Неточные совпадения
— Вот у меня сын гимназист — Павел. Приходит, подлец, и заявляет: «Папа, меня ученики ругают,
что ты полицейский, и
что служишь на Ямской, и
что берешь взятки с публичных домов».
Ну, скажите, ради бога, мадам Шойбес, это же не нахальство?
— Я ему говорю: «Иди, негодяй, и заяви директору, чтобы этого больше не было, иначе папа на вас на всех донесет начальнику края».
Что же вы думаете? Приходит и поверит: «Я
тебе больше не сын, — ищи себе другого сына». Аргумент!
Ну, и всыпал же я ему по первое число! Ого-го! Теперь со мной разговаривать не хочет.
Ну, я ему еще покажу!
— Тридцать, — говорит Манька обиженным голосом, надувая губы, —
ну да,
тебе хорошо,
ты все ходы помнишь. Сдавай…
Ну, так
что же дальше, Тамарочка? — обращается она к подруге. —
Ты говори, я слушаю.
— Странная
ты девушка, Тамара. Вот гляжу я на
тебя и удивляюсь.
Ну, я понимаю,
что эти дуры, вроде Соньки, любовь крутят. На то они и дуры. А ведь
ты, кажется, во всех золах печена, во всех щелоках стирана, а тоже позволяешь себе этакие глупости. Зачем
ты эту рубашку вышиваешь?
—
Ну, оставь ее, голубчик.
Что тебе? — возразила сладким голосом Женя и спрятала подушку за спину Тамары.Погоди, миленький, вот я лучше с
тобой посижу.
— Будет шутить! — недоверчиво возразил Лихонин.
Что же
тебя заставляет здесь дневать и ночевать? Будь
ты писатель-дело другого рода. Легко найти объяснение:
ну, собираешь типы,
что ли… наблюдаешь жизнь… Вроде того профессора-немца, который три года прожил с обезьянами, чтобы изучить их язык и нравы. Но ведь
ты сам сказал,
что писательством не балуешься?
— Зачем же, черт побери,
ты здесь толчешься? Я чудесно же вижу,
что многое
тебе самому противно, и тяжело, и больно. Например, эта дурацкая ссора с Борисом или этот лакей, бьющий женщину, да и вообще постоянное созерцание всяческой грязи, похоти, зверства, пошлости, пьянства.
Ну, да раз
ты говоришь, — я
тебе верю,
что блуду
ты не предаешься. Но тогда мне еще непонятнее твой modus vivendi [Образ жизни (лат.)], выражаясь штилем передовых статей.
— А в самом деле, — сказала Женя, — берите Любку. Это не то,
что я. Я как старая драгунская кобыла с норовом. Меня ни сеном, ни плетью не переделаешь. А Любка девочка простая и добрая. И к жизни нашей еще не привыкла.
Что ты, дурища, пялишь на меня глаза? Отвечай, когда
тебя спрашивают.
Ну? Хочешь или нет?
— Делай, как знаешь. Конечно, это хорошо. Да поглядите, девчонки, ведь она вся мокрая. Ах, какая дурища!
Ну! Живо! Раздевайся! Манька Беленькая или
ты, Тамарочка, дайте ей сухие панталоны, теплые чулки и туфли.
Ну, теперь, — обратилась она к Любке, — рассказывай, идиотка, все,
что с
тобой случилось!
—
Ну,
что? Полегшало? — спросила ласково Любка, целуя в последний раз губы Лихонина. — Ах
ты, студентик мой!..
— Подожди, Любочка! Подожди, этого не надо. Понимаешь, совсем, никогда не надо. То,
что вчера было,
ну, это случайность. Скажем, моя слабость. Даже более: может быть, мгновенная подлость. Но, ей-богу, поверь мне, я вовсе не хотел сделать из
тебя любовницу. Я хотел видеть
тебя другом, сестрой, товарищем… Нет, нет ничего: все сладится, стерпится. Не надо только падать духом. А покамест, дорогая моя, подойди и посмотри немножко в окно: я только приведу себя в порядок.
