Неточные совпадения
— Послушайте, — таинственно взяв под
руку, отвел он предводителя в сторону, на
другой конец залы, — студиозуса-то, я полагаю, все-таки лучше будет позадержать немного… Он хоть и знакомый ваш, да ведь вы за него ручаться не можете… А я уж знаю вообще, каков этот народец… Мы его эдак, под благовидным предлогом… Оно как-то спокойнее.
Другую партию составляли, в некотором роде, плебеи: два-три молодых средней
руки помещика, кое-кто из учителей гимназии, кое-кто из офицеров да чиновников, и эта партия оваций не готовила, но чутко выжидала, когда первая партия начнет их, чтобы заявить свой противовес, как вдруг генерал с его адъютантом неожиданно был вызван телеграммой в Петербург, и по Славнобубенску пошли слухи, что на место его едет кто-то новый, дабы всетщательнейше расследовать дело крестьянских волнений и вообще общественного настроения целого края.
Физиономии двух достойных
друзей начало уже кисло коробить и передергивать от опасения: а ну, как он вдруг, при всех-то, нам и не подаст
руки?
— Пану Болеславу! — поклонился он кротко, но вполне приятельски, — и гость вместе с хозяином, взяв
друг друга обеими
руками под локти, облобызалися дважды.
— Юж! — махнув
рукою, тихо засмеялся ксендз-пробощ. — И теперь вот, я думаю, где-нибудь по кабакам шатается! На
другой же день, как приехал, так и отправился в веси. Лондонских прокламаций понавез с собою — ловкий человек, ловкий!
Анцыфров, который было смирненько съежился при словах Стрешневой, теперь вдруг просиял и, потирая
руки, даже слегка подпрыгнул на своем стуле. «Что, мол, взяла!» Он торжествовал победу своего
друга.
— Какое! и слушать ничего не хочет, и не верит. Ведь он, — говорю вам, бог для них. Совсем забрал в
руки девочку, так что в последнее время со мною даже гораздо холоднее стала, а уж на что были
друзьями.
— Гм… вот как!.. Это неудобно… неудобно! Ну, а если б от него перенять как-нибудь школу в
другие руки, понадежнее?
— С надписом: «конфиденциально», — пояснил пан Ладислав, изображая сложенными пальцами одной
руки на раскрытой ладони
другой как бы предполагаемую надпись. — Только будь так ласков, брацишку, отправь поскорее… в казенном пакете, за печатью… жебы вшистко было як сенподоба.
Путники уразумели и, хватаясь одной
рукой за мокрые ветви, а
другой опираясь на дубинки, осторожно стали сходить вниз по крутому и склизкому скату.
Пока Шишкин читал, а Свитка делал пояснения, он подобрался к раскрытой котомке, из которой чуть-чуть высовывался край
другой подобной же грамоты. Подобравшись и смекнув, что дело тут, кажись, не совсем-то чисто, он под шумок запустил в нее
руку и достал целую пачку «золотых грамот».
— В чем? И сам не знаю, ваше сиятельство! — вздохнул и развел
руками философ. — Но вы, как и я же, успели уже, вероятно, заметить, что здесь все как будто в чем-то виноваты пред вашим сиятельством; ну, а я человек мирской и вместе со всеми инстинктивно чувствую себя тем же и говорю: «виноват!» Я только, ваше сиятельство, более откровенен, чем
другие.
Девушка старалась шить прилежней, потому что чувствовала, будто сегодня ей как-то не шьется. Голова была занята чем-то
другим; взор отрывался от работы и задумчиво летел куда-то вдаль, на Заволжье, и долго, почти неподвижно тонул в этом вечереющем пространстве;
рука почти машинально останавливалась с иглою, и только по прошествии нескольких минут, словно бы опомнясь и придя в себя, девушка замечала, что шитье ее забыто, а непослушные мысли и глаза опять вот блуждали где-то!
А если кому из этих ораторов и удавалось на несколько мгновений овладеть вниманием близстоящей кучки, то вдруг на скамью карабкался
другой, перебивал говорящего, требовал слова не ему, а себе или вступал с предшественником в горячую полемику; слушатели подымали новый крик, новые споры, ораторы снова требовали внимания, снова взывали надседающимся до хрипоты голосом, жестикулировали, убеждали; ораторов не слушали, и они, махнув
рукой, после всех усилий, покидали импровизованную трибуну, чтоб уступить место
другим или снова появиться самим же через минуту, и увы! — все это было совершенно тщетно.
— Э, нет, не в том дело! — перебил управляющий. — Во-первых, говоря откровенно между нами, русские имеют очень основательную пословицу насчет того, что выгодней чужими
руками жар загребать. Мы на этот раз вполне верим их доброй пословице. Это одно. А
другое вот в чем: русские бойцы в нашем деле очень хорошая декорация пред Европой, пред глазами западного общественного мнения.
