Неточные совпадения
— Ну, кому, скажи, пожалуйста, вред от благодарности, — говорил
мне один добродетельный подсудок, «не бравший взяток», —
подумай: ведь дело кончено, человек чувствует, что всем тебе обязан, и идет с благодарной душой… А ты его чуть не собаками… За что?
В этом отношении совесть его всегда была непоколебимо спокойна, и когда
я теперь
думаю об этом, то
мне становится ясна основная разница в настроении честных людей того поколения с настроением наших дней.
Но останутся ли они навсегда,
я этого не знал и даже мало
думал об этом…
В связи с описанной сценой
мне вспоминается вечер, когда
я сидел на нашем крыльце, глядел на небо и «
думал без слов» обо всем происходящем… Мыслей словами, обобщений, ясных выводов не было… «Щось буде» развертывалось в душе вереницей образов… Разбитая «фигура»… мужики Коляновской, мужики Дешерта… его бессильное бешенство… спокойная уверенность отца. Все это в конце концов по странной логике образов слилось в одно сильное ощущение, до того определенное и ясное, что и до сих пор еще оно стоит в моей памяти.
Рыхлинский был дальний родственник моей матери, бывал у нас, играл с отцом в шахматы и всегда очень ласково обходился со
мною. Но тут он молчаливо взял линейку, велел
мне протянуть руку ладонью кверху, и… через секунду на моей ладони остался красный след от удара… В детстве
я был нервен и слезлив, но от физической боли плакал редко; не заплакал и этот раз и даже не без гордости
подумал: вот уже
меня, как настоящих пансионеров, ударили и «в лапу»…
«Это оттого, —
подумал я, проснувшись весь в поту и с сильно стучавшим сердцем, — что они русские и
я русский».
—
Я не радуюсь, — сказал
я Стоцкому, — но… когда так… Ну, что ж.
Я — русский, а он пускай
думает, что хочет…
Оказалось, что реформа, запретившая оставаться более двух лет в одном классе, застигла его продолжительную гимназическую карьеру только на второй ступени. Богатырь оказался моим товарищем, и
я со страхом
думал, что он сделает со
мной в ближайшую перемену… Но он не показал и виду, что помнит о наших внегимназических отношениях. Вероятно, ему самому эти воспоминания доставляли мало удовольствия…
На вопрос, когда-то поставленный, по словам отца, «философами»: «можно ли
думать без слов»,
я теперь ответил бы совершенно определенно: да, можно.
— Что он понимает, этот малыш, — сказал он с пренебрежением.
Я в это время, сидя рядом с теткой, сосредоточенно пил из блюдечка чай и
думал про себя, что
я все понимаю не хуже его, что он вообще противный, а баки у него точно прилеплены к щекам. Вскоре
я узнал, что этот неприятный
мне «дядя» в Киеве резал лягушек и трупы, не нашел души и не верит «ни в бога, ни в чорта».
Я тогда еще верил по — отцовски и
думал, что счеты отца сведены благополучно: он был человек религиозный, всю жизнь молился, исполнял долг, посильно защищал слабых против сильных и честно служил «закону». Бог признает это, — и, конечно, ему теперь хорошо.
Теперь
я с удовольствием, как всегда, смотрел на его энергичное квадратное лицо, но за монотонными звуками его речи
мне слышался грудной голос нового словесника, и в ушах стояли его язвительные речи. «
Думать» и «мыслить»… Да, это правда… Разница теперь понятна. А все-таки есть в нем что-то раздражающее. Что-то будет дальше?..
Рассказ вызвал в классе сенсацию. «Что же это такое?» —
думал я с ощущением щемящей душевной боли, тем более странной, что Авдиев казался
мне теперь еще менее симпатичным.
Быть может, во веем городе
я один стою вот здесь, вглядываясь в эти огни и тени, один
думаю о них, один желал бы изобразить и эту природу, и этих людей так, чтобы все было правда и чтобы каждый нашел здесь свое место.
Не этими словами, но
думал я именно это.