—
Чего орешь?
Чего орешь-то? Го-го-го! Го-го-го! Точно жеребец стоялый. Чай, не маленький: запсовел уж, а держишь себя, как мальчишка уличный!
Ну,
чего тебе?
— И дело.
Ты затеял нечто большое и прекрасное, Лихонин. Князь мне ночью говорил.
Ну,
что же, на то и молодость, чтобы делать святые глупости. Дай мне бутылку, Александра, я сам открою, а то
ты надорвешься и у
тебя жила лопнет. За новую жизнь, Любочка, виноват… Любовь… Любовь…
— А ведь и в самом деле, — вмешался Лихонин, — ведь мы не с того конца начали дело. Разговаривая о ней в ее присутствии, мы только ставим ее в неловкое положение.
Ну, посмотрите, у нее от растерянности и язык не шевелится. Пойдем-ка, Люба, я
тебя провожу на минутку домой и вернусь через десять минут. А мы покамест здесь без
тебя обдумаем,
что и как. Хорошо?
— Да я же ничего… Я же, право… Зачем кирпичиться, душа мой?
Тебе не нравится,
что я веселый человек,
ну, замолчу. Давай твою руку, Лихонин, выпьем!
— Посоветовала… Ничего я
тебе не советовала.
Что ты врешь на меня как на мертвую…
Ну да ладно — пойдем.
— Ведь
ты бы ее не тронул?.. Пощадил бы?
Ну, если бы она
тебе сказала: возьми меня, но только дай мне два рубля, —
что бы
ты сказал ей?
— А
ты никогда не мой себе представить…
ну, представь сейчас хоть на секунду…
что твоя семья вдруг обеднела, разорилась…
Тебе пришлось бы зарабатывать хлеб перепиской или там, скажем, столярным или кузнечным делом, а твоя сестра свихнулась бы, как и все мы… да, да, твоя, твоя родная сестра… соблазнил бы ее какой-нибудь болван, и пошла бы она гулять… по рукам…
что бы
ты сказал тогда?
— Зачем, зачем
ты это делаешь, Женя? — спросил Гладышев с тоской. —
Ну для
чего это?.. Неужели
ты хочешь рассказать?..
—
Что не больно?.. — закричал вдруг бешено Симеон, и его черные безбровые и безресницые глаза сделались такими страшными,
что кадеты отшатнулись. — Я
тебя так съезжу по сусалам,
что ты папу-маму говорить разучишься! Ноги из заду выдерну.
Ну, мигом! А то козырну по шее!
—
Ну, Женя, говори, какая у
тебя беда… Я уж по лицу вижу,
что беда или вообще что-то кислое… Рассказывай!
— Не стесняйся, милая Женя, говори все,
что есть!
Ты ведь знаешь,
что я человек свой и никогда не выдам. А может быть, и впрямь что-нибудь хорошее посоветую.
Ну, бух с моста в воду — начинай!
— Нет, нет. Женя, только не это!.. Будь другие обстоятельства, непреоборимые, я бы, поверь, смело сказал
тебе ну что же, Женя, пора кончить базар… Но
тебе вовсе не это нужно… Если хочешь, я подскажу
тебе один выход не менее злой и беспощадный, но который, может быть, во сто раз больше насытит твой гнев…
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).
Ну,
ну,
ну… оставь, дурак!
Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)
Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий (жене и дочери).Полно, полно вам! (Осипу.)
Ну что, друг,
тебя накормили хорошо?
Городничий.
Что, Анна Андреевна? а? Думала ли
ты что-нибудь об этом? Экой богатый приз, канальство!
Ну, признайся откровенно:
тебе и во сне не виделось — просто из какой-нибудь городничихи и вдруг; фу-ты, канальство! с каким дьяволом породнилась!
Хлестаков. Да у меня много их всяких.
Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О
ты,
что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..»
Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Городничий. И не рад,
что напоил.
Ну что, если хоть одна половина из того,
что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу:
что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право,
чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь,
что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.