И рота солдат — ружья на
руку, штыками вперед — бросилась на толпу матрикулистов. С
другой стороны в нее врезались конные жандармы. Поднялся неистовый крик. Студентские палки и несколько солдатских прикладов поднялись в воздух. Среди крика, шума и свалки послышались удары и отчаянные вопли.
— Об этом не заботьтесь! Об этом предоставьте заботу
другим! — успокоительно и авторитетно отвечал Свитка. — Дело можно устроить и так, что все обойдется пустяками. Для этого
руки найдутся, а спрятать вас необходимо, собственно, на первое только время, пока там идет вся эта передряга. Погодите: угомонятся.
— Гм… так вот в чем дело! — ухмыльнулся Свитка,
руки в карманы, пройдясь по комнате и остановясь, наконец, перед своим гостем. —
Другими словами, в переводе на бесцеремонный язык, ваша мысль формулируется таким образом. Я не могу довериться тебе, любезный
друг, потому что ты, быть может, не более, как ловкий полицейский шпион и можешь головой выдать меня правительству. Так что ли, господин Хвалынцев?
И она кротко взяла и не выпуская стала держать
руку Хвалынцева, и вся фигура ее, и взгляд, и лицо, и самый поворот головы, все это выражало собою теплое и любовное участие. Раскрытая душа ее ждала, что вот-вот сейчас
другая сочувственная душа перельет в нее все свое горе, всю свою тайну, и она затишит, умиротворит, убаюкает и исцелит эту
другую, дорогую ей душу.
— По Сеньке и шапка, мой
друг! — развел
руками Свитка; — а я знаю только одно, что если они сила, и большинство их слушает — ну, и стало быть, они нам полезны!
— Ну-с, граждане и гражданки! — возгласил Полояров, входя в комнату с полными
руками: в одной
руке тащил он целую корзину с дюжиной пивных бутылок, в
другой несколько тюричков с разными припасами.
Юный князь слонялся от одного гостя к
другому, глупо скаля зубы от удовольствия, и всем пожимал
руку, приговаривая...
Девушка слегка колебалась, но потом в молчании и не глядя на него, медленно и холодно протянула ему
руку. Бог ее знает — а только она и сама-то хорошенько не понимала, презирает ли, ненавидит ли, или все еще любит этого человека. А по правде сказать, в ее чувстве к нему тлелось пока еще и то, и
другое, и третье…
— Полояров! Да что же это наконец такое! — пристает к нему то тот, то
другой. — Опять воды ни капли нету!.. Ардальон Михайлыч, да что ж это, ей-Богу! Просто
руки от холода коченеют. Что это вы не распорядитесь! Пошли бы приказали, чтоб он, каналья, хоть дров-то притащил. Ведь так жить невозможно!
— Да уж что это за жизнь! Помилуйте! Ни хозяев, никого и ничего нет, не знаешь, кого тебе слушаться. Один кричит — сапоги ему чисти, а
другой — мыться дай, третьему в лавочку аль на почту беги, четвертому поясницу растирай, пятому пол подмети, и все в одно время, и всякий кричит, требует, обижается, что не исполняешь, а где ж тут? У меня не десять
рук, не разорваться…
И он тяжело опустился на стул и кручинно подпер лицо облокоченными на стол
руками. Но переход от одного настроения к
другому был сделан и резко, и аляповато, так что обнажил в Полоярове неумелого актера.
«Эх, любезные
друзья мои!» — продолжает он думать, не без злорадства потирая
руки. «Кабы это я был теперь становым, а вы бы у меня в стане проживали, показал бы я вам куда Макар телят гоняет… Всех бы эдак: ты что, мол, есть за человек такой? Ты, мол, Фрумкин? — Тарарах тебя, каналья!.. Таррах-трах!.. Раз-два!.. Справа налево!.. В острог! в секретную! При отношении — так, мол, и так»…
— А заодно уж, — домекнулся чиновник, — мы сличим и почерк господина Полоярова да и его
друзей, — здесь, кстати, довольно есть разных писем, — авось до чего и доберемся! Сходство некоторых отдельных букв, как там ни изменяй, а все-таки узнаешь! У нас ведь есть на это и опытные эксперты под
рукою!
Жандармы стараются оттереть толпу от огня — масса пятится, опрокидывается на груды вещей, ломает себе шеи,
руки и ноги, падает, давит
друг друга, а сзади, между тем, напирают
другие массы, которые не видят, что творится впереди, и лезут к огню с неудержимой силой.
— Как
друг, как солдат, как поляк, умоляю вас еще раз: опомнитесь! возьмите назад свои слова! — с чувством и убедительно, положив
руку на грудь, проговорил Чарыковский.