! — крикнула она, не
говоря худого слова, на зятя. (Долинский сразу так и оторопел. Он сроду не слыхивал, чтобы женщина так выражалась.) — Ваш долг показать
людям, — продолжала матроска, — как вы уважаете вашу жену, а не поворачиваться с нею, как вор на ярмарке. Что, вы стыдитесь моей дочери, или она вам не пара?
Нынче на них смотрят с тем же равнодушием, с каким смотрят на догорающий дом, около которого обломаны все постройки и огонь ничему по соседству сообщиться не может; но было другое, старое время, года три-четыре назад, когда и у нас в Петербурге и даже частью в просторной Москве на Неглинной без этих
людей, как
говорят, и вода не святилась.
— Что это за
люди? —
говорила она Долинскому, — все вычитанное, все чужое, взятое напрокат, и своего решительно ничего.
— Нет, а вы вот что, Нестор Игнатьич, даром что вы такой тихоня, а прехитрый вы
человек. Что вы никогда почти не хотите меня поддержать перед ними? —
говорила Дора.
— Веруйте смелее в себя, идите бодрее в жизнь; жизнь сама покажет, что делать: нужно иметь ум и правила, а не расписание, — успокаивал ее Долинский, и у них переменялся тон и заходила долгая, живая беседа, кончая которую Даша всегда
говорила: зачем эти
люди мешают нам
говорить?
Долинский сам чувствовал, что очень досадно, зачем эти
люди мешают ему
говорить с Дорой, а эти
люди являлись к ним довольно редко и раз от разу посещения их становились еще реже.
— Неужто, —
говорили ей, — вы не сочувствуете и тому, что
люди бьются за вас же, бьются за ваши же естественные права, которые у вас отняты?
— Гадость ужасная! — с омерзением произнесла Анна Михайловна. — Странно это, —
говорила она через несколько минут, — как
люди мало ценят то, что в любви есть самого лучшего, и спешат падать как можно грязнее.
— Да, что уж о ней, Анна Михайловна, и
говорить! — отвечал Долинский. — Счастливый будет
человек, кого она полюбит.
— Господи! Вы меня уморите прежде, чем смерть придет за мною, —
говорила больная. — Все шушукают, да скользят без следа, точно тени могильные. Да поживите вы еще со мною! Дайте мне послушать человеческого голоса! Дайте хоть поглядеть на живых
людей!
— Нет, она понимает, подлая птица, —
говорил он
людям, увещевавшим его прекратить бесполезную личность к коршуну. — О! О! Видите, як туляется, подлец, по клетке! — указывал он на бедную птицу, которая искала какого-нибудь убежища от преследующей ее линейки.
Она знала, что автор часто
говорит в ней о самом себе и о
людях, помявших его в своих перчатках.
— Как мне надоела эта петербургская фраза! Так
говорят те, которые ровно никого и ничего не любят; а бы не такой
человек. Вы мне скажите, какая разница в ваших теперешних чувствах к
людям с теми чувствами, которые жили в вас прежде?
Вы мне это тогда
говорили вот почему: потому что бесхарактерность у вас, должно быть, простирается иногда так далеко, что даже, будучи хорошим
человеком, вы вдруг надумаете: а ну-ка, я понигилистничаю! может быть, это правильней?
— Смотрите, — сказала она, заслонив волосами лицо Долинского, — я, точно, как
говорят наши девушки: «халдей опаляющий». Надо ж, чтобы у меня были такие волосы, каких нет у добрых
людей. Вот если бы у вас были такие волосы, — прибавила она, приложив к его виску прядь своих волос, — преуморительный был бы.
— Ах, боже мой, что же это за наказание с этими бестолковыми
людьми! Ну, не будет хуже, русским вам языком
говорю, не будет, не будет, — настаивала Дора.
— Очень жалкий
человек, —
говорила барону фон Якобовскому умиленная ниспосланной ей благодатью Серафима Григорьевна вслед за ушедшим Долинским. — Был у него какой-то роман с довольно простой девушкой, он схоронил ее и вот никак не утешится.
Он уже не видал Доры и даже редко вспоминал о ней, но зато совершенно привык спокойно и с верою слушать, когда Зайончек
говорил дома и у графини Голензовской от лица святых и вообще
людей, давно отошедших от мира.
Вина в самом деле пока в этой стороне нет — непьющие этому рады: все, поневоле, ведут себя хорошо, не разоряются. И мы рады, что наше вино вышло (разбилось на горе,
говорят люди), только Петр Александрович жалобно по вечерам просит рюмку вина, жалуясь, что зябнет. Но без вина решительно лучше, нежели с ним: и люди наши трезвы, пьют себе чай, и, слава Богу, никто не болен, даже чуть ли не здоровее.
Неточные совпадения
Подозвавши Власа, Петр Иванович и спроси его потихоньку: «Кто,
говорит, этот молодой
человек?» — а Влас и отвечает на это: «Это», —
говорит…
Ляпкин-Тяпкин, судья,
человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину.
Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Анна Андреевна. Очень почтительным и самым тонким образом. Все чрезвычайно хорошо
говорил.
Говорит: «Я, Анна Андреевна, из одного только уважения к вашим достоинствам…» И такой прекрасный, воспитанный
человек, самых благороднейших правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне жизнь — копейка; я только потому, что уважаю ваши редкие качества».
Добчинский. Молодой, молодой
человек; лет двадцати трех; а
говорит совсем так, как старик: «Извольте,
говорит, я поеду и туда, и туда…» (размахивает руками),так это все славно. «Я,
говорит, и написать и почитать люблю, но мешает, что в комнате,
говорит, немножко темно».
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он
говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши,
человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.