Неточные совпадения
Конечно, не очень-то приняла к сердцу эти слова Марья Алексевна; но утомленные нервы просят отдыха, и у Марьи Алексевны стало рождаться раздумье: не лучше ли вступить в переговоры с дочерью, когда она, мерзавка, уж совсем отбивается от
рук? Ведь без нее ничего нельзя сделать, ведь не женишь же без ней на ней Мишку дурака! Да ведь еще и неизвестно, что она ему сказала, — ведь они
руки пожали
друг другу, — что ж это значит?
— Я заслужу, заслужу
другой ответ, вы спасаете меня! — он схватил ее
руку и стал целовать.
Жених почувствовал, что левою
рукою, неизвестно зачем, перебирает вторую и третью сверху пуговицы своего виц-мундира, ну, если дело дошло до пуговиц, значит, уже нет иного спасения, как поскорее допивать стакан, чтобы спросить у Марьи Алексевны
другой.
Впрочем, скорее всего, действительно, девушка гордая, холодная, которая хочет войти в большой свет, чтобы господствовать и блистать, ей неприятно, что не нашелся для этого жених получше; но презирая жениха, она принимает его
руку, потому что нет
другой руки, которая ввела бы ее туда, куда хочется войти.
У одного окна, с одного конца стола, сидела Верочка и вязала шерстяной нагрудник отцу, свято исполняя заказ Марьи Алексевны; у
другого окна, с
другого конца стола, сидел Лопухов; локтем одной
руки оперся на стол, и в этой
руке была сигара, а
другая рука у него была засунута в карман; расстояние между ним и Верочкою было аршина два, если не больше.
— Нет, Вера Павловна; если вы перевертываете, не думая ничего о том, какою
рукою перевернуть, вы перевертываете тою
рукою, которою удобнее, произвола нет; если вы подумали: «дай переверну правою
рукою» — вы перевернете под влиянием этой мысли, но эта мысль явилась не от вашего произвола; она необходимо родилась от
других…
Они пожали
друг другу руки.
—
Друг мой, видите, до чего мы договорились с этой дамой: вам нельзя уйти из дому без воли Марьи Алексевны. Это нельзя — нет, нет, пойдем под
руку, а то я боюсь за вас.
— Да, мой
друг, это правда: не следует так спрашивать. Это дурно. Я стану спрашивать только тогда, когда в самом деле не знаю, что ты хочешь сказать. А ты хотела сказать, что ни у кого не следует целовать
руки.
Так они поговорили, — странноватый разговор для первого разговора между женихом и невестой, — и пожали
друг другу руки, и пошел себе Лопухов домой, и Верочка Заперла за ним дверь сама, потому что Матрена засиделась в полпивной, надеясь на то, что ее золото еще долго прохрапит. И действительно, ее золото еще долго храпело.
Марья Алексевна и ругала его вдогонку и кричала
других извозчиков, и бросалась в разные стороны на несколько шагов, и махала
руками, и окончательно установилась опять под колоннадой, и топала, и бесилась; а вокруг нее уже стояло человек пять парней, продающих разную разность у колонн Гостиного двора; парни любовались на нее, обменивались между собою замечаниями более или менее неуважительного свойства, обращались к ней с похвалами остроумного и советами благонамеренного свойства: «Ай да барыня, в кою пору успела нализаться, хват, барыня!» — «барыня, а барыня, купи пяток лимонов-то у меня, ими хорошо закусывать, для тебя дешево отдам!» — «барыня, а барыня, не слушай его, лимон не поможет, а ты поди опохмелись!» — «барыня, а барыня, здорова ты ругаться; давай об заклад ругаться, кто кого переругает!» — Марья Алексевна, сама не помня, что делает, хватила по уху ближайшего из собеседников — парня лет 17, не без грации высовывавшего ей язык: шапка слетела, а волосы тут, как раз под
рукой; Марья Алексевна вцепилась в них.
— Ну, мой
друг, у нас был уговор, чтоб я не целовал твоих
рук, да ведь то говорилось вообще, а на такой случай уговора не было. Давайте
руку, Вера Павловна.
— Вы видите, — продолжала она: — у меня в
руках остается столько-то денег. Теперь: что делать с ними! Я завела мастерскую затем, чтобы эти прибыльные деньги шли в
руки тем самым швеям, за работу которых получены. Потому и раздаю их нам; на первый раз, всем поровну, каждой особо. После посмотрим, так ли лучше распоряжаться ими, или можно еще как-нибудь
другим манером, еще выгоднее для вас. — Она раздала деньги.
Знала Вера Павловна, что это гадкое поветрие еще неотвратимо носится по городам и селам и хватает жертвы даже из самых заботливых
рук; — но ведь это еще плохое утешение, когда знаешь только, что «я в твоей беде не виновата, и ты, мой
друг, в ней не виновата»; все-таки каждая из этих обыкновенных историй приносила Вере Павловне много огорчения, а еще гораздо больше дела: иногда нужно бывало искать, чтобы помочь; чаще искать не было нужды, надобно было только помогать: успокоить, восстановлять бодрость, восстановлять гордость, вразумлять, что «перестань плакать, — как перестанешь, так и не о чем будет плакать».
