Неточные совпадения
Захотел Иосаф Платонович быть вождем политической партии, — был, и не доволен: подчиненные не слушаются; захотел показать, что для него брак гиль, — и женился для других, то есть для жены, и об этом теперь скорбит; брезговал собственностью, коммуны
заводил, а теперь душа не сносит, что карман тощ; взаймы ему человек тысченок десяток дал, теперь, зачем он дал? поблагородничал, сестре свою часть подарил, и об этом нынче во всю грудь провздыхал: зачем не на общее дело отдал, зачем не бедным роздал? зачем не
себе взял?
— Да я это сто раз
проводил в моих статьях, но ты, с твоим высоким о
себе мнением, разумеется, ничего этого не читал.
Висленев нетерпеливо сбросил пиджак и жилетку и уже хотел совсем раздеваться, но вместо того только
завел руку за расстегнутый ворот рубашки и до крови сжал
себе ногтями кожу около сердца. Через несколько секунд он ослабил руку, подошел в раздумьи к столу, взял перочинный ножик, открыл его и приставил к крышке портфеля.
Будучи перевенчан с Алиной, но не быв никогда ее мужем, он действительно усерднее всякого родного отца хлопотал об усыновлении
себе ее двух старших детей и, наконец, выхлопотал это при посредстве связей брата Алины и Кишенского; он присутствовал с веселым и открытым лицом на крестинах двух других детей, которых щедрая природа послала Алине после ее бракосочетания, и видел, как эти милые крошки были вписаны на его имя в приходские метрические книги; он свидетельствовал под присягой о сумасшествии старика Фигурина и
отвез его в сумасшедший дом, где потом через месяц один распоряжался бедными похоронами этого старца; он потом
завел по доверенности и приказанию жены тяжбу с ее братом и немало содействовал увеличению ее доли наследства при законном разделе неуворованной части богатства старого Фигурина; он исполнял все, подчинялся всему, и все это каждый раз в надежде получить в свои руки свое произведение, и все в надежде суетной и тщетной, потому что обещания возврата никогда не исполнялись, и жена Висленева, всякий раз по исполнении Иосафом Платоновичем одной службы, как сказочная царевна Ивану-дурачку, заказывала ему новую, и так он служил ей и ее детям верой и правдой, кряхтел, лысел, жался и все страстнее ждал великой и вожделенной минуты воздаяния; но она, увы, не приходила.
Ты думаешь, что меня тешит мой экипаж или сверканье подков моих рысаков? — нет; каждый стук этих подков отдается в моем сердце: я сам бы, черт их возьми, с большим удовольствием
возил их на
себе, этих рысаков, чтобы только не платить за их корм и за их ковку, но это нужно, понимаешь ты, Иосаф: все это нужно для того же, для того, чтобы быть богачом, миллионером…
— Я и спешу; я тебе говорю, что я готов бы
возить на самом
себе по городу моих собственных лошадей, если бы мне за это что-нибудь дали, чтобы я мог скорее довести мой капитал до той относительно ничтожной цифры, с которою я дам верный, неотразимый удар моему почтенному отечеству, а потом… потом и всему миру, ходящему под солнцем.
В продолжение двух часов, которые Иосаф Платонович
провел в квартире Горданова, расхаживая по комнате и кусая
себе в волнении ногти, Павел Николаевич все вел переговоры, и наконец возвратился немного рассерженный и на первых же порах изругал Кишенского и Алину самыми энергическими словами.
Все, что Горданов говорил Висленеву насчет своей готовности
возить на
себе своих собственных лошадей, если б они платили, все это была сущая правда.
Два года женатой жизни Висленева Горданов
провел в неусыпнейших трудах, таская на
себе скотов, гораздо менее благородных, чем его кони.
— Подкрадется, ваше превосходительство, клянусь святым Патриком, подкрадется, — прогнусил в ответ Акатову, немножко задыхаясь, дремучий семинарист Феоктист Меридианов, которого Акатов едва ли когда видел, не знал по имени и не пустил бы к
себе на порог ни в дом, ни в департамент, но бог Морфей ничем этим не стесняется и
сводит людей в такие компании, что только ахнешь проснувшись, и Акатов ахнул, и совсем позабыл и о Подозерове, и о его письме, и вот причина, почему Подозеров ждет дружеского ответа «разумеется» очень нетерпеливо, «но совершенно напрасно».
