Неточные совпадения
— Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты! Вы
думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки всё ни с места… Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих… Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут на водку. Уж
я их знаю,
меня не проведут!
В этот вечер Казбич был угрюмее, чем когда-нибудь, и
я заметил, что у него под бешметом надета кольчуга. «Недаром на нем эта кольчуга, —
подумал я, — уж он, верно, что-нибудь замышляет».
Пробираюсь вдоль забора и вдруг слышу голоса; один голос
я тотчас узнал: это был повеса Азамат, сын нашего хозяина; другой говорил реже и тише. «О чем они тут толкуют? —
подумал я. — Уж не о моей ли лошадке?» Вот присел
я у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова. Иногда шум песен и говор голосов, вылетая из сакли, заглушали любопытный для
меня разговор.
«А! Казбич!» —
подумал я и вспомнил кольчугу.
Казаки всё это видели, только ни один не спустился
меня искать: они, верно,
думали, что
я убился до смерти, и
я слышал, как они бросились ловить моего коня.
Вдруг, что ж ты
думаешь, Азамат? во мраке слышу, бегает по берегу оврага конь, фыркает, ржет и бьет копытами о землю;
я узнал голос моего Карагёза; это был он, мой товарищ!..
«Будет потеха!» —
подумал я, кинулся в конюшню, взнуздал лошадей наших и вывел их на задний двор.
— Как вы
думаете, Максим Максимыч, — сказал он
мне, показывая подарки, — устоит ли азиатская красавица против такой батареи?
Я решился тебя увезти,
думая, что ты, когда узнаешь
меня, полюбишь;
я ошибся: прощай! оставайся полной хозяйкой всего, что
я имею; если хочешь, вернись к отцу, — ты свободна.
Подложили цепи под колеса вместо тормозов, чтоб они не раскатывались, взяли лошадей под уздцы и начали спускаться; направо был утес, налево пропасть такая, что целая деревушка осетин, живущих на дне ее, казалась гнездом ласточки;
я содрогнулся,
подумав, что часто здесь, в глухую ночь, по этой дороге, где две повозки не могут разъехаться, какой-нибудь курьер раз десять в год проезжает, не вылезая из своего тряского экипажа.
Нам должно было спускаться еще верст пять по обледеневшим скалам и топкому снегу, чтоб достигнуть станции Коби. Лошади измучились, мы продрогли; метель гудела сильнее и сильнее, точно наша родимая, северная; только ее дикие напевы были печальнее, заунывнее. «И ты, изгнанница, —
думал я, — плачешь о своих широких, раздольных степях! Там есть где развернуть холодные крылья, а здесь тебе душно и тесно, как орлу, который с криком бьется о решетку железной своей клетки».
Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович,
я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад; потом раз, не сказав никому, отправился стрелять, — целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, —
подумал я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
—
Я вчера целый день
думала, — отвечала она сквозь слезы, — придумывала разные несчастия: то казалось
мне, что его ранил дикий кабан, то чеченец утащил в горы… А нынче
мне уж кажется, что он
меня не любит.
Что было с нею
мне делать?
Я, знаете, никогда с женщинами не обращался;
думал,
думал, чем ее утешить, и ничего не придумал; несколько времени мы оба молчали… Пренеприятное положение-с!
— Это лошадь отца моего, — сказала Бэла, схватив
меня за руку; она дрожала, как лист, и глаза ее сверкали. «Ага! —
подумал я, — и в тебе, душенька, не молчит разбойничья кровь!»
— Помилуйте, — говорил
я, — ведь вот сейчас тут был за речкою Казбич, и мы по нем стреляли; ну, долго ли вам на него наткнуться? Эти горцы народ мстительный: вы
думаете, что он не догадывается, что вы частию помогли Азамату? А
я бьюсь об заклад, что нынче он узнал Бэлу.
Я знаю, что год тому назад она ему больно нравилась — он
мне сам говорил, — и если б надеялся собрать порядочный калым, то, верно, бы посватался…
Когда
я увидел Бэлу в своем доме, когда в первый раз, держа ее на коленях, целовал ее черные локоны,
я, глупец,
подумал, что она ангел, посланный
мне сострадательной судьбою…
— Постой, постой! — закричал вдруг Максим Максимыч, ухватясь за дверцы коляски, — совсем было забыл… У
меня остались ваши бумаги, Григорий Александрович…
я их таскаю с собой…
думал найти вас в Грузии, а вот где Бог дал свидеться… Что
мне с ними делать?..