Каждый из них — человек отважный, не колеблющийся, не отступающий, умеющий взяться за дело, и если возьмется, то уже крепко хватающийся за него, так что оно не выскользнет из
рук: это одна сторона их свойств: с
другой стороны, каждый из них человек безукоризненной честности, такой, что даже и не приходит в голову вопрос: «можно ли положиться на этого человека во всем безусловно?» Это ясно, как то, что он дышит грудью; пока дышит эта грудь, она горяча и неизменна, — смело кладите на нее свою голову, на ней можно отдохнуть.
— Я ходила по Невскому, Вера Павловна; только еще вышла, было еще рано; идет студент, я привязалась к нему. Он ничего не сказал а перешел на
другую сторону улицы. Смотрит, я опять подбегаю к нему, схватила его за
руку. «Нет, я говорю, не отстану от вас, вы такой хорошенький». «А я вас прошу об этом, оставьте меня», он говорит. «Нет, пойдемте со мной». «Незачем». «Ну, так я с вами пойду. Вы куда идете? Я уж от вас ни за что не отстану». — Ведь я была такая бесстыдная, хуже
других.
И говорил, что я стала хорошенькая и скромная и стал ласкать меня, — и как же ласкать? взял
руку и положил на свою, и стал гладить
другою рукою; и смотрит на мою
руку; а точно,
руки у меня в это время уж были белые, нежные…
А Лопухов еще через два — три дня, тоже после обеда, входит в комнату жены, берет на
руки свою Верочку, несет ее на ее оттоманку к себе: «Отдыхай здесь, мой
друг», и любуется на нее. Она задремала, улыбаясь; он сидит и читает. А она уж опять открыла глаза и думает...
— Изволь, мой милый. Мне снялось, что я скучаю оттого, что не поехала в оперу, что я думаю о ней, о Бозио; ко мне пришла какая-то женщина, которую я сначала приняла за Бозио и которая все пряталась от меня; она заставила меня читать мой дневник; там было написано все только о том, как мы с тобою любим
друг друга, а когда она дотрогивалась
рукою до страниц, на них показывались новые слова, говорившие, что я не люблю тебя.
Услуги его могли бы пригодиться, пожалуй, хоть сейчас же: помогать Вере Павловне в разборке вещей. Всякий
другой на месте Рахметова в одну и ту же секунду и был бы приглашен, и сам вызвался бы заняться этим. Но он не вызвался и не был приглашен; Вера Павловна только пожала ему
руку и с искренним чувством сказала, что очень благодарна ему за внимательность.
— Нет. Именно я потому и выбран, что всякий
другой на моем месте отдал бы. Она не может остаться в ваших
руках, потому что, по чрезвычайной важности ее содержания, характер которого мы определили, она не должна остаться ни в чьих
руках. А вы захотели бы сохранить ее, если б я отдал ее. Потому, чтобы не быть принуждену отнимать ее у вас силою, я вам не отдам ее, а только покажу. Но я покажу ее только тогда, когда вы сядете, сложите на колена ваши
руки и дадите слово не поднимать их.
Просыпаясь, она нежится в своей теплой постельке, ей лень вставать, она и думает и не думает, и полудремлет и не дремлет; думает, — это, значит, думает о чем-нибудь таком, что относится именно к этому дню, к этим дням, что-нибудь по хозяйству, по мастерской, по знакомствам, по планам, как расположить этот день, это, конечно, не дремота; но, кроме того, есть еще два предмета, года через три после свадьбы явился и третий, который тут в
руках у ней, Митя: он «Митя», конечно, в честь
друга Дмитрия; а два
другие предмета, один — сладкая мысль о занятии, которое дает ей полную самостоятельность в жизни,
другая мысль — Саша; этой мысли даже и нельзя назвать особою мыслью, она прибавляется ко всему, о чем думается, потому что он участвует во всей ее жизни; а когда эта мысль, эта не особая мысль, а всегдашняя мысль, остается одна в ее думе, — она очень, очень много времени бывает одна в ее думе, — тогда как это назвать? дума ли это или дремота, спится ли ей или Не спится? глаза полузакрыты, на щеках легкий румянец будто румянец сна… да, это дремота.
Да человек тысяча или больше: «здесь не все; кому угодно, обедают особо, у себя»; те старухи, старики, дети, которые не выходили в поле, приготовили все это: «готовить кушанье, заниматься хозяйством, прибирать в комнатах, — это слишком легкая работа для
других рук, — говорит старшая сестра, — ею следует заниматься тем, кто еще не может или уже не может делать ничего
другого».
Знаменитости сильно рассердились бы, если б имели время рассердиться, то есть, переглянувшись, увидеть, что, дескать, моим товарищам тоже, как и мне, понятно, что я был куклою в
руках этого мальчишки, но Кирсанов не дал никому заняться этим наблюдением того, «как
другие на меня смотрят».
Вечером покатились двое саней. Одни сани катились с болтовней и шутками; но
другие сани были уж из
рук вон: только выехали за город, запели во весь голос, и что запели!
( — «Забудь, что я тебе говорила, Саша, слушай ее!» — шепчет одна и жмет
руку. — «Зачем я не говорила тебе этого? Теперь буду говорить», — шепчет
другая.)