Неточные совпадения
— Пойми
меня, Анна, — сказал Максим мягче. —
Я не стал бы напрасно говорить
тебе жестокие вещи. У мальчика тонкая нервная организация. У него пока есть все шансы развить остальные свои способности до такой степени, чтобы хотя отчасти вознаградить его слепоту. Но для этого нужно упражнение, а упражнение вызывается только необходимостью. Глупая заботливость, устраняющая от него необходимость усилий, убивает в нем все шансы на более полную жизнь.
— Уйди, пожалуйста, о н о боится
тебя и до сих пор его нет.
Я уже совсем было заснул, а этого все нет…
— Тьфу, прости боже! совсем поглупел парубок! Что
мне твоя дуда? Все они одинаковые — и дудки, и бабы, с твоей Марьей на придачу. Вот лучше спел бы
ты нам песню, коли умеешь, — хорошую старую песню.
— Эх, малый! Это не хлопские песни… Это песни сильного, вольного народа. Твои деды по матери пели их на степях по Днепру и по Дунаю, и на Черном море… Ну, да
ты поймешь это когда-нибудь, а теперь, — прибавил он задумчиво, — боюсь
я другого…
— Зачем же
ты меня гонишь? — спросила девочка своим чистым и простодушно-удивленным голосом.
— Какой
ты смешной, — заговорила она с снисходительным сожалением, усаживаясь рядом с ним на траве. — Это
ты, верно, оттого, что еще со
мной не знаком. Вот узнаешь
меня, тогда перестанешь бояться. А
я не боюсь никого.
— Послушай, — заговорила она тихо, — о чем
ты плачешь?
Ты, верно, думаешь, что
я нажалуюсь? Ну, не плачь,
я никому не скажу.
— Ну, ну, перестань же! — заговорила она тоном взрослой женщины. —
Я давно не сержусь.
Я вижу,
ты жалеешь, что напугал
меня…
—
Я не хотел напугать
тебя, — ответил он, глубоко вздыхая, чтобы подавить нервные приступы.
— Хорошо, хорошо!
Я не сержусь!..
Ты ведь больше не будешь. — Она приподняла его с земли и старалась усадить рядом с собою.
— По-французски!.. И пальцами… какой
ты умный! — искренно восхитилась она. — Однако
я боюсь, как бы
ты не простудился. Вон над рекой какой туман.
— Иди, иди!
Я к
тебе завтра приду. Теперь
тебя ждут и
меня тоже.
— Ну, на этот раз дядя Максим отпустит
тебя, — сказала Анна Михайловна, —
я у него попрошу.
— Вот что, Веля… — сказал он, взяв дочь за плечо и посматривая на ее будущего учителя. — Помни всегда, что на небе есть бог, а в Риме святой его «папеж». Это
тебе говорю
я, Валентин Яскульский, и
ты должна
мне верить потому, что
я твой отец, — это рrimо.
— Secundo,
я шляхтич славного герба, в котором вместе с «копной и вороной» недаром обозначается крест в синем поле. Яскульские, будучи хорошими рыцарями, не раз меняли мечи на требники и всегда смыслили кое-что в делах неба, поэтому
ты должна
мне верить. Ну а в остальном, что касается orbisterrarum, то есть всего земного, слушай, что
тебе скажет пан Максим Яценко, и учись хорошо.
—
Я видел во сне…
я вижу
тебя и Максима, и еще… что
я все вижу… Так хорошо, так хорошо, мамочка!
— Послушай
меня, Анна, — сказал он, оставшись наедине с сестрою. — Не следует будить в мальчике вопросов, на которые
ты никогда, никогда не в состоянии будешь дать полного ответа.
— Да, о ней
я думал в этом случае не менее, чем о нем, — говорил старик сурово. — Подумай, ведь она еще ребенок, не знающий жизни!
Я не хочу верить, что
ты желала бы воспользоваться неведением ребенка.
— Скажи
мне, Петр, что это с
тобой? Отчего
ты такой грустный?
— Потому что… Ну да потому, что ведь
ты на
мне женишься, и, значит, наша жизнь будет одинакова.
—
Я?.. На
тебе?.. Значит,
ты за
меня… замуж?
— Ну да, ну да, конечно! — ответила она с торопливым волнением. — Какой
ты глупый! Неужели
тебе никогда не приходило это в голову? Ведь это же так просто! На ком же
тебе и жениться, как не на
мне?
— Послушай, Веля, — заговорил он, взяв ее за руку. — Там сейчас говорили: в больших городах девушки учатся всему, перед
тобой тоже могла бы открыться широкая дорога… А
я…
— Ну да!
Ты и
я, мы оба любим друг друга… Какой
ты глупый! Ну, подумай сам: мог ли бы
ты остаться здесь один, без
меня?..
— И
я тоже… Без
тебя, одна… в далеком свете…
— Хотят стариков в архив… Брешут!.. В свое время и мы с
тобой, братику, тоже… Да и теперь еще… Правду
я говорю или нет?
«Что это было со
мной?» — подумал он, и в то же мгновение в его памяти прозвучали слова, которые она сказала вчера, в сумерки, у старой мельницы: «Неужели
ты никогда не думал об этом?.. Какой
ты глупый!..»
— Это у Егорья за пятнадцать верст, — пояснил звонарь. — У них всегда на полчаса раньше нашего вечерня… А
ты слышишь?
Я тоже слышу, — другие не слышат…
— Послушай, Аня, — спросил Максим у сестры по возвращении домой. — Не знаешь ли
ты, что случилось во время нашей поездки?
Я вижу, что мальчик изменился именно с этого дня.
— Какое проклятье — быть безногим чурбаном!
Ты забываешь, что
я не лазаю по колокольням, а от баб, видно, не добьешься толку. Эвелина, попробуй хоть
ты сказать разумно, что же такое было на колокольне?
— Что же
ты думаешь? Скажи.
Ты,
я вижу, умеешь думать.
—
Ты думаешь,
я люблю
тебя? — резко спросил он в тот же день, оставшись наедине с Эвелиной.
— Ну а
я не знаю, — угрюмо возразил слепой. — Да,
я не знаю. Прежде и
я был уверен, что люблю
тебя больше всего на свете, но теперь не знаю. Оставь
меня, послушайся тех, кто зовет
тебя к жизни, пока не поздно.
— Зачем
ты мучишь
меня? — вырвалась у нее тихая жалоба.
Если б
я мог увидеть таким образом мать, отца,
тебя и Максима,
я был бы доволен…
— Погоди, — сказал он. — Не знаю, впрочем, удастся ли
мне объяснить
тебе, как следует… Что такое красный звон,
ты можешь узнать не хуже
меня:
ты слышал его не раз в городах, в большие праздники, только в нашем краю не принято это выражение…
— Да,
я помню… Зачем
ты запретил нам тогда продолжать? Может быть,
мне удалось бы понять.
— Да, да! Странные мысли приходят
мне в голову… Случайность это или нет, что кровь у нас красная. Видишь ли… когда в голове твоей рождается мысль, когда
ты видишь свои сны, от которых, проснувшись, дрожишь и плачешь, когда человек весь вспыхивает от страсти, — это значит, что кровь бьет из сердца сильнее и приливает алыми ручьями к мозгу. Ну и она у нас красная…
Теперь
я скажу
тебе о зеленом цвете.
—
Ты сам сказал: смерти. А ведь для
меня все черно… всегда и всюду черно!
Постой,
я хочу поговорить с
тобой серьезно и рад, что это будет именно здесь.
Слушай же теперь, что
я скажу
тебе: если
ты захочешь исправить нашу ошибку, если
ты швырнешь судьбе в глаза все преимущества, которыми жизнь окружила
тебя с колыбели, и захочешь испытать участь вот этих несчастных…
я, Максим Яценко, обещаю
тебе свое уважение, помощь и содействие…
Слышишь
ты меня, Петр Яценко?
Я был немногим старше
тебя, когда понес свою голову в огонь и сечу…
Обо
мне тоже плакала мать, как будет плакать о
тебе.
Но, черт возьми,
я полагаю, что был в своем праве, как и
ты теперь в своем!..
—
Ты слышишь?..
Я здесь!.. — сказала мать.
— Ну-ну, мой мальчик, — сказал он. —
Я, кажется, должен просить у
тебя прощения…
— К черту уроки! — ответил Максим с гримасой нетерпения. — Слишком долго оставаться педагогом — это ужасно оглупляет. Нет, этот раз
я не думал ни о каких уроках, а просто очень рассердился на
тебя и на себя…
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут пишет он
мне в записке? (Читает.)«Спешу
тебя уведомить, душенька, что состояние мое было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)
Я ничего не понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Аммос Федорович. Вот
тебе на! (Вслух).Господа,
я думаю, что письмо длинно. Да и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Хлестаков. Поросенок
ты скверный… Как же они едят, а
я не ем? Отчего же
я, черт возьми, не могу так же? Разве они не такие же проезжающие, как и
я?
Осип. Послушай, малый:
ты,
я вижу, проворный парень; приготовь-ка там что-нибудь поесть.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак!
Ты привык там обращаться с другими:
я, брат, не такого рода! со
мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)
Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.