— Скажите, — продолжал он, обратясь ко
мне, — ну что вы об этом
думаете?.. ну, какой бес несет его теперь в Персию?..
«Суда в пристани есть, —
подумал я, — завтра отправлюсь в Геленджик».
«В тот день немые возопиют и слепые прозрят», —
подумал я, следуя за ним в таком расстоянии, чтоб не терять его из вида.
И тут
я очень важно пересказал ей все, что видел,
думая смутить ее — нимало!
— Что он вам рассказывал? — спросила она у одного из молодых людей, возвратившихся к ней из вежливости, — верно, очень занимательную историю — свои подвиги в сражениях?.. — Она сказала это довольно громко и, вероятно, с намерением кольнуть
меня. «А-га! —
подумал я, — вы не на шутку сердитесь, милая княжна; погодите, то ли еще будет!»
«Может быть, —
подумал я, — ты оттого-то именно
меня и любила: радости забываются, а печали никогда…»
Наконец мы расстались;
я долго следил за нею взором, пока ее шляпка не скрылась за кустарниками и скалами. Сердце мое болезненно сжалось, как после первого расставания. О, как
я обрадовался этому чувству! Уж не молодость ли с своими благотворными бурями хочет вернуться ко
мне опять, или это только ее прощальный взгляд, последний подарок — на память?.. А смешно
подумать, что на вид
я еще мальчик: лицо хотя бледно, но еще свежо; члены гибки и стройны; густые кудри вьются, глаза горят, кровь кипит…
«Что делает теперь Вера?» —
думал я…
— Знаешь ли что? — сказал
я ему, —
я пари держу, что она не знает, что ты юнкер; она
думает, что ты разжалованный…
«О-го! —
подумал я, — у него, видно, есть уже надежды…»
«Это значит, —
подумал я, — что их двери для
меня навеки закрыты».
— Что же, — сказал пьяный господин, мигнув драгунскому капитану, который ободрял его знаками, — разве вам не угодно?..
Я таки опять имею честь вас ангажировать pour mazure… [на мазурку… (фр.)] Вы, может,
думаете, что
я пьян? Это ничего!.. Гораздо свободнее, могу вас уверить…
— У вас очень мало самолюбия! — сказала она
мне вчера. — Отчего вы
думаете, что
мне веселее с Грушницким?
Неужели,
думал я, мое единственное назначение на земле — разрушать чужие надежды?
Грушницкий не вынес этого удара; как все мальчики, он имеет претензию быть стариком; он
думает, что на его лице глубокие следы страстей заменяют отпечаток лет. Он на
меня бросил бешеный взгляд, топнул ногою и отошел прочь.
«Это шутки Грушницкого!» —
подумал я.
«За что они все
меня ненавидят? —
думал я.
— Все… только говорите правду… только скорее… Видите ли,
я много
думала, стараясь объяснить, оправдать ваше поведение; может быть, вы боитесь препятствий со стороны моих родных… это ничего; когда они узнают… (ее голос задрожал)
я их упрошу. Или ваше собственное положение… но знайте, что
я всем могу пожертвовать для того, которого люблю… О, отвечайте скорее, сжальтесь… Вы
меня не презираете, не правда ли?
«Ага, —
подумал я, — наконец-таки вышло по-моему».
— Прошу вас, — продолжал
я тем же тоном, — прошу вас сейчас же отказаться от ваших слов; вы очень хорошо знаете, что это выдумка.
Я не
думаю, чтоб равнодушие женщины к вашим блестящим достоинствам заслуживало такое ужасное мщение.
Подумайте хорошенько: поддерживая ваше мнение, вы теряете право на имя благородного человека и рискуете жизнью.
— Милостивый государь, когда
я что говорю, так
я это
думаю и готов повторить…
Я не боюсь ваших угроз и готов на все.
Вы
думаете, что
я вам без спора подставлю свой лоб… но мы бросим жребий!.. и тогда… тогда… что, если его счастье перетянет? если моя звезда наконец
мне изменит?..
Капитан мигнул Грушницкому, и этот,
думая, что
я трушу, принял гордый вид, хотя до сей минуты тусклая бледность покрывала его щеки. С тех пор как мы приехали, он в первый раз поднял на
меня глаза; но во взгляде его было какое-то беспокойство, изобличавшее внутреннюю борьбу.
— И вы не отказываетесь от своей клеветы? не просите у
меня прощения?..
Подумайте хорошенько: не говорит ли вам чего-нибудь совесть?
Послушайте: вы, может быть,
думаете, что
я ищу чинов, огромного богатства, — разуверьтесь!
я хочу только счастья дочери.