Неточные совпадения
— Это твоей бабушки сарафан-то, — объяснила Марья Степановна. — Павел Михайлыч, когда в Москву ездил, так привез материю… Нынче уж нет таких материй, — с тяжелым вздохом прибавила старушка, расправляя
рукой складку на сарафане. — Нынче ваши дамы сошьют платье, два раза наденут — и подавай новое. Материи
другие пошли, и люди не такие, как прежде.
«Ох-хо-хо! Как бы эта Хина не сплавила нашего жениха в
другие руки, — думала Марья Степановна, слушая медовые речи Заплатиной. — Придется ей, видно, браслетку подарить…»
В самых глупостях, которые говорил Nicolas Веревкин с совершенно серьезным лицом, было что-то особенное: скажи то же самое
другой, — было бы смешно и глупо, а у Nicolas Веревкина все сходило с
рук за чистую монету.
Неопределенное положение дел оставляло в
руках Хионии Алексеевны слишком много свободного времени, которое теперь все целиком и посвящалось Агриппине Филипьевне, этому неизменному старому
другу.
«Недостает решительности! Все зависит от того, чтобы повести дело смелой, твердой
рукой, — думал Половодов, ходя по кабинету из угла в угол. — Да еще этот дурак Ляховский тут торчит: дела не делает и
другим мешает. Вот если бы освободиться от него…»
В половодовском кабинете велась долгая интимная беседа, причем оба собеседника остались, кажется, особенно довольны
друг другом, и несколько раз, в порыве восторга, принимались жать
друг другу руки.
— Как вам сказать: и верю и не верю… Пустяки в нашей жизни играют слишком большую роль, и против них иногда мы решительно бессильны. Они опутывают нас по
рукам и по ногам, приносят массу самых тяжелых огорчений и служат неиссякаемым источником
других пустяков и мелочей. Вы сравните: самый страшный враг — тот, который подавляет нас не единичной силой, а количеством. В тайге охотник бьет медведей десятками, — и часто делается жертвой комаров. Я не отстаиваю моей мысли, я только высказываю мое личное мнение.
— Она и теперь в конюшне стоит, — флегматически отвечал Илья, трогая одной
рукой то место, где у
других людей бывает шея, а у него из-под ворота ситцевой рубашки выползала широкая жирная складка кожи, как у бегемота. — Мне на што ее, вашу метлу.
Этот молодой человек был не кто
другой, как единственный сын Ляховского — Давид; он слишком рано познакомился с обществом Виктора Васильича, Ивана Яковлича и Лепешкина, и отец давно махнул на него
рукой.
Они вошли в столовую в то время, когда из
других дверей ввалилась компания со двора. Ляховская с улыбкой протянула свою маленькую
руку Привалову и указала ему место за длинным столом около себя.
— Я согласен, что двадцать тысяч довольно круглая цифра, — невозмутимо продолжал дядюшка, потирая
руки. — Но зато в какой безобидной форме все делается… У нее, собственно, нет официальных приемов, а чтобы получить аудиенцию, необходимо прежде похлопотать через
других дам…
— Видишь, Надя, какое дело выходит, — заговорил старик, — не сидел бы я, да и не думал, как добыть деньги, если бы мое время не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто на том свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило
рукой повести Василию Бахареву, и за капиталом дело бы не стало, а теперь… Не знаю вот, что еще в банке скажут: может, и поверят. А если не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
Хиония Алексеевна окончательно махнула
рукой на своего жильца и, конечно, сейчас же отправилась отвести душу к своему единственному, старому, верному
другу.
Друзья детства пожали
друг другу руки и, после некоторого колебания, даже расцеловались по русскому обычаю из щеки в щеку.
— Да так… Ведь все равно ты бросил заводы, значит, они ничего не проиграют, если перейдут в
другие руки, которые сумеют взяться за дело лучше нашего.
Все время обеда и вплоть до самого вечера прошло как-то между
рук, в разных отрывочных разговорах, которыми
друзья детства напрасно старались наполнить образовавшуюся за время их разлуки пустоту.
— Теперь решительно ничем нельзя помочь, — отвечал обыкновенно Бахарев, — проклятая опека связала по
рукам и по ногам… Вот когда заводы выкрутятся из долгов, тогда совсем
другое дело. Можно просто отрезать башкирам их пятнадцать десятин, и конец делу.
Зося шла под
руку с высоким красавцем поляком, который в числе
других был специально выписан для бала Альфонсом Богданычем.
Привалов видел, как он взял правой
рукой Зосю за талию, но не так, как
другие, а совсем особенным образом, так что Зося слегка наклонилась на его широкую грудь всем телом.
Nicolas подхватил Привалова под
руку и потащил через ряд комнат к буфету, где за маленькими столиками с зеленью — тоже затея Альфонса Богданыча, — как в загородном ресторане, собралась самая солидная публика: председатель окружного суда, высокий старик с сердитым лицом и щетинистыми бакенбардами, два члена суда, один тонкий и длинный,
другой толстый и приземистый; прокурор Кобяко с длинными казацкими усами и с глазами навыкате; маленький вечно пьяненький горный инженер; директор банка, женатый на сестре Агриппины Филипьевны; несколько золотопромышленников из крупных, молодцеватый старик полицеймейстер с военной выправкой и седыми усами, городской голова из расторговавшихся ярославцев и т. д.
