Неточные совпадения
— Как!.. Позвольте, милостивый государь. Где? Когда я подуськивал его! — горячо сорвался с места Феликс Мартынович. — Я?.. Я, напротив, удерживал, отговаривал его,
у меня
есть свидетели, очевидцы… Я представлю доказательства!.. Я не позволю никому оскорблять меня таким образом! Я не
могу допустить, чтобы так нагло клеветали на мою благонамеренность!.. Это уже называется подкопами…
Спешным шагом, и почти что рысцой направился он в Кривой переулок, где жила Лидинька Затц. Но в Кривом переулке все
было глухо и тихо, и
у одного только подъездика полицмейстерской Дульцинеи обычным образом стояла лихая пара подполковника Гнута, да полицейский хожалый, завернувшись в тулуп, калякал о чем-то с кучером. Майор поспешно прошел мимо их, стараясь спрятать в воротник свое лицо, чтобы не видели его, словно бы, казалось ему, они
могли и знать, и догадываться, куда он идет и кого отыскивает.
— М-м-может
быть, она…
у Полоярова, — сомнительно высказалась Лидинька, которую засосал червячок ревности.
— Нет; этого нет и
быть не
может! — твердо сказал он ей решительным и поддельно уверенным тоном. — Это вздор!.. нелепость!.. Она… я знаю где, она —
у Стрешневых.
— Иное?.. Да что ж иное? Затц говорила… что
у этого…
у Полоярова… Но ведь Затц дура… она врет это… этого
быть не
может, — с одышкой сказал наконец Лубянский.
— Если хотите поступать, я
могу объяснить вам все дело, как и что, одним словом, весь ход, всю процедуру… Научу, как устроиться, заочно с профессорами познакомлю, то
есть дам их характеристики… Ну, а кроме того,
есть там
у меня товарищи кое-какие,
могу познакомить, дам письма, это все ведь на первое время необходимо в чужом городе.
— Но я… я
могу сказать, как дело было-с, как вы
у меня в кабинете все это читали, как торговались…
— Рецепт не особенно сложен, — возразил Хвалынцев, — и
был бы очень даже хорош, если бы сердце не шло часто наперекор рассудку, вот, как
у меня, например, рассудок говорит: поезжай в Петербург, тебе, брат, давно пора, а сердце,
быть может, просит здесь остаться. Что вы с ним поделаете! Ну и позвольте спросить вас, что бы вы сделали, если бы, выйдя замуж да вдруг… ведь всяко бывает! — глубоко полюбили бы другого?
Этой лентой он позаимствовал
у Лидиньки Затц и таким образом, с широко развевающимися позади его синими хвостами, разгуливал по Невскому, сожалея об одном, что его козьмодемьянская дубина не
могла быть, ради сей оказии, перекрашена в синий цвет.
— Э! дурак
был… не умел воспользоваться! — с досадой сорвалось
у него с языка, и студент заметил, как лицо его передернула какая-то скверная гримаска досадливого сожаления о чем-то. Но Ардальон вдруг спохватился. — То
есть вот видите ли, — стал он поправляться в прежнем рисующемся тоне, — все бы это я
мог легко иметь, — капитал, целый капитал, говорю вам, — потому все это
было мое, по праву, но… я сам добровольно от всего отказался.
— А, вы понимаете это! Вашу руку! Дайте пожать ее! — многозначительно промолвил он. — Послушайте, голубчик,
у меня до вас
будет одна маленькая просьбица, — вдруг переменил он тон и заговорил в фамильярно-заигрывающем и приятельски-заискивающем роде, — не
можете ли одолжить мне на самый короткий срок сущую безделицу: рублишек десяток, не более… Я должен за свою последнюю статью получить послезавтра… Мы с вами сочтемся.
Арест
у Свитки хотя тоже требовал этого последнего лишения, но все же не на столь долгий срок, и все же, в сущности, этот последний арест
был несравненно легче первого, уже потому, что он
мог быть только добровольным.
— С фактическою точностью я не
могу ответить вам на это: я не знаю, — сказала она; — но вообще, типография слишком открытое место; туда
может прийти всякий, хоть под предлогом заказов; наконец, наборщики, рабочие — ведь за каждого из них нельзя поручиться; и между ними легко
могут быть подкупленные, шпионы… Вот почему, полагаю, вам неудобно
было оставаться там. А здесь,
у меня вы безопаснее, чем где-либо. Никому ничего и в голову не придет, и
у меня уж никак вас не отыщут!
