Неточные совпадения
Это — не наша, русская бражка, возбуждающая лирическую чесотку души, не варево князя Кропоткина, графа Толстого,
полковника Лаврова
и семинаристов, окрестившихся в социалисты, с которыми приятно поболтать, — нет!
«Клевещу я на себя, — думал он. — А этот
полковник или ротмистр — глуп.
И — нахал. Жертвенное служение… Активная борьба против Любаши. Идиот…»
Наблюдая за его действиями, Самгин подумал, что раньше все это показалось бы ему смешным
и не достойным человека, которому, вероятно, не менее пятидесяти лет, а теперь вот, вспомнив
полковника Васильева, он невольно
и сочувственно улыбнулся дяде Мише.
На двадцать третий день он был вызван в жандармское управление
и там встречен
полковником, парадно одетым в мундир, украшенный орденами.
— Так как же, а? — торопливо пробормотал
полковник, но, видимо, сообразив, что вопрос этот слишком часто срывается с его языка, откашлялся
и быстро, суховато заговорил...
— Считаю себя недостаточно подготовленным для этого, — ответил Самгин, незаметно всматриваясь в распустившееся, оплывшее лицо жандарма. Как в ночь обыска, лицо было усталое, глаза смотрели мимо Самгина, да
и весь
полковник как-то обмяк, точно придавлен был тяжестью парадного мундира.
А
полковник, вытирая лысину
и как бы поймав его мысль, задумчиво спросил...
Полковник взглянул на него
и отрицательно потряс головою.
Сделав паузу,
полковник щелкнул пальцами
и вздохнул...
Полковник присел на край стола
и мягко спросил, хотя глаза его стали плоскими
и посветлели...
— Да, да, — небрежно сказал
полковник, глядя на ордена
и поправляя их. — Но не стоит спрашивать о таких… делах. Что тут интересного?
Но я с Радеевым так настроил прокурора
и губернатора, что болван
полковник Попов отсюда вылетел.
В общем это — Россия,
и как-то странно допустить, что такой России необходимы жандармские
полковники, Любаша, Долганов, Маракуев, люди, которых, кажется, не так волнует жизнь народа, как шум, поднятый марксистами, отрицающими самое понятие — народ.
— Вот болван! Ты можешь представить — он меня начал пугать, точно мне пятнадцать лет!
И так это глупо было, — ах, урод! Я ему говорю: «Вот что,
полковник: деньги на «Красный Крест» я собирала, кому передавала их — не скажу
и, кроме этого, мне беседовать с вами не о чем». Тогда он начал: вы человек, я — человек, он — человек; мы люди, вы люди
и какую-то чепуху про тебя…
Самгин сел, несколько успокоенный
и думая о
полковнике...
Отец ее, дворянин,
полковник в отставке, сильно пил, женился на вдове, купчихе, очень тупой
и злой.
«Это ее назвал Усов бестолковой. Если она служит жандармам, то, наверное, из страха, запуганная каким-нибудь
полковником Васильевым. Не из-за денег же?
И не из мести людям, которые командуют ею. Я допускаю озлобление против Усовых, Властовых, Поярковых; она — не злая. Но ведь ничего еще не доказано против нее, — напомнил он себе, ударив кулаком по дивану. — Не доказано!»
Он вспомнил это тотчас же, выйдя на улицу
и увидав отряд конных жандармов, скакавших куда-то на тяжелых лошадях, — вспомнил, что подозрение или уверенность Никоновой не обидело его, так же, как не обидело предложение
полковника Васильева. Именно тогда он чувствовал себя так же странно, как чувствует сейчас, — в состоянии, похожем на испуг пред собою.
В охранное отделение его не вызывали больше месяца,
и это несколько нервировало, но лишