Неточные совпадения
— Слегла в постелю, мой друг;
и хотя после ей стало легче, но когда я стал прощаться с нею, то она ужасно меня перепугала. Представь себе: горесть ее была так велика, что она не могла даже плакать; почти полумертвая она упала мне на шею! Не помню, как я бросился в коляску
и доехал до первой станции… А кстати, я тебе еще не сказывал. Ты писал ко мне, что взял в плен французского
полковника, графа, графа… как бишь?
Когда я узнал, что он тот самый
полковник, которого ты угощал на своем биваке, то, разумеется, стал его расспрашивать о тебе,
и хотя от боли
и усталости он едва мог говорить, но отвечал весьма подробно на все мои вопросы.
— Да, я служу при главном штабе. Я очень рад, мой друг, что могу первый тебя поздравить
и порадовать твоих товарищей, — прибавил Сурской, взглянув на офицеров, которые толпились вокруг бивака, надеясь услышать что-нибудь новое от
полковника, приехавшего из главной квартиры.
— Хорошо, ступайте с первой ротою, — сказал
полковник, взглянув с приметным состраданием на молодого офицера. — Вторая
и первая рота — в стрелки! Зарядьев! вы примите команду над всей нашей цепью… Барабанщик — поход!
— Здесь стоит полк московского ополчения, ваше благородие,
и полковник приказал, чтоб всех проезжих из Москвы, а особливо военных, провожать прямо к нему.
— Вот еще какие затеи! Да разве здесь крепость
и ваш
полковник комендант?
— Ну, так
и есть: я знал вперед, что ошибусь!.. Отворяй ворота
и проводи меня к своему
полковнику.
— А теперь мой пятисотенный начальник? — подхватил с гордостию Ижорской. — Я послал его в Москву поразведать, что там делается,
и отправил с ним моего Терешку с тем, что если он пробудет в Москве до завтра, то прислал бы его сегодня ко мне с какими-нибудь известиями. Но поговоримте теперь о делах службы, господа! — продолжал
полковник, переменив совершенно тон. — Господин полковой казначей! прибавляется ли наша казна?
— Господин
полковник! — продолжал Буркин, подскакав к Ижорскому
и опустив свою саблю.
Через несколько минут изба, занимаемая Ижорским, наполнилась ополченными офицерами; вместе с Буркиным пришли почти все сотенные начальники, засели вокруг стола,
и господин
полковник, подозвав Терешку, повторил свой вопрос...
— Да! — отвечал один пожилой кавалерийской
полковник, — вон на той стороне реки
и деревянный дом, в котором третьего дня ночевал император.
—
И любви к отечеству, — перервал
полковник. — Конечно, в этом вовсе не европейском поступке россиян есть что-то непросвещенное, дикое; но когда я вспомню, как принимали нас в других столицах,
и в то же время посмотрю на пылающую Москву… то, признаюсь, дивлюсь
и завидую этим скифам.
— Согласитесь, однако ж,
полковник, — перервал человек средних лет в генеральском мундире, — что в некотором отношении этот поступок оправдать ничем не можно
и что те, кои жгли своими руками Москву, без всякого сомнения, преступники.
— Перестаньте,
полковник! — вскричал адъютант, — зажигатель всегда преступник.
И что можно сказать о гражданине, который для того, чтоб избавиться от неприятеля, зажигает свой собственный дом? [Точно такой же вопрос делает г. Делор, сочинитель очерков французской революции (Esquisses Historiques de la Révolution Francaise). (Прим. автора.)]
— Вы еще очень молоды, господии адъютант, — перервал хладнокровно
полковник, —
и вряд ли можете знать лучше меня, что прилично офицеру.
— Да, Рено, — перервал
полковник, — этот господин говорит правду; но я никак не думал встретить его в Москве
и, признаюсь, весьма удивлен…
— Итак, это кончено, — сказал
полковник. — Я думаю, господин Данвиль, вы теперь довольны? Да вам
и некогда ссориться: советую по-дружески сей же час отправиться туда, откуда вы приехали.
