Неточные совпадения
— Простите, — сказала она, — но вы так вдохновенно все озирали,
как некий мифический бог в седьмой день творения.
Мне кажется, вы уверены, что и
меня сотворили вы, а не кто иной.
Мне очень лестно…
Но самым невероятным
мне всегда
казалось именно это:
как тогдашняя — пусть даже зачаточная — государственная власть могла допустить, что люди жили без всякого подобия нашей Скрижали, без обязательных прогулок, без точного урегулирования сроков еды, вставали и ложились спать когда им взбредет в голову; некоторые историки говорят даже, будто в те времена на улицах всю ночь горели огни, всю ночь по улицам ходили и ездили.
Да, кстати, теперь вспомнил: этот вчерашний, дважды изогнутый,
как S, —
кажется,
мне случалось видать его выходящим из Бюро Хранителей. Теперь понимаю, отчего у
меня было это инстинктивное чувство почтения к нему и какая-то неловкость, когда эта странная I при нем… Должен сознаться, что эта I…
Мне вдруг
показалось, что
я пришел сюда напрасно (почему «напрасно» и
как я мог не прийти, раз был дан наряд?);
мне показалось — все пустое, одна скорлупа.
Внизу, в вестибюле, за столиком, контролерша, поглядывая на часы, записывала нумера входящих. Ее имя — Ю… впрочем, лучше не назову ее цифр, потому что боюсь,
как бы не написать о ней чего-нибудь плохого. Хотя, в сущности, это — очень почтенная пожилая женщина. Единственное, что
мне в ней не нравится, — это то, что щеки у ней несколько обвисли —
как рыбьи жабры (
казалось бы: что тут такого?).
Я похолодел.
Я знал, что это значит —
показаться на улице позже 22.30. Все мое сумасшествие — сразу
как сдунуло.
Я — был
я.
Мне было ясно одно:
я ненавижу ее, ненавижу, ненавижу!
И вот — 21.30. В комнате слева — спущены шторы. В комнате справа —
я вижу соседа: над книгой — его шишковатая, вся в кочках, лысина и лоб — огромная, желтая парабола.
Я мучительно хожу, хожу:
как мне — после всего — с нею, с О? И справа — ясно чувствую на себе глаза, отчетливо вижу морщины на лбу — ряд желтых, неразборчивых строк; и
мне почему-то
кажется — эти строки обо
мне.
На тарелке явственно обозначилось нечто лимонно-кислое. Милый — ему
показался обидным отдаленный намек на то, что у него может быть фантазия… Впрочем, что же: неделю назад, вероятно,
я бы тоже обиделся. А теперь — теперь нет: потому что
я знаю, что это у
меня есть, — что
я болен. И знаю еще — не хочется выздороветь. Вот не хочется, и все. По стеклянным ступеням мы поднялись наверх. Все — под нами внизу —
как на ладони…
Руки ослабели, разжались. Талон выпал из них на стол. Она сильнее
меня, и
я,
кажется, сделаю так,
как она хочет. А впрочем… впрочем, не знаю: увидим — до вечера еще далеко… Талон лежит на столе.
Вы, ураниты, — суровые и черные,
как древние испанцы, мудро умевшие сжигать на кострах, — вы молчите,
мне кажется, вы — со
мною. Но
я слышу: розовые венеряне — что-то там о пытках, казнях, о возврате к варварским временам. Дорогие мои:
мне жаль вас — вы не способны философски-математически мыслить.
Показалось: именно эти желтые зубы
я уже видел однажды — неясно,
как на дне, сквозь толщу воды — и
я стал искать. Проваливался в ямы, спотыкался о камни, ржавые лапы хватали
меня за юнифу, по лбу ползли вниз, в глаза, остросоленые капли пота…
— Да… (
Мне кажется, она права —
как она может сейчас быть не права?)
Мне страшно шевельнуться: во что
я обращусь? И
мне кажется — все так же,
как и
я, боятся мельчайшего движения. Вот сейчас, когда
я пишу это, все сидят, забившись в свои стеклянные клетки, и чего-то ждут. В коридоре не слышно обычного в этот час жужжания лифта, не слышно смеха, шагов. Иногда вижу: по двое, оглядываясь, проходят на цыпочках по коридору, шепчутся…
И снова: толпа, головы, ноги, руки, рты. Выскакивают на секунду лица — и пропадают, лопаются,
как пузыри. И на секунду — или, может быть, это только
мне кажется — прозрачные, летящие крылья-уши.
— Послушайте, — сказала
мне I, — эта женщина,
кажется, поставила себе целью охранять вас от
меня как малого ребенка. Это — с вашего разрешения?
Это было естественно, этого и надо было ждать. Мы вышли из земной атмосферы. Но так как-то все быстро, врасплох — что все кругом оробели, притихли. А
мне —
мне показалось даже легче под этим фантастическим, немым солнцем:
как будто
я, скорчившись последний раз, уже переступил неизбежный порог — и мое тело где-то там, внизу, а
я несусь в новом мире, где все и должно быть непохожее, перевернутое…
— Мне не нравится в славянофильстве учение о национальной исключительности, — заметил Привалов. — Русский человек,
как мне кажется, по своей славянской природе, чужд такого духа, а наоборот, он всегда страдал излишней наклонностью к сближению с другими народами и к слепому подражанию чужим обычаям… Да это и понятно, если взять нашу историю, которая есть длинный путь ассимиляции десятков других народностей. Навязывать народу то, чего у него нет, — и бесцельно и несправедливо.
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам
кажется только, что близко; а вы вообразите себе, что далеко.
Как бы
я был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в свои объятия.
Хлестаков.
Я — признаюсь, это моя слабость, — люблю хорошую кухню. Скажите, пожалуйста,
мне кажется,
как будто бы вчера вы были немножко ниже ростом, не правда ли?
Хлестаков. А, да
я уж вас видел. Вы,
кажется, тогда упали? Что,
как ваш нос?
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у
меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж,
кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь
какой невзрачный, низенький,
кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у
меня проговоришься.
Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)
Кажется, эта комната несколько сыра?