— Софья Игнатьевна, если вы говорите все это серьезно… — начал Лоскутов, пробуя встать с дивана, но Зося удержала его за
руку. — Мне кажется, что мы не понимаем
друг друга и…
Бал расстроился, и публика цветной, молчаливой волной поплыла к выходу. Привалов побрел в числе
других, отыскивая Надежду Васильевну. На лестнице он догнал Половодову, которая шла одна, подобрав одной
рукой трен своего платья.
Остальное помещение клуба состояло из шести довольно больших комнат, отличавшихся большей роскошью сравнительно с обстановкой нижнего этажа и танцевального зала; в средней
руки столичных трактирах можно встретить такую же вычурную мебель, такие же трюмо под орех, выцветшие драпировки на окнах и дверях. Одна комната была отделана в красный цвет,
другая — в голубой, третья — в зеленый и т. д. На диванчиках сидели дамы и мужчины, провожавшие Привалова любопытными взглядами.
— Да, вы можете надеяться… — сухо ответил Ляховский. — Может быть, вы надеялись на кое-что
другое, но богу было угодно поднять меня на ноги… Да! Может быть, кто-нибудь ждал моей смерти, чтобы завладеть моими деньгами, моими имениями… Ну, сознайтесь, Альфонс Богданыч, у вас ведь не дрогнула бы
рука обобрать меня? О, по лицу вижу, что не дрогнула бы… Вы бы стащили с меня саван… Я это чувствую!.. Вы бы пустили по миру и пани Марину и Зосю… О-о!.. Прошу вас, не отпирайтесь: совершенно напрасно… Да!
Девушка тихо вскрикнула от удивления и молча пожала
руку Половодова, этого старого неизменного
друга, который был всегда одинаков с нею.
Но она любила совсем не так, как любят
другие женщины: в ее чувстве не было и тени самопожертвования, желания отдать себя в чужие
руки, — нет, это была гордая любовь, одним взглядом покорявшая все кругом.
Потные красные бородатые лица лезли к Привалову целоваться; корявые
руки хватали его за платье; он тоже пил водку вместе с
другими и чувствовал себя необыкновенно хорошо в этом пьяном мужицком мире.
Поп Савел успел нагрузиться вместе с
другими и тоже лез целоваться к Привалову, донимая его цитатами из всех классиков. Телкин был чуть-чуть навеселе. Вообще все подгуляли, за исключением одного Нагибина, который «не принимал ни капли водки». Началась пляска, от которой гнулись и трещали половицы; бабы с визгом взмахивали
руками; захмелевшие мужики грузно топтались на месте, выбивая каблуками отчаянную дробь.
Адвокаты и горные инженеры пользовались в этом случае особенно громкой репутацией, потому что те и
другие представляли для настоящих матерых игроков постоянную статью дохода: они спускали тут все, что успели схватить своими цепкими
руками на стороне.
— Гм… Ловко Александр Павлыч обделал делишки; одной
рукой схватился за заводы,
другой…
— Да чего нам делать-то? Известная наша музыка, Миколя; Данила даже двух арфисток вверх ногами поставил: одну за одну ногу схватил,
другую за
другую да обеих, как куриц, со всем потрохом и поднял… Ох-хо-хо!.. А публика даже уж точно решилась: давай Данилу на
руках качать. Ну, еще акварию раздавили!.. Вот только тятеньки твоего нет, некогда ему, а то мы и с молебном бы ярмарке отслужили. А тятеньке везет, на третий десяток перевалило.
Тебя удивляет и, может быть, оскорбляет моя стариковская откровенность, но войди в мое положение, деточка, поставь себя на мое место; вот я старик, стою одной ногой в могиле, целый век прожил, как и
другие, с грехом пополам, теперь у меня в
руках громадный капитал…
У него много недостатков, хотя он был бы совсем
другим человеком в хороших
руках.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая
рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с
другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в
другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И
руки дрожат, и все помутилось.
Бобчинский и Добчинский, оба низенькие, коротенькие, очень любопытные; чрезвычайно похожи
друг на
друга; оба с небольшими брюшками; оба говорят скороговоркою и чрезвычайно много помогают жестами и
руками. Добчинский немножко выше и сурьезнее Бобчинского, но Бобчинский развязнее и живее Добчинского.
Над ним с зеленым зонтиком // Стоял дворовый преданный, //
Другой рукой отмахивал // Слепней и комаров.
Удары градом сыпались: // — Убью! пиши к родителям! — // «Убью! зови попа!» // Тем кончилось, что прасола // Клим сжал
рукой, как обручем, //
Другой вцепился в волосы // И гнул со словом «кланяйся» // Купца к своим ногам.