Проводив Подозерова, Глафира вернулась на балкон, где застала Водопьянова. «Сумасшедший Бедуин» теперь совсем не походил на самого
себя: он был в старомодном плюшевом картузе, в камлотовой шинели с капюшоном, с камфорной сигареткой во рту и держал в руке большую золотую табакерку. Он махал ею и, делая беспрестанно прыжки на одном месте, весь трясся и бормотал.
— Господи! — думала она, мысленно
проведя пред
собой всю свою недолгую прошлую жизнь.
Горданов был жестоко зол на
себя и, быстро шагая по косым тротуарам Москвы,
проводил самые нелестные для
себя параллели между самим
собою и своим bête noire, [презренным (франц.).] Иосафом Висленевым.
Это, разумеется, было очень неприятно и само по
себе, потому что добрый и любящий Жозеф ожидал совсем не такого свидания, но сюда примешивалась еще другая гадость: Глафира пригласила его налету ехать за нею в Прагу, что Жозеф, конечно, охотно бы и исполнил, если б у него были деньги, или была, по крайней мере, наглость попросить их тут же у Глафиры; но как у Иосафа Платоновича не было ни того, ни другого, то он не мог выехать, и вместо того, чтобы лететь в Прагу с следующим поездом, как желало его влюбленное сердце, он должен был еще
завести с Глафирой Васильевной переписку о займе трехсот гульденов.
Висленев сам знал, что он остается ни при чем, и хотя страх долговой тюрьмы в России был так велик, что испепелял в нем даже самый недуг любви к Глафире, когда Глафира, приняв серьезную мину, сказала ему, что все эти страхи в существе не очень страшны, и что она дает ему слово не только
провезти его благополучно чрез Петербург, но даже и увезти к
себе а деревню, то Иосаф выразил полное желание ее слушать и сказал...
Бодростина одобрила ее чувства, и Лара, проснувшись утром, почувствовала
себя прекрасно; день
провела весело, хотя и волновалась слегка, что не приехал бы муж и не было бы ему очень неприятно, что она остается в бодростинском обществе.
Лара сейчас же это отвергла и
провела день и вечер с братом и с Глафирой, а ночь — исключительно с одною последнею, и на второе утро почувствовала
себя еще бодрее и веселее.
И с этим он снял свою запасную шинель с передней лавочки дрожек и усадил тут Висленева прямо против
себя и тотчас же начал допрашивать, не
сводя своих пристальных, холодных глаз с потупленного висленевского взора.
Горданов пришел, наконец, в
себя, бросился на Висленева, обезоружил его одним ударом по руке, а другим сшиб с ног и, придавив к полу, велел людям держать его. Лакеи схватили Висленева, который и не сопротивлялся: он только тяжело дышал и,
водя вокруг глазами, попросил пить. Ему подали воды, он жадно начал глотать ее, и вдруг, бросив на пол стакан, отвернулся, поманил к
себе рукой Синтянину и, закрыв лицо полосой ее платья, зарыдал отчаянно и громко...
Первая пришла в
себя Глафира: она сделала над
собой усилие и со строгим лицом не плаксивой, но глубокой скорби прошла чрез толпу, остановилась над самым трупом мужа и, закрыв на минуту глаза рукой, бросилась на грудь мертвеца и… в ту же минуту в замешательстве отскочила и попятилась, не
сводя взора с раскачавшихся рук мертвеца.
Так подействовали на них усталость, теплота камина и манипуляции немой, с которых они долго не
сводили глаз. Глухонемая как будто ждала этого и, по-видимому, очень обрадовалась; не нарушая покоя спящих, она без малейшего шума приподнялась на ноги, распустила свое платье; тщательно уложила за ним вдоль своего слабого тельца то, что скрывала, и, приведя
себя снова в порядок, свернулась и уснула на ковре у ног генеральши.
— Да-с, слава богу, слава ему, — отвечал генерал и, не
сводя глаз с картины и переменив тон, продолжал, — вы знаете, я наконец решился сделать
себе операцию: хочу, чтобы вынули эту проклятую пулю.
Но Александра Ивановна тихо
отвела от
себя эту руку и, затрудняясь, проговорила...
— Именно, именно, как
проведешь пред
собою все, что случилось видеть: туман, ей-богу, какой-то пойдет в голове, кто тут ныне самого
себя не вырекается и другого не коверкает, и изо всего этого только какая-то темная, мусорная куча выходит.