Неточные совпадения
Он был уверен, что весь этот разговор веден его дочерью просто ради шутки; но это была с его стороны
большая ошибка, которая и обнаружилась на другой же
день, когда старик и старуха Гриневичи сидели вместе после обеда в садовой беседке, и к ним совершенно неожиданно подошла дочь вместе с генералом Синтяниным и попросила благословения на брак.
Добрые и искренние чувства в молодой генеральше не допускались, хотя лично она никому никакого зла не сделала и с первых же
дней своего брака не только со вниманием, но и с любовью занималась своею глухонемою падчерицей — дочерью умершей Флоры; но это ей не вменялось в заслугу, точно всякая другая на ее месте сделала бы несравненно
больше.
Образ жизни генеральши в ее городской квартире и в загородном хуторе, где она проводит
большую часть своих
дней в обществе глухонемой Веры, к крайнему неудовольствию многих, почти совсем неизвестен.
«Сестра не спит еще, — подумал Висленев. — Бедняжка!.. Славная она, кажется, девушка… только никакого в ней направления нет… а вправду, черт возьми, и нужно ли женщинам направление? Правила, я думаю, нужнее. Это так и было: прежде ценили в женщинах хорошие правила, а нынче направление… мне, по правде сказать, в этом случае старина гораздо
больше нравится. Правила, это нечто твердое, верное, само себя берегущее и само за себя ответствуюшее, а направление… это:
день мой — век мой.
После ночи, которою заключился вчерашний
день встреч, свиданий, знакомств, переговоров и условий, утро встало неласковое, ветреное, суровое и изменчивое. Солнце, выглянувшее очень рано, вскоре же затем нырнуло за серую тучу, и то выскакивало на короткое время в прореху облаков, то снова завешивалось их темною завесой. Внизу было тихо, но вверху ветер быстро гнал бесконечную цепь тяжелых, слоистых облаков, набегавших одно на другое, сгущавшихся и плывших предвестниками
большой тучи.
Глафира обманула всех и завершила
дело ужасное: она поставила свою красоту на
большую карту и вышла замуж.
— Всякий, предлагая свою аферу, представляет ее и верною и выгодною, а на
деле часто выходит черт знает что. Но я не совсем понимаю, почему вы с аферой отнеслись ко мне? Я ведь человек занятой и
большими капиталами не ворочаю: есть люди, гораздо более меня удобные для этих операций.
Позвольте вам заметить, что я ведь понимаю, в чем
дело, и беру деньги недаром: если бы вы перевенчались с каким попало, с самым плохеньким чиновником, вы бы должны были тотчас же, еще до свадьбы, вручить ему все деньги сполна, а тут всегда
большой риск: он может взять деньги и отказаться венчаться.
Если вы согласны дать мне девять тысяч рублей, я вам сейчас же представлю ясные доказательства, что вы через неделю, много через десять
дней, можете быть обвенчаны с самым удобнейшим для вас человеком и, вдобавок, приобретете от этого брака хотя не очень
большие, но все-таки относительно довольно значительные денежные выгоды, которые во всяком случае далеко с избытком вознаградят вас за то, что вы мне за этого господина заплатите.
Данка уговорила Ципри-Кипри доплатить, без ведома мужа, всю убыточную разницу с тем, что после, когда таким образом будет доказана честность и стойкость Ципри-Кипри, Данка склонит своего мужа оказать еще
больший кредит самой Ципри-Кипри, и тогда Данка сама пойдет с нею в желаемую компанию, и они сами, две женщины, поведут
дело без мужей и, заручившись сугубым кредитом, наконец обманут мужа Данки.
Висленев встретил их на длинной платформе в Павловске: он не выезжал отсюда в Петербург три
дня, потому что писал в угоду жене
большую статью об угнетении женщины, — статью, которою Алина несомненно очень интересовалась и во время сочинения которой Висленев беседовал со своею женой как наилучшие друзья, и даже более.
В этот же самый
день капиталист Тихон Ларионович Кишенский, заседая в помещении одной редакции в казенном доме, между массой доставляемых корреспонденции, прочел полуофициальное извещение: «На сих
днях здесь получила
большую скандальную огласку довольно недостойная история, касающаяся здешнего члена от правительства по крестьянским
делам г. Подозерова.
— Скажите, скажите только, что я просил, — подтвердил, вставая, Кишенский и, услыхав легкий стук в двери из № 8, где снова процветала вновь омеблированная на страховые деньги «касса ссуд», — добавил полушепотом, — ну, а теперь, игуменья, некогда
больше, некогда — вон люди и за настоящим
делом стучат.
Слово Кишенского оказалось с
большим весом, и Ванскок на другой же
день взяла в конторе Бабиневича на полтинник двадцать листиков его издания и послала их в бандерольке Иосафу Платоновичу Висленеву.
