Потом вдруг все стихло, и он увидел еврейскую свадьбу: мистер Мозес из Луисвилля, еврей очень неприятного вида, венчает Анну с молодым Джоном. Джон с торжествующим видом топчет ногой рюмку, как это делается на еврейской свадьбе, а кругом, надрываясь,
все в поту, с вытаращенными глазами, ирландцы гудят и пищат на скрипицах, и на флейтах, и на пузатых контрабасах… А невдалеке, задумчивый и недоумевающий, стоит Берко и говорит...
Неточные совпадения
Потом немец вынул монету, которую ему Дыма сунул
в руку, и показывает лозищанам. Видно, что у этого человека все-таки была совесть; не захотел напрасно денег взять, щелкнул себя пальцем по галстуку и говорит: «Шнапс», а сам рукой на кабачок показал. «Шнапс», это на
всех языках понятно, что значит. Дыма посмотрел на Матвея, Матвей посмотрел на Дыму и говорит...
Но
потом увидел, что это не с одним Дымой; многие почтенные люди и даже шведские и датские барышни, которые плыли
в Америку наниматься
в горничные и кухарки, так же висели на бортах, и с ними было
все то же, что и с Дымой.
На рельсах вдали показался какой-то круг и покатился, и стал вырастать, приближаться, железо зазвенело и заговорило под ногами, и скоро перед платформой пролетел целый поезд… Завизжал, остановился, открылись затворки — и несколько десятков людей торопливо прошли мимо наших лозищан.
Потом они вошли
в вагон, заняли пустые места, и поезд сразу опять кинулся со
всех ног и полетел так, что только мелькали окна домов…
А
потом вспомнил: да ведь это американцы. Те, что летают по воздуху, что смеются
в церквах, что женятся у раввинов на еврейках, что выбирают себе веру, кто как захочет… Те, что берут себе
всего человека, и тогда у него тоже меняется вера…
Дыма тихонько полез под одеяло, стараясь улечься на краю постели. Однако когда
в комнате погасили огонь и последний из американцев улегся, он сначала
все еще лицемерно вздохнул,
потом поправился на своем месте и, наконец, сказал...
Она собиралась молиться, вынула свой образок и только что хотела приладить его где-нибудь
в уголку, как слова Розы напомнили ей, что она —
в еврейском помещении. Она стояла
в нерешительности, с образком
в руках. Роза
все смотрела на нее и
потом сказала...
— Так вот они собирают голоса. Они говорят, что если бы оба наши голоса, то они и дали бы больше, чем за один мой… А нам что это стоит? Нужно только тут
в одном месте записаться и не говорить, что мы недавно приехали. А
потом… Ну, они
все сделают и укажут…
И на этом он проснулся… Ирландцы спешно пили
в соседней комнате утренний кофе и куда-то торопливо собирались. Дыма держался
в стороне и не глядел на Матвея, а Матвей
все старался вспомнить, что это ему говорил кто-то во сне, тер себе лоб и никак не мог припомнить ни одного слова.
Потом, когда почти
все разошлись и квартира Борка опустела, он вдруг поднялся наверх,
в комнату девушек.
Матвей попробовал вернуться. Он еще не понимал хорошенько, что такое с ним случилось, но сердце у него застучало
в груди, а
потом начало как будто падать. Улица, на которой он стоял, была точь-в-точь такая, как и та, где был дом старой барыни. Только занавески
в окнах были опущены на правой стороне, а тени от домов тянулись на левой. Он прошел квартал, постоял у другого угла, оглянулся, вернулся опять и начал тихо удаляться,
все оглядываясь, точно его тянуло к месту или на ногах у него были пудовые гири.
Прежде
всего, человека
в странной белой одежде видели идущим на 4 avenue, [Проспект. (Ред.)]
потом он долго шел пешком, под настилкой воздушной дороги, к Бруклинскому мосту.
Он слушал, как шаги стихали,
потом стихли, и только деревья что-то шептали перед рассветом
в сгустившейся темноте…
Потом с моря надвинулась мглистая туча, и пошел тихий дождь, недолгий и теплый, покрывший
весь парк шорохом капель по листьям.
Матвей думал, что далее он увидит отряд войска. Но, когда пыль стала ближе и прозрачнее, он увидел, что за музыкой идут — сначала рядами, а
потом, как попало,
в беспорядке —
все такие же пиджаки, такие же мятые шляпы, такие же пыльные и полинялые фигуры. А впереди
всей этой пестрой толпы, высоко над ее головами, плывет и колышется знамя, укрепленное на высокой платформе на колесах. Кругом знамени, точно стража, с десяток людей двигались вместе с толпой…
И по мере того, как природа становилась доступнее, понятнее и проще, по мере того, как душа лозищанина
все более оттаивала и смягчалась, раскрываясь навстречу спокойной красоте мирной и понятной ему жизни; по мере того, как
в нем, на месте тупой вражды, вставало сначала любопытство, а
потом удивление и тихое смирение, — по мере
всего этого и наряду со
всем этим его тоска становилась
все острее и глубже.
Около странного человека стали собираться кучки любопытных, сначала мальчики и подростки, шедшие
в школы,
потом приказчики,
потом дэбльтоунские дамы, возвращавшиеся из лавок и с базаров, — одним словом,
весь Дэбльтоун, постепенно просыпавшийся и принимавшийся за свои обыденные дела, перебывал на площадке городского сквера, у железнодорожной станции, стараясь, конечно, проникнуть
в намерения незнакомца…
О Матвее и его истории скоро забыли, и ни Дыма, ни Анна не узнали, что он очутился
в Дэбльтоуне и
потом перешел
в колонию, что здесь он был приписан к штату и подавал свой голос, после мучительных колебаний и сомнений (ему
все вспоминалась история Дымы
в Нью-Йорке).
Неточные совпадения
Слуга. Вы изволили
в первый день спросить обед, а на другой день только закусили семги и
потом пошли
всё в долг брать.
Марья Антоновна. Право, маменька,
все смотрел. И как начал говорить о литературе, то взглянул на меня, и
потом, когда рассказывал, как играл
в вист с посланниками, и тогда посмотрел на меня.
Добчинский.То есть оно так только говорится, а он рожден мною так совершенно, как бы и
в браке, и
все это, как следует, я завершил
потом законными-с узами супружества-с. Так я, изволите видеть, хочу, чтоб он теперь уже был совсем, то есть, законным моим сыном-с и назывался бы так, как я: Добчинский-с.
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и
в гостинице
все нехорошо, и к нему не поедет, и что он не хочет сидеть за него
в тюрьме; но
потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу,
все пошло хорошо.
Четыре года тихие, // Как близнецы похожие, // Прошли
потом…
Всему // Я покорилась: первая // С постели Тимофеевна, // Последняя —
в постель; // За
всех, про
всех работаю, — // С свекрови, свекра пьяного, // С золовушки бракованной // Снимаю сапоги…