Неточные совпадения
— Боже сохрани, — сказал молодой человек, — когда-нибудь провиниться
перед вами в таком тяжком проступке; да я думаю, и сам Михаил Аполлоныч признается, что он, сходя от Швабе, оступился и, упавши, ушибся о ступеньку. Можете судить, как рана
была легка по следам, которые она оставила.
— Кстати, включаю в него и таких, которые, побывав на чужбине, возвращаются из нее на родину, как на чужбину. Ездят в чужие края англичанки, шведки и tutti quanti, но везде, где бы они ни
были, остаются англичанками, шведками и прочими, возвращаются такими в свое отечество. Одни русские дамы стыдятся
быть русскими, разве захотят пощеголять
перед иностранцами своим широким, безумным мотовством.
Слуга, храпевший за перегородкою, встрепенулся, как ретивый конь на зов бранной трубы, вскочил со своего ложа и явился
перед лицом своего господина. Это
был человек лет сорока, небольшого роста, неуклюжий, с простоватой физиономией, с приплюснутым несколько носом, с глазами, ничего не говорящими. Он не успел второпях обвязать шею платком и застегнуть сюртук, мохнатая грудь его
была открыта.
Сон его
был крепок, как это бывает у иного преступника
перед днем казни.
Красавица ловко скинула башмак с крошечной своей ножки и
передала его воеводе. Шампанское
было в него налито, и пошла круговая ходить при оглушительных виватах.
У Ранеевых он познакомился с новою интересной личностью, Антониной Павловной Лориной. Это
была сестра хозяина дома, в котором они квартировали, и самая задушевная подруга Лизы. Тони
передавала она свои радости и печали, свои тайны, кроме одной, которую поверила только Богу. Чтобы короче познакомить читателя с этим новым лицом, я должен отступить от начатого рассказа.
Тони припоминала, как она выезжала со старушкой в свет, пока та еще
была в силах делать выезды, как избранный кружок, собиравшийся у нее в доме, обращался с бедною воспитанницей, словно с родной дочерью аристократической барыни. Засыпая у себя дома, ей чудилось, что сухая рука ее, исписанная синими жилками, благословляла ее на сон грядущий, и она верила, что благословение это принесет ей счастье. Помнила Тони, как заболела тяжко старушка, перемогалась недолго и просила ее
перед смертью закрыть ей глаза.
Мало-помалу невольно Тони подчинилась первенству Лизы и с удовольствием склонялась
перед ним, счастливая, гордая, что такое дивное, несравненное существо избрало ее, помимо многих других, в свои друзья. Просто она
была влюблена в нее, а влюбленные, как известно, не видят и малейшего недостатка в предмете своей любви.
— Пожалуй бы созданы — как две половинки одной груши!.. Близки друг к другу, да не сходимся. Кабы можно
было об этом справиться в книге судеб. Шутки в сторону, поставь меня с тобою рядом
перед ним, как мы теперь стоим, да сравни он твою олимпийскую красоту…
Когда он явился
перед маленьким обществом в саду, в глазах его
был какой-то демонический блеск, на губах демоническая усмешка.
Ему предстояло защищать дело темное, революционное, которое он сам в душе осуждал; но он продал душу свою этому делу, как сатане, и должен
был стоять за него, лишь бы удары падали больнее на сердце отца и дочери. Он видел
перед собою, как полагал, счастливого соперника, ему казалось, что он унижен, презрен, и, ослепленный своей страстью, сделался зол и мстителен.
Ни души не
было в саду, но если бы кто ей попался навстречу или обгонял ее, он мелькнул бы
перед ней, как тень.
Надо
было передать этот куш Жвирждовскому. Он поехал к нему, но не застал дома; слуга доложил, что капитан возвратится не прежде двух часов, не
будет обедать у себя, вечером поедет в театр и на другой день уедет в Петербург.
— О! я и не такие разбирала. Здесь, по крайней мере, грамотно, даже литературно написано. А
были у меня и такие, что до смысла добраться, как до минотавра… Вот хотела
было похвастаться
перед вами своим красноречием, — прибавила она, немного покраснев, — да невпопад, Тезеем не могу ведь
быть, а вы…
А кабы видели, какие это
были святоши по наружности, как они усердно ставили свечи
перед образами, и клали земные поклоны!
Перед этим случаем
был один почти подобный, хотя не так важный, в тюремном замке.
Надо
было потерять вовсе рассудок, чтобы сваливать вину своего адвоката и, может статься, собственную вину на меня и Агнесу, ни в чем не виновных
перед ним.
Он угадывал также, что в решении спора его со Стабровским о польской национальности, когда Лиза подала руку победителю, она не могла иначе поступить, хотя и против своей воли, боясь гнева отцовского и суда маленького кружка,
перед которым происходил спор, да и предмет состязания
был патриотический, и показать себя сторонницей польского дела
было противно рассудку и сердцу ее.
«Зачем черт принес?» — подумал он и велел все-таки просить ее. Переодевшись, он принял бой-бабу со всей светской вежливостью, всегда строго соблюдаемой им
перед дамами, кто бы они ни
были.
— Если вы уважаете эту девушку, так, конечно, не смех возбудит мой рассказ. Еще оговорку. У меня один сын; каков ни
есть, он дорог матери. Отними его, Господи, у меня, если я хоть в одном слове покривлю душою в том, что вам
передаю. Слушайте же.
