Неточные совпадения
— Эге, я ж это знаю!.. Нынче,
говорят, такие люди пошли, что уже ничему
и не верят. Вот оно как! А я ж его видел, вот как тебя теперь, а то еще лучше, потому что теперь у меня глаза старые, а тогда были молодые. Ой-ой, как еще видели мои глаза смолоду!..
— Вот, —
говорит, — хорошо. Только что бы тебе, человече, пораньше немного приехать? Да
и пан тоже — всегда вот так!..
Не расспросить же было толком, может, кто охотой женится. Сейчас схватили человека
и давай ему сыпать! Разве,
говорит, это по-христиански так делать? Тьфу!..
— Я, —
говорит, — тебе, дураку, счастья хочу, а ты нос воротишь. Теперь ты один, как медведь в берлоге,
и заехать к тебе
не весело… Сыпьте ж ему, дураку, пока
не скажет: довольно!.. А ты, Опанас, ступай себе к чертовой матери. Тебя,
говорит, к обеду
не звали, так сам за стол
не садись, а то видишь, какое Роману угощенье? Тебе как бы того же
не было.
—
И сама ты, —
говорит, — того
не стоишь, сколько из-за тебя человека мордовали.
— Ступай себе!
Не надо мне бабы в сторожке! Чтоб
и духу твоего
не было!
Не люблю, —
говорит, — когда у меня баба в избе спит. Дух, —
говорит, — нехороший.
Ну а после ничего, притерпелся. Оксана, бывало, избу выметет
и вымажет чистенько, посуду расставит: блестит все, даже сердцу весело. Роман видит: хорошая баба, — помаленьку
и привык. Да
и не только привык, хлопче, а стал ее любить, ей-богу,
не лгу! Вот какое дело с Романом вышло. Как пригляделся хорошо к бабе, потом
и говорит...
Вот как
говорит Роман, да
не то, что
говорит, а так как раз
и сделал: вырыл могилку
и похоронил.
Кто знающий человек, по книгам учился, то,
говорят, может ей крест дать,
и не станет она больше летать…
Она летает, она просит, а мы только
и говорим: «Геть-геть, бедная душа, ничего мы
не можем сделать!» Вот заплачет
и улетит, а потом
и опять прилетает.
Вот выздоровела Оксана, все на могилку ходила. Сядет на могилке
и плачет, да так громко, что по всему лесу, бывало, голос ее ходит. Это она так свою диты́ну жалела, а Роман
не жалел диты́ну, а Оксану жалел. Придет, бывало, из лесу, станет около Оксаны
и говорит...
— Молчи уж, глупая ты баба! Вот было бы о чем плакать! Померла одна диты́на, то, может, другая будет. Да еще, пожалуй,
и лучшая, эге! Потому что та еще, может,
и не моя была, я же таки
и не знаю. Люди
говорят… А это будет моя.
Вот уже Оксана
и не любила, когда он так
говорил. Перестанет, бывало, плакать
и начнет его нехорошими словами «лаять». Ну, Роман на нее
не сердился.
А таки
говорила мне баба Федосья, когда я за нею на село ходил: «Что-то у тебя, Роман, скоро диты́на поспела!» А я
говорю бабе: «Как же мне таки знать, скоро ли или нескоро?..» Ну а ты все же брось голосить, а то я осержусь, то еще, пожалуй, как бы тебя
и не побил.
А старый пан
не позволил, приставил его к своему паничу: тут тебе,
говорит,
и батько,
и мать,
и жинка.
— Да, —
говорит, — баба! Хоть бы
и не такому дурню досталась.
— А тем, —
говорит Опанас, — что
не сумеешь жинку свою уберечь, тем
и дурень…
— А что ж мне ее беречь? —
говорит Опанасу, а сам все на пана смотрит. — Здесь, кроме зверя, никакого черта
и нету, вот разве милостивый пан когда завернет. От кого же мне жинку беречь? Смотри ты, вражий козаче, ты меня
не дразни, а то я, пожалуй,
и за чуприну схвачу.