Добыть
большие деньги Горданов давно знал каким образом:
дело это стояло за сорока тысячами, которые нужны были для расчета с долгами и начала миллионной операции; надо было только освободить от мужа Бодростину и жениться на ней, но из этих двух
дел последнее несомненно устраивалось само собою, как только устроилось бы первое.
В таком положении находились
дела, когда Михаил Андреевич Бодростин, рассорясь с Подозеровым, ввел к себе снова в дом Горданова и, пленясь его умом, его предприимчивостью и сообразительностью, вдруг задумал ехать в Москву и оттуда в Петербург, чтоб уладить кое-что по земству и вступить в
большие компанейские торговые
дела, к которым его тянуло и которых так опасалась Глафира Васильевна.
Через два
дня была свадьба Спиридонова с Летушкой, а через неделю они поехали в крытом рогожном тарантасике в черноземную глушь, в уездный городок, к которому прилегали
большие владения Поталеева.
— Я вознагражден уж
больше меры этими словами, которые слышу, но, — добавил он, оглянувшись, — я здесь у вас по
делу.
Предупредите Глафиру, что ей грозит
большая опасность, что муж ее очень легко может потерять все, и она будет ни с чем, — я это знаю наверное, потому что немножко понимаю по-польски и подслушала, как Казимира сказала это своему bien aimé, что она этого господина Бодростина разорит, и они это исполнят, потому что этот bien aimé самый главный зачинщик в этом
деле водоснабжения, но все они, Кишенский и Алинка, и Казимира, всех нас от себя отсунули и делают все страшные подлости одни сами, все только жиды да поляки, которым в России лафа.
У Ларисы
больше в запасе ничего не нашлось, она в самом
деле села и отвечала только...
Его могло пересоздать одно:
большое горе, способное вдруг поднять со
дна его души давно недействующие силы.
Ни моя молодость и неопытность, ни прямота моей натуры и
большое мое доверие к людям, ничто не позволяло мне рассчитывать, что я поведу
дело так ловко, как я повела его.
— Чего ты, моя дурочка, перепугалась? Пустое
дело: спрос и
больше ничего… Я скоро вернусь… и башмаки тебе принесу.
— Да; но вы, впрочем, правы. Не верьте этому
больше, чем всему остальному, а то вы в самом
деле возмечтаете, что вы очень
большой хищный зверь, тогда как вы даже не мышь. Я спала крепко и пресладко и видела во сне прекрасного человека, который совсем не походил на вас.
Лариса выбросила из своих рук его руку, выпрямилась и, закусив нижнюю губку, мысленно послала не ему, а многим другим одно общее проклятие,
большая доля которого без
раздела досталась генеральше.
Третье, самое недавнее письмо говорило, что Михаил Андреевич на сих лишь
днях едва свалил с шеи
большие и совершенно непредвиденные хлопоты, и очень рад будет вырваться домой в деревню, где, по его распоряжению, быстро идут постройки фабрики и заводов, на коих будут выделываться в обширном размере разные животные продукты.
При этих словах Глафира еще
больше подалась в окно и тотчас же увидала возле своего лица любопытный лик Жозефа, неотступно желавшего знать: в чем
дело? какое «если» может разрушить замреявший пред очами души его «
большой эффект в жизни»?
— О, не беспокойтесь, не беспокойтесь, уж я не опоздаю, — отвечал Жозеф, — я иду по
делу, и вы увидите, что я эти несколько часов пребывания в Берлине употреблю для себя с
большою пользой.
— Теперь, — сказала она, — мы можем действовать смело, никакие отсрочки нам
больше не нужны и никто нам не страшен: Синтянин безвластен; его жена замарана интригой с тобою: фотография, которую ты прислал мне, сослужит нам свою службу; Форов и Евангел причастны к
делу о волнении крестьян; Висленев сумасшедший; Подозеров зачеркнут вовсе. Остается одно: чтобы нам не мешал Кюлевейн. С него надо начать.
Княгиня было запротестовала против писания каких бы то ни было записок, но
дело было уже так на мази, что Глафире Васильевне не стоило
большого труда уговорить ее согласиться и на это. Шансы так переменились, что теперь Глафира угрожала, и княгине не осталось ничего
больше, как согласиться.
В три-четыре
дня, которые Глафира провела в Петербурге, она виделась только с братом и остальное время все почти была дома безвыходно. Один раз лишь, пред самым отъездом, она была опять у генерала, благодарила его за участие, рассказала ему, что все
дело кончено миролюбиво, и ни о чем его
больше не просила.
— Да, немножко того, но, однако,
дело свое сделал. Нет, я, черт тебя возьми, с тобой
больше пьяным быть не хочу. С тобой не дай бог на одной дороге встречаться, ишь ты, каналья, какой стал решительный…
Горданов по этому поводу заявил мысль, что надо тут же кончить и с Бодростиным, но две смерти разом имели
большое неудобство: Глафира признала это невозможным и направила
дело иначе: она умолила мужа подождать и не возмущать теперь души ее заботами о состоянии.