Хвалынцеву
было теперь все равно где ни провести вечер, и он согласился тем охотнее, что ему еще с обеда
у Колтышко почему-то казалось, будто Чарыковский непременно должен
быть посвящен в тайны Лесницкого и Свитки, а теперь — почем знать —
может, чрез это новое знакомство, пред его пытливо-любопытными глазами приподнимается еще более край той непроницаемой завесы, за которой кроется эта таинственная «сила» с ее заманчивым, интересным миром, а к этому миру, после стольких бесед с Цезариной и после всего, что довелось ему перечитать за несколько дней своего заточения и над чем
было уже столько передумано, он, почти незаметно для самого себя, начинал чувствовать какое-то симпатическое и словно бы инстинктивное влечение.
Свитка отсоветовал Хвалынцеву тотчас же перебираться на старую квартиру. Он ему прямо, «как старший», указывал оставаться
у графини Маржецкой до того времени, пока не
будет приискан надежный поручитель, так как, в противном случае, полиция
могла бы придраться к экс-студенту и выслать его на родину в течение двух суток. В сущности же, Свитка делал это для того, чтобы вновь завербованный адепт еще более укрепился в своем решении, а кто же лучше графини
мог поспособствовать этому?
— Константин Семеныч, это все не то… я чувствую, что не то, — очень серьезно начала наконец Татьяна, поборая в себе нечто такое, чтó сильно удерживало ее от предстоящей последней попытки. —
У вас что-то
есть на душе, вы что-то, кажись, таите, скрываете… Ну, скажите мне, зачем?.. Если это тяжело вам, не лучше ли облегчить себе душу?.. Предо мной вы
можете говорить прямо, вы знаете меня… Ведь мы же друзья не на ветер!
Только всего и дела-то
у меня что читаю, но это, как начинает мне теперь казаться, еще не дело, а только призрак дела, или пожалуй, оно
могло бы
быть при случае подготовкой к делу.
— А ведь я бы
мог! — с грустно-раздумчивым вздохом прибавил он через минуту. — Я бы
мог!.. Ведь
у меня-с не дальше как нынешней весною целый капитал в руках
был!.. Капитал-с!.. Шутка сказать, двадцать пять тысяч серебром! Двадцать пять тысяч!.. Н-да-с, кабы мне теперь да эти денежки — чтó бы тут
было!.. И-и, Боже мой, что бы
было!..
В душу ее закралось тревожное опасение, как бы Полояров насильно или обманом не отнял
у нее ребенка. На нее напал затаенный и мучительный страх. Что он в состоянии сделать это — она не сомневалась; поэтому надо
быть теперь вечно настороже, надо,
может, тяжелой борьбой отстаивать свое материнское право.
— Как!.. Вчера
был ваш, а сегодня не ваш! — подступила она к Полоярову. — И вы это
можете при мне говорить?.. при мне, когда вы вчера, как отец, требовали от меня этого ребенка? Да
у меня свидетели-с найдутся!.. Моя прислуга слышала, доктор слышал, как больная в бреду называла вас отцом!.. Какой же вы человек после этого!.. От своего ребенка отказываться.
В Петербурге его можно
было встретить везде и повсюду: и на обеде в английском клубе, и на рауте князя Г., в салоне графини К., в опере, и вообще в любом спектакле, на бирже, и на бегах, в Летнем саду,
у генеральши Пахонтьевой,
у любой артистки, в танцклассах
у Гебгардт и Марцинкевича, в гостях
у содержателя гласной кассы ссуд Карповича, в редакции «Петербургской Сплетни», в гостиной любой кокотки — словом, куда ни подите, везде вы
могли бы наткнуться на графа Слопчицького.
Фактические доказательства его злонамеренности, заключающиеся в его бумагах, сочинениях, корреспонденции и в хранящихся
у него брошюрах и книгах,
могут быть почерпнуты посредством немедленно произведенного обыска в занимаемой им квартире.
У многих тысяч дрожало в душе чувство, что в эту минуту они выходят из сада,
быть может, уже круглыми нищими.
Иной встречи и
быть не
могло:
у них одна и та же радость и горе, одни и те же друзья и недруги, и это высшее единение чувствовалось инстинктивно, само собою, никем и ничем не подсказанное, никаким искусством не прививаемое: оно органически, естественно рождалось из двух близких слов, из двух родных понятий: народ и царь.
— Нет, — ответила она твердо и просто. — Я только старалась разглядеть; другого
у меня не
было; но… при других обстоятельствах… сложись моя внутренняя жизнь не так странно и капризно, как она теперь сложилась, что же?..
быть может, я и
могла бы им увлечься!
В этих спорах, доходивших уже кое
у кого до колкостей и до крупной перебранки, прошло более часу времени, и казалось, что споры
могут продолжаться сколько угодно часов,
могут дойти, пожалуй, до перепалки, до потасовки, до вызова, до пощечин, но только отнюдь не до
сути дела.