Я только
думая, что можно бы изобразить все в той простоте и правде, как
я теперь это вижу, и что история мальчика, подобного
мне, и людей, его окружающих, могла бы быть интереснее и умнее графа Монте — Кристо.
— Раз вы
меня запомнили, то позвольте
думать, что вам известны также причины, почему
мне здесь оставаться… не рука.
— У
меня есть о чем
подумать.
— И насчет бога врешь!.. Вчера стоял на коленях и молился.
Думаешь,
я не видел?.. О, господи! Начитался этого Словацкого. Лучше бы выучил бином.
«Только-то?» —
Подумал я и, застегивая пуговицы, невольно повел плечами. Он внимательно и строго посмотрел
мне в лицо.
Просто
я мало
думал о том, какое действие произведут на него моя слова, и уже мог быть рассеянным в присутствии грозного начальства.
Я сидел ровно, вытянувшись и, по обыкновению,
думая о чем-то постороннем, как вдруг сидевший рядом со
мной товарищ толкнул
меня локтем и указал на дверь.
Несколько дней
я носил в себе томящее, но дорогое впечатление своего видения.
Я дорожил им и боялся, что оно улетучится. Засыпая,
я нарочно
думал о девочке, вспоминал неясные подробности сна, оживлял сопровождавшее его ощущение, и ждал, что она появится вновь. Но сны, как вдохновение: не всегда являются на преднамеренный зов.
Я, разумеется, не боялся. Наоборот, идя по широким темным улицам и пустырям,
я желал какой-нибудь опасной встречи.
Мне так приятно было
думать, что Люня еще не спит и, лежа в своей комнате с закрытыми ставнями,
думает обо
мне с опасением и участием. А
я ничего не боюсь и иду один, с палкой в руке, мимо старых, обросших плющами стен знаменитого дубенского замка. И
мне приходила в голову гордая мысль, что
я, должно быть, «влюблен».
Мне было как-то странно
думать, что вся эта церемония, музыка, ровный топот огромной толпы, — что все это имеет центром эту маленькую фигурку и что под балдахином, колеблющимся над морем голов, ведут ту самую Басину внучку, которая разговаривала со
мной сквозь щели забора и собиралась рассказать сестре свои ребяческие секреты.
Я взял в руки апельсин и никогда раньше
я не
думал, что простой апельсин может иметь такое особенное значение.
Я не смел
думать, что это подействовала моя молитва, но какое-то теплое чувство охватило
меня однажды в тихий вечерний час на пустой улице с такою силой, что
я на некоторое время совершенно забылся в молитве.
Думаю, что это чтение принесло
мне много вреда, пролагая в голове странные и ни с чем не сообразные извилины приключений, затушевывая лица, характеры, приучая к поверхностности…
Неточные совпадения
Почтмейстер. Да из собственного его письма. Приносят ко
мне на почту письмо. Взглянул на адрес — вижу: «в Почтамтскую улицу».
Я так и обомлел. «Ну, —
думаю себе, — верно, нашел беспорядки по почтовой части и уведомляет начальство». Взял да и распечатал.
Я даже
думаю (берет его под руку и отводит в сторону),
я даже
думаю, не было ли на
меня какого-нибудь доноса.
«Ах, боже мой!» —
думаю себе и так обрадовалась, что говорю мужу: «Послушай, Луканчик, вот какое счастие Анне Андреевне!» «Ну, —
думаю себе, — слава богу!» И говорю ему: «
Я так восхищена, что сгораю нетерпением изъявить лично Анне Андреевне…» «Ах, боже мой! —
думаю себе.
Городничий.
Я сам, матушка, порядочный человек. Однако ж, право, как
подумаешь, Анна Андреевна, какие мы с тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой же, теперь же
я задам перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй, кто там?
Хлестаков. Сделайте милость, садитесь.
Я теперь вижу совершенно откровенность вашего нрава и радушие, а то, признаюсь,
я уж
думал, что вы пришли с тем, чтобы
меня… (Добчинскому.)Садитесь.