Неточные совпадения
Родовое его имя,
как это нередко в селах бывает,
всеми самым капитальным образом
было позабыто и заменено уличною кличкою или прозвищем — «Дукач», что выражало его неприятные житейские свойства.
Эта обидная кличка, конечно, не содействовала смягчению нрава Петра Захарыча, а, напротив, еще более его раздражала и доводила до такого состояния, в котором он,
будучи от природы весьма умным человеком, терял самообладание и
весь рассудок и метался на людей,
как бесноватый.
Во
всем ему
была удача —
все точно само шло в его железные руки: огромные стада его овец плодились,
как стада Лавановы при досмотре Иакова.
Новый жилец этого мира
был мальчик, и притом без всякого зверовидного уродства,
как хотелось
всем добрым людям; а, напротив, необыкновенно чистенький и красивый, с черною головкою и большими голубыми глазками.
Назло
всем, но, может
быть, особенно отцу Якову, Дукач решил окрестить сына в чужом приходе, в селе Перегудах, которое отстояло от Парипс не более
как на семь или на восемь верст.
Положение Керасивны обозначилось еще решительнее: она приняла вызов мужа и впала в такое неописанное и страшное экстатическое состояние, что Керасенко даже испугался. Христя долго стояла на одном месте,
вся вздрагивая и вытягиваясь
как змея, причем руки ее корчились, кулаки
были крепко сжаты, а в горле что-то щелкало, и по лицу ходили то белые, то багровые пятна, меж тем
как устремленные в упор на мужа глаза становились острее ножей и вдруг заиграли совсем красным пламенем.
— Ну дай же ключ, а то украдут свинью, и
будем мы сидеть
все Святки и без ковбас и без сала.
Все добрые люди
будут ковбасы
есть, а мы
будем только посматривать… Ого-го-го… слушай, слушай: чуешь, як ее волокут… Аж мне его жаль,
как оно бедное порося, завизжало!.. Ну, пусти меня скорее: я пойду ее отниму.
Словом,
все как следует — точно ничего необыкновенного и не случилось: ни про поросенка, ни про мару и помина не
было.
Она завернула далеко вверх подбитые заячьим мехом рукава, и
все в хуторе видели,
как ведьма, задорно заломив на затылок пестрый очипок, уселась рядом с Агапом в сани, запряженные парою крепких Дукачевых коней, и отправилась до попа Еремы в село Перегуды, до которого
было с небольшим восемь верст.
Они знали, что бог не допустит, чтобы сын такого недоброго человека,
как Дукач,
был крещен, да еще через известную
всем ведьму.
Предчувствия говорили недоброе и самому Дукачу;
как он ни
был крепок, а все-таки
был доступен суеверному страху и — трусил. В самом деле, с того ли или не с того сталося, а буря, угрожавшая теперь кумовьям и ребенку, точно с цепи сорвалась
как раз в то время, когда они выезжали за околицу. Но еще досаднее
было, что Дукачиха, которая
весь свой век провела в раболепном безмолвии пород мужем, вдруг разомкнула свои молчаливые уста и заговорила...
И она пошла опять вслух мечтать на эту тему, меж тем
как Дукач
все думал: где же в самом деле Агап? Куда он делся? Если они успели доехать до Перегуд прежде, чем разыгралась метель, то, конечно, они там переждали, пока метель улеглась, но в таком случае они должны
были выехать,
как только разъяснило, и до сих пор могли
быть дома.
На Охримовых вечерницах также происходили и сближения, последствием которых являлись браки, но тут тоже
была замечена очень странная особенность, необыкновенно послужившая в пользу Охримовой репутации:
все молодые люди, полюбившиеся между собою на вечерницах Охрима и потом сделавшиеся супругами, —
были,
как на отбор, счастливы друг другом.
Дукачиха убедилась доводами Охрима, и отрок Савка
был взят из монастыря и отвезен в духовное училище. Это
все одобряли, кроме одной Керасивны, в которую, вероятно за ее старые грехи, — вселился какой-то сумрачный дух противоречия, сказывавшийся весьма неистовыми выходками, когда дело касалось ее крестника. Она его
как будто и любила и жалела, а между тем бог знает
как на его счет смущала.
— Ой земля, земля! возьми нас обоих! — Но потом, когда этот дух ее немножко поосвободил, она встала, начала креститься и ушла к себе в хату. А через час ее видели,
как она
вся в темном уборчике и с палочкой в руках шла большим шляхом в губернский город, где должно
было происходить поставление Саввы Дукачева в священники.
Он в той же деревянной маленькой церкви молился и божие слово читал, и его маленькая церковка ему с людьми хоть порою тесна
была, да зато перегудинскому попу в его каменном храме так
было просторно, что он чуть ли не сам-друг с пономарем по
всей церкви расхаживал и смотрел,
как смело на амвон церковная мышь выбегала и опять под амвон пряталась.
Стал такой говор, а тут к делу подоспел другой пустой случай: стало у коров молоко пропадать… Кто этому мог
быть виноват,
как не ведьма; а кто еще бтльшая ведьма,
как не старая Керасивна, которая,
всем известно, на целое село мару напускала, мужа чертом оборачивала и теперь пережила на селе
всех своих сверстников и ровесников и
все живет и ни исповедоваться, ни умирать не хочет.
«Ты, — говорю, —
выпей побольше и только знай помалчивай, а я такое брехать стану, что никому в ум не вступит, что мы брешем. Скажем, что детину охрестили и назвали его,
как Дукач хотел, добрым казачьим именем — Савкою, — вот и крестик пока ему на шейку наденем; и в недилю (воскресенье) скажем: пан-отец велел дытину привезти, чтобы его причастить, и
как повезем, тогда зараз и окрестим и причастим — и
все будет тогда,
как следует по-христианскому».
Мне и поверили, и я покойна
была, потому что думала
все это поправить,
как сказано, в первое же воскресенье.
И сгромоздили такую комбинацию, что
все это от Николы и что теперь надо
как можно лучше «подсилить» перед богом святого Савку и идти самим до архиерея. Отбили церковь, зажгли перед святцами
все свечи, сколько
было в ящике, и послали вслед за благочинным шесть добрых казаков к архиерею просить, чтобы он отца Савву и думать не смел от них трогать, «а то-де мы без сего пана-отца никого слухать не хочем и пойдем до иной веры, хоть если не до катылицкой, то до турецькой, а только без Саввы не останемся».
Вышло немножко не так. Обстоятельства, имеющие прихоть повторяться, сыграли с казаками ту самую историю,
какая тридцать пять лет тому назад
была разыграна с Агапом и Керасивной: поднялась страшная метель, и казаки
всею громадою начали плутать по степи, потеряли след и, сбившись с дороги, не знали, где они находятся,
как вдруг, может
быть всего за час перед рассветом, видят, стоит человек, и не на простом месте, а на льду над прорубью, и говорит весело...
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему
всё бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш дом
был первый в столице и чтоб у меня в комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах,
как хорошо!
Да объяви
всем, чтоб знали: что вот, дискать,
какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не
было, что может
все сделать,
все,
все,
все!
Чудно
все завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж
был видный, а то худенький, тоненький —
как его узнаешь, кто он?
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим,
как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в
какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену.
Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Аммос Федорович. Но скажите, пожалуйста, Антон Антонович,
каким образом
все это началось, постепенный ход
всего, то
есть, дела.