Неточные совпадения
—
Какой молодчина!.. Ни дать ни взять польский жид. Вот второй гетман его войска,
пан Лисовский, так нечего сказать — удалая голова!
Повелительный голос поляка представлял такую странную противоположность с наружностию, которая возбуждала чувство, совершенно противное страху, что Алексей, не думая повиноваться, стоял
как вкопанный, глядел во все глаза на
пана и кусал губы, чтоб не лопнуть со смеху.
— Ага! догадался! — сказал поляк, садясь в передний угол. — Счастлив ты, что унес ноги, а не то бы я с тобою переведался. Hex их вшисци дьябли везмо!
Какие здесь буяны! Видно, не были еще в переделе у
пана Лисовского.
— Прошу не погневаться, — возразил Кирша, — я сам служил в войске гетмана Сапеги, который стоял под Троицею, и, помнится, русские колотили нас порядком; бывало,
как случится: то днем, то ночью. Вот, например, помнишь, ясновельможный
пан,
как однажды поутру, на монастырском капустном огороде?.. Что это ваша милость изволит вертеться? Иль неловко сидеть?
—
Как теперь, гляжу, — продолжал Кирша, — на этом огороде лихая была схватка, и
пан Лисовский один за десятерых работал.
— Помилуй,
как не было! — продолжал Кирша. — Да об этом все войско Сапеги знает. Этот трусишка служил в регименте Лисовского товарищем и, помнится, прозывался… да, точно так…
паном Копычинским.
— Теперь, Кирша, — сказал Юрий, — между тем
как я стану угощать дорогого гостя, возьми свою винтовку и посматривай, чтоб эти молодцы не воротились. Ну,
пан, прошу покорно! Да поторапливайся: мне некогда дожидаться.
— Власьевна сказывала, что о зимнем Николе, когда боярин ездил с ней в Москву, она была здоровехонька; приехала назад в отчину — стала призадумываться; а
как батюшка просватал ее за какого-то большого польского
пана, так она с тех пор
как в воду опущенная.
— И, светик мой! да
как же тебе сегодня не быть нарядною? Авось бог поможет нам вниз сойти. Ведь у батюшки твоего сегодня пир горой: какой-то большой польский
пан будет.
— Постой-ка, боярышня, — продолжал после небольшой остановки запорожец. — Да у тебя еще другая кручина,
как туман осенний, на сердце лежит… Я вижу, тебя хотят выдать замуж… за одного большого польского
пана… Не горюй, Анастасья Тимофеевна! Этой свадьбы не бывать! Я скажу словца два твоему батюшке, так он не повезет тебя в Москву, а твой жених сюда не приедет: ему скоро будет не до этого.
А что ты не будешь за
паном Гонсевским, за это тебе ручается Кирша, запорожец, который знает наверное, что его милости и всем этим иноверцам скоро придет так жутко в Москве,
как злому кошевому атаману на раде, когда начнут его уличать в неправде.
Быстрые движения, смелый взгляд, смуглое откровенное лицо — все доказывало, что
пан Тишкевич провел бо???льшую часть своей жизни в кругу бесстрашных воинов, живал под открытым небом и так же беззаботно ходил на смертную драку,
как на шумный и веселый пир своих товарищей.
— А вот
как: я велел их запереть в холодную избу, поставил караул, а сам лег соснуть; казаки мои — нет их вшисци дьябли везмо! — также вздремнули; так, видно, они вылезли в окно, сели на своих коней, да и до лесу… Что ж ты, боярин, качаешь головой? — продолжал Копычинский, нимало не смущаясь. — Иль не веришь? Далибук, так! Спроси хоть
пана региментаря.
— На меня не ссылайся,
пан, — сказал Тишкевич, — я столько же знаю об этом,
как и боярин, так в свидетели не гожусь; а только, мне помнится, ты рассказывал, что запер их не в избу, а в сени.
Поляки отвечали довольно вежливо на поклон Милославского; а
пан Тишкевич, оборотясь к Копычинскому, спросил сердитым голосом:
как он смел сочинить ему такую сказку? Копычинский не отвечал ни слова; устремя свои бездушные глаза на Юрия, он стоял
как вкопанный, и только одна лихорадочная дрожь доказывала, что несчастный хвастун не совсем еще претворился в истукана.
— Я вижу, от него толку не добьешься, — продолжал Тишкевич. — Потрудись,
пан Милославский, рассказать нам,
как он допытался от тебя, что ты везешь казну в Нижний Новгород,
как запер тебя и служителей твоих в холодную избу и
как вы все трое выскочили из окна, в которое, чай, и курица не пролезет?
— Дивлюсь,
пан,
как горячо ты защищаешь недруга твоего государя.
— Заалеет опять,
как маков цвет, — перервал Лесута-Храпунов. — Нечего сказать, всякий позавидует
пану Гонсевскому, когда Анастасья Тимофеевна будет его супругою.
Все приличия были забыты: пьяные господа обнимали пьяных слуг; некоторые гости ревели наразлад вместе с песенниками; другие, у которых ноги были тверже языка, приплясывали и кривлялись,
как рыночные скоморохи, и даже важный Замятня-Опалев несколько раз приподнимался, чтоб проплясать голубца; но, видя, что все его усилия напрасны, пробормотал: «Сердце мое смятеся и остави мя сила моя!»
Пан Тишкевич хотя не принимал участия в сих отвратительных забавах, но, казалось, не скучал и смеялся от доброго сердца, смотря на безумные потехи других.
—
Как бы то ни было, но я не теряю надежды. Может быть, нижегородцы склонятся на мирные предложения
пана Гонсевского, и когда Владислав сдержит свое царское слово и приедет в Москву…
Как ни старался Юрий уверить самого себя, что, преклонив к покорности нижегородцев, он исполнит долг свой и спасет отечество от бедствий междоусобной войны, но, несмотря на все убеждения холодного рассудка, он чувствовал, что охотно бы отдал половину своей жизни, если б мог предстать пред граждан нижегородских не посланником
пана Гонсевского, но простым воином, готовым умереть в рядах их за свободу и независимость России.
— Чему дивиться, что ты связал себя клятвенным обещанием, когда вся Москва сделала то же самое. Да вот хоть, например, князь Димитрий Мамстрюкович Черкасский изволил мне сказывать, что сегодня у него в дому сберутся здешние бояре и старшины, чтоб выслушать гонца, который прислан к нам с предложением от
пана Гонсевского. И
как ты думаешь, кто этот доверенный человек злейшего врага нашего?.. Сын бывшего воеводы нижегородского, боярина Милославского.
— Князь Димитрий!.. — сказал боярин Мансуров. — Пристало ли тебе, хозяину дома!.. Побойся бога!.. Сограждане, — продолжал он, — вы слышали предложение
пана Гонсевского: пусть каждый из вас объявит свободно мысль свою. Боярин князь Черкасский! Тебе, яко старшему сановнику думы нижегородской, довлеет говорить первому;
какой даешь ответ
пану Гонсевскому?
— Да надо завернуть в Хотьковскую обитель за Настенькой: она уж четвертый месяц живет там у своей тетки, сестры моей, игуменьи Ирины. Не век ей оставаться невестою, пора уж быть и женою
пана Гонсевского; а к тому ж если нам придется уехать в Польшу, то
как ее после выручить? Хоть, правду сказать, я не в тебя, Андрей Никитич, и верить не хочу, чтоб этот нижегородский сброд устоял против обученного войска польского и такого знаменитого воеводы, каков гетман Хоткевич.
— Да знаешь ли, что этот мальчишка обидел меня за столом при
пане Тишкевиче и всех моих гостях? Вспомить не могу!.. — продолжал Кручина, засверкав глазами. — Этот щенок осмелился угрожать мне… и ты хочешь, чтоб я удовольствовался его смертью… Нет, черт возьми! я хотел и теперь еще хочу уморить его в кандалах: пусть он тает
как свеча, пусть, умирая понемногу, узнает, каково оскорбить боярина Шалонского!
—
Как же! мы давнишние знакомцы. Не хочешь ли,
пан, покушать? У меня есть жареный гусь.
— Ой ли! Эй, слушай-ка,
пан! — закричал Кирша вслед поляку, который спешил уйти в избу. — У
какого москаля отбил ты свою саблю?.. Ушел!..
Как он к вам попался?
— Он, изволишь видеть, — отвечал служитель, — приехал месяца четыре назад из Москвы; да не поладил, что ль, с
панам Тишкевичем, который на ту пору был в наших местах с своим региментом; только говорят, будто б ему сказано, что если он назад вернется в Москву, то его тотчас повесят; вот он и приютился к господину нашему, Степану Кондратьичу Опалеву. Вишь, рожа-то у него
какая дурацкая!.. Пошел к боярину в шуты, да такой задорный, что не приведи господи!
— Да другого-то делать нечего, — продолжал Лесута, — в Москву теперь не проедешь. Вокруг ее идет такая каша, что упаси господи! и Трубецкой, и Пожарский, и Заруцкий, и проклятые шиши, — и, словом, весь русский сброд, ни дать ни взять,
как саранча, загатил все дороги около Москвы. Я слышал, что и Гонсевский перебрался в стан к гетману Хоткевичу, а в Москве остался старшим
пан Струся. О-ох, Юрий Дмитрич! плохие времена, отец мой! Того и гляди, придется пенять отцу и матери, зачем на свет родили!
—
Как не знать? они было и проводника уж нашли, который взялся довести их до войска
пана Хоткевича; да не на того напали: он из наших; повел их проселком, водил, водил да вывел куда надо. Теперь не отвертятся.
—
Как!.. она невеста
пана Гонсевского? — сказал Бычура.
Одна половина гарнизона, находившаяся под командою
пана Будилы, вышла на сторону князя Пожарского и встречена была не ожесточенным неприятелем, но человеколюбивым войском, которое поспешило накормить и успокоить,
как братьев, тех самых людей, коих накануне называло своими врагами.