—
Не сердись ты на меня, братику, —
говорит козак. — Послушай, что тебе Опанас скажет: видел ты, как у пана в ногах валялся, сапоги у него целовал, чтоб он Оксану за меня отдал? Ну, бог с тобой, человече… Тебя поп окрутил, такая, видно, судьба! Так
не стерпит же мое сердце, чтоб лютый ворог опять
и над ней,
и над тобой потешался. Гей-гей! Никто того
не знает, что у меня на душе… Лучше же я
и его,
и ее из рушницы вместо постели уложу в сырую землю…
— Ну, —
говорит ему Опанас, — ступай теперь
и не показывай виду, пуще всего перед Богданом. Неумный ты человек, а эта панская собака хитра. Смотри же: панской горелки много
не пей, а если отправит тебя с доезжачими на болото, а сам захочет остаться, веди доезжачих до старого дуба
и покажи им объездную дорогу, а сам, скажи, прямиком пойдешь по лесу… Да поскорее сюда возвращайся.
— Добре, —
говорит Роман. — Соберусь на охоту, рушницу
не дробью заряжу
и не «леткой» на птицу, а доброю пулей на медведя.
Эге,
говорю тебе, хитрый был пан! Хотел Романа напоить своею горелкой допьяна, а еще такой
и горелки
не бывало, чтобы Романа свалила. Пьет он из панских рук чарку, пьет
и другую,
и третью выпил, а у самого только глаза, как у волка, загораются, да усом черным поводит. Пан даже осердился.
— Как-таки
не помнить! Ото ж
и говорю, что неумный человек был,
не знал, что горько, что сладко. Канчук горек, а я его лучше бабы любил. Вот спасибо вам, милостивый пане, что научили меня, дурня, мед есть.
Один Опанас
не испугался; вышел он, по панскому слову, с бандурой песни петь, стал бандуру настраивать, сам посмотрел сбоку на пана
и говорит ему...
Эй, хлопче,
не довелось тебе слышать, как играл Опанас Швидкий, а теперь уж
и не услышишь! Вот же
и не хитрая штука бандура, а как она у знающего человека хорошо
говорит. Бывало, пробежит по ней рукою, она ему все
и скажет: как темный бор в непогоду шумит,
и как ветер звенит в пустой степи по бурьяну,
и как сухая травинка шепчет на высокой козацкой могиле.
Говорят, вывелись уж бандуристы,
не слышно их уже на ярмарках
и на базарах.
Ох,
не понял пан песни, вытер слезы
и говорит...
— Ох, пане, пане, —
говорит Опанас, — у нас
говорят старые люди: в сказке правда
и в песне правда. Только в сказке правда — как железо: долго по свету из рук в руки ходило, заржавело… А в песне правда — как золото, что никогда его ржа
не ест… Вот как
говорят старые люди!
—
Не печалься за нас, пане, —
говорит Опанас, — Роман будет на болоте раньше твоих доезжачих, а я, по твоей милости, один на свете, мне о своей голове думать недолго. Вскину рушницу за плечи
и пойду себе в лес… Наберу проворных хлопцев
и будем гулять… Из лесу станем выходить ночью на дорогу, а когда в село забредем, то прямо в панские хоромы. Эй, подымай, Ромасю, пана, вынесем его милость на дождик.
Вот придут скоро из лесу Максим
и Захар, посмотри ты на них обоих: я ничего им
не говорю, а только кто знал Романа
и Опанаса, тому сразу видно, который на которого похож, хотя они уже тем людям
не сыны, а внуки…
Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик
не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох
и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего
и говорить про губернаторов…
Анна Андреевна. Вот хорошо! а у меня глаза разве
не темные? самые темные. Какой вздор
говорит! Как же
не темные, когда я
и гадаю про себя всегда на трефовую даму?
— Анна Андреевна именно ожидала хорошей партии для своей дочери, а вот теперь такая судьба: именно так сделалось, как она хотела», —
и так, право, обрадовалась, что
не могла
говорить.
Осип.
Говорит: «Этак всякий приедет, обживется, задолжается, после
и выгнать нельзя. Я,
говорит, шутить
не буду, я прямо с жалобою, чтоб на съезжую да в тюрьму».
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем,
и говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая,
не знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.