— Да, ты постоянно резок; даже уж очень резок, — вмешался Евангел и пояснил мягко, что хотя замеченный Форовым
раздел действительно как будто существует, но в этом виновата не природа, для которой нет оснований обделять прекрасное тело добрыми свойствами, а виноваты в том люди, потому что они красавицам
больше прощают,
больше льстятся и тем кружат им головы и портят сердца, делают их своенравными, заносчивыми, и тогда уж плохо тем, кому придется с такою женщиной жить.
Приходилось долгожданные Вальдегановские щетки бросить и ждать всего от времени, но тем часом начиналось
дело о дуэли, затянувшееся за отсутствием прикосновенных лиц, и произошло маленькое qui pro quo, [Недоразумение (лат.).] вследствие которого Глафира настойчиво требовала, чтобы Жозеф повидался с сестрой, и как это ни тяжело, а постарался привести, при ее посредстве, Подозерова к соглашению не раздувать дуэльной истории возведением
больших обвинений на Горданова, потому что иначе и тот с своей стороны поведет кляузу.
Слушатели пожелали знать в чем
дело, и Жозеф рассказал содержание письма, кое-что утаив и кое-что прибавив, но все-таки не мог изменить
дело настолько, чтоб и в его изложении весь поступок Подозерова перестал быть свидетельством заботливости о Ларисе, и потому в утешение Жозефу никто не сказал ни одного слова, и он один без поддержки разъяснял, что это требование ничто иное как
большое нахальство, удобное лишь с очень молодыми и неопытными людьми; но что он не таков, что у него, к несчастию, в подобных
делах уже есть опытность, и он, зная что такое вексель, вперед ни за что никакого обязательства не подпишет, да и признает всякое обязательство на себя глупостью, потому что, во-первых, он имеет болезненные припадки, с которыми его нельзя посадить в долговую тюрьму, а во-вторых, это, по его выводу, было бы то же самое, что убить курицу, которая несет золотые яйца.
Александре Ивановне стоило бы
большого труда удержать мужа от этой поездки, да может быть она в этом и вовсе не успела бы, если бы, к счастию ее, под тот
день, когда генерал ожидал приезда Ворошилова, у ворот их усадьбы поздним вечером не остановился извозчичий экипаж, из которого вышел совершенно незнакомый человек.
Этим разговор о новоприезжих гостях и окончился, а на другой
день они припожаловали сами, и
большой Ворошилов в своих золотых очках и в шинели, и Андрей Парфенович Перушкин, маленький кубарик, с крошечными, острыми коричневыми глазками, с толстыми, выпуклыми пунцовыми щечками, как у рисованого амура.
Бодростин их прогнал; был
большой шум, и в
дело вмешался чиновник, расследовавший причины смерти Водопьянова, грозил послать в город за военною командой.
Добывание огня как последнее, крайнее и притом несомненно действительное средство было несколько
дней тому назад: место для этого было избрано на
большой луговине, где стояла лесничья избушка.
— Не правда ли? Ne faudrait-il pas mieux, [Не лучше было бы (франц.).] чтобы не давать никому опомниться, арестовать как можно
больше людей и правых, и виноватых… Это во всяком
деле первое, особенно в таком ужасном случае, каков настоящий.
Кто-то напомнил о свайке, с которою утром вчерашнего
дня видели дурачка, но свайка имела стержень круглый: думали, что рана нанесена
большим гвоздем, но
большой гвоздь имеет четырехсторонний стержень и он нанес бы рану разорванную и неправильную, меж тем, как эта ранка была точно выкроена правильным трехугольничком.
Месяцев пять спустя после убийства и ряда смертей, заключивших историю
больших, но неудавшихся замыслов Горданова и Глафиры, часов в одиннадцать утра раннего великопостного
дня, по одной из
больших улиц Петербурга шла довольно скорыми шагами молодая женщина в черной атласной шубе и черной шляпе. Она часто останавливалась против надписей об отдающихся внаймы квартирах, читала их и опять, опустив на лицо вуаль, шла далее. Очевидно, она искала наемной квартиры и не находила такой, какая ей была нужна.
«Сим манером запугивая, казусный оный криминальник (продолжал Евангел) столь все свое начальство подчинил своей власти, что его даже на две цепи посадили, что и не кажется никому излишним, ибо он, что
день, все объявляет себя на
большие н
большие злодеяния склонным и способным».
— Ну, уж сделайте ваше одолжение, — перебил майор, — никогда не пробуйте надо мною двух штук: не совращайте меня в христианскую веру, потому что я через это против нее
больше ожесточаюсь, и не уговаривайте меня вина не пить, потому что я после таких увещаний должен вдвое пить, — это уж у меня такое правило. И притом же мне теперь совсем не до того: пить или не пить, и жить или не жить. Меня теперь занимают
дела гораздо более серьезные: я приехал сюда «по пенсионскому вопросу».