Отец пробежал по фарфоровым статуэткам сщуренными глазами, на которых дрожали слезы, нашел сестру милосердия в белом покрывале, прижавшую крест к груди, с обращенными к небу молящими глазами и
передал дочери. Вместе с этим он горячо поцеловал Лизу в лоб, как бы желая вознаградить ее за жесткий и,
быть может, незаслуженный укор.
Поутру следующего дня Тони прислала просить ее к себе, и все для нее объяснилось. Лорин
был изуродован мятежниками в роковую ночь на 11-е января, на его лице остался глубокий шрам, трех пальцев на одной руке недоставало. Володя пал под вилою злодея, но пал с честью, со славой, сохранив знамя полку. Все это рассказала Тони бедной своей подруге. Что чувствовала Лиза, услышав ужасную весть, можно себе вообразить! Но ей
было теперь не до себя. Как
передать эту громовую, убийственную весть отцу?
—
Передай этот секрет, — сказал он, — нескольким унтер-офицерам и солдатам. Если что с тобой случится, так кто-нибудь укажет нашим.
Буду убит, когда увидишь отца и сестру, скажи им, что в роковые минуты я думал о них и умер, как он мне завещал.
— Единственное, милое, дорогое мое дитя, я желал бы
передать тебе то, что у меня тяжело лежит на сердце. Может
быть, то, что хочу тебе сказать, не удастся сказать в другое время.
— Я должен покончить со всем своим прошлым, — произнес он с чувством. — Не на свежей же могиле сына приносить жертвы мщения. Может
быть, скоро предстану
перед светлым ликом Вышнего Судьи. Повергну себя
перед Ним и скажу ему: «Отче мой, отпусти мне долги мои, как я отпустил их должникам моим». Пускай придет. Да покараульте дочь мою и Тони. Потрудитесь, мой друг,
передать им, что я занят с нужным человеком.
Киноваров молча преклонил голову
перед своим судьей; в косых, безжизненных глазах его, как и всегда, нельзя
было ничего прочесть.
Перед отъездом в деревню Сурмин наказал верному, купленному им человеку, наведываться об нем, следить, где он
будет в Москве останавливаться, когда и куда выедет из нее.
Но признаки выздоровления Ранеева
были обманчивы,
были только радостными проблесками, которыми Провидение хотело украсить последние его дни и дать передохнуть окружавшим его
перед печальною катастрофой, готовою над ним разразиться.
Тони юркнула в свою спальню и минуты через две
передала ему довольно тяжеловесный сверток. В нем завернуто
было золото.
Она
была действительно неглупая девочка, но считала себя, со своим английским языком и свитою громких ученых имен, такою умною и образованною, что все, ее окружающее, должно
было пасть
перед нею безмолвно на колени и восторгаться ею.
Правда,
есть на берегу Двины аллея древних пирамидальных тополей
перед высоким зданием начальника края, но эти пирамидальные тополя стоят уныло, как тюремные стражи, поднимающие к небу пики своих остроконечных вершин.
Раскаяние ли, что он
был виноват
перед дочерью, против своего зятя, против тебя, или сожаление о твоей участи выжали несколько слез из глаз этого черствого, помешавшегося старика.
—
Перед смертью отца я дала ему клятву, что враг России никогда не
будет моим мужем. Повторяю и теперь тебе, моей второй матери, эту клятву и исполню ее, хотя бы пришлось мне разбить мое сердце о судьбу свою.
— Я
был бы чудовище, если б после твоих слов сказал: нет! Лиза, моя бесценная Лиза, мое божество: вот здесь, у образа Спасителя и Пречистой Его Матери, клянусь
перед лицом их отныне, с этой минуты принадлежать России всем сердцем, всеми помыслами, всеми делами моими.
Условлено
было строго до времени хранить тайну между лицами, посвященными в нее, и Зарницыной, которой Лиза должна
была ее
передать.
Тони, которой
передали его, не в силах
была скрыть своих слез.
Тони
передала письмо Сурмину; тот, читая его, также призадумался над подчеркнутом словом: «счастливы». Он прочел доктору строки, касающиеся его. Левенмауль
был, видимо, доволен, только заметил, что Евгения Сергеевна прекрасная, добрая, умная дама, одним словом —
была бы совершенство, если бы только…
Она скидала свой глубокий траур по отцу только на время венчания и двух-трех следующих дней и решилась явиться в нем и
перед гостями своими. В этом
был лукавый умысел показаться
перед ними в одежде, которую носили тогда польки в знак скорби по угнетенной отчизне. Владислав одобрил ее намерение.
Этот
был человек сметливый, энергический, преданный своему доверителю, и не успело еще солнышко моргнуть своими подслеповатыми лучами, как двадцать парных подвод, с таким же числом возчиков и таким же числом рабочих при десяти бравых солдатах, с запасом заступов и веревок очутились, как лист
перед травой, на местности, где хранилось оружие повстанцев.
Владислав взглянул на пасмурное небо, едва видное между верхушками дерев, и благоговейно, со слезами на глазах, произнес молитву, потом, обратись к верному слуге своему, завещал
передать Лизе, что в последние минуты его жизни дорогое имя ее
было последним словом, которое уста и сердце его сказали на земле.
Перед отъездом на место сбора, паны собирались по соседству партиями, под предлогом охоты. У Венцлавовича собрались 21-го апреля сам довудца и человек двенадцать его сподвижников, в числе которых
были три молодых артиллерийских офицера, убежавшие из Могилёва: Корсак и два брата Манцевичевы, наэлектризированные своею матерью. На другой день в трех повозках они поехали к Маковецкому в фольварк Черноручье, где застали ужечеловек 30 гостей.