—
И, полноте, Рено! — перервал
полковник, — что вам за радость, если моего приятеля накажут за этот необдуманный поступок? Конечно, — прибавил он, взглянув значительно на Зарецкого, — поступок более чем неосторожный,
и даже в некотором смысле непростительный — не спорю! но в котором, без всякого сомнения, нет ничего неприличного
и унизительного для офицера: в этом я уверен.
Зарецкой, ведя в поводу свою лошадь, отошел вместе с графом Сеникуром шагов сто от дома золотых дел мастера. Поглядя вокруг себя
и видя, что их никто не может подслушать,
полковник остановился, кинул проницательный взгляд на Зарецкого
и сказал строгим голосом...
— Да,
полковник! для этого только я решился надеть французской мундир
и приехать в Москву.
— Да, сударь! Я поступил уже против совести
и моих правил, спасая от заслуженной казни человека, которого закон осуждает на смерть как шпиона; но я обязан вам жизнию,
и хотя это не слишком завидный подарок, — прибавил
полковник с грустной улыбкою, — а все я, не менее того, был вашим должником; теперь мы поквитались,
и я, конечно, не допущу вас увезти с собою пленного офицера.
Полковник пустился почти бегом по площади, а Зарецкой, поглядев вокруг себя
и видя, что он стоит в двух шагах от желтого дома с зелеными ставнями, подошел к запертым воротам
и постучался. Через минуту мальчик, в изорванном сером кафтане, отворил калитку.
— Злодей! — продолжал Рославлев, устремив пылающий взор на
полковника, — я оставил тебя ненаказанным; но ты был в плену,
и я не видел Полины в твоих объятиях!.. А теперь… дай мне свою саблю, Александр!.. или нет!.. — прибавил он, схватив один из пистолетов Зарецкого, — это будет вернее… Он заряжен… слава богу!..
— А вот как: мой родной брат из сержантов в одну кампанию сделался капитаном — правда, он отнял два знамя
и три пушки у неприятеля; но разве я не могу взять дюжины знамен
и отбить целую батарею: следовательно, буду по крайней мере
полковником, а там генералом, а там маршалом, а там — при первом производстве —
и в короли; а если на ту пору вакансия случится у вас…
— Нет, братец, решено! ни русские, ни французы, ни люди, ни судьба, ничто не может нас разлучить. — Так говорил Зарецкой, обнимая своего друга. — Думал ли я, — продолжал он, — что буду сегодня в Москве, перебранюсь с жандармским офицером; что по милости французского
полковника выеду вместе с тобою из Москвы, что нас разлучат русские крестьяне, что они подстрелят твою лошадь
и выберут тебя потом в свои главнокомандующие?..
— Да ведь это невозможно, так о чем же
и хлопотать? К тому ж; если в самом деле она была вдовою фанцузского
полковника, то не могла не желать такого завидного конца — кetre coiffé d'une bombe [погибнуть от бомбы (франц.)] или умереть глупым образом на своей постели — какая разница! Я помню, мне сказал однажды Дольчини… А кстати! Знаете ли, как одурачил нас всех этот господин флорентийской купец?..
Неточные совпадения
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он,
полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе
и сейчас! Вот тебе ничего
и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь,
и давай пред зеркалом жеманиться:
и с той стороны,
и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Они поворачивались, чтоб итти назад, как вдруг услыхали уже не громкий говор, а крик. Левин, остановившись, кричал,
и доктор тоже горячился. Толпа собиралась вокруг них. Княгиня с Кити поспешно удалились, а
полковник присоединился к толпе, чтоб узнать, в чём дело.
Полковник заговорил тоже про оперу
и про освещение.
Вронский был в эту зиму произведен в
полковники, вышел из полка
и жил один. Позавтракав, он тотчас же лег на диван,
и в пять минут воспоминания безобразных сцен, виденных им в последние дни, перепутались
и связались с представлением об Анне
и мужике-обкладчике, который играл важную роль на медвежьей охоте;
и Вронский заснул. Он проснулся в темноте, дрожа от страха,
и поспешно зажег свечу. ― «Что такое?
Потом, когда он достаточно поговорил
и замолчал,
полковник, молчавший до сих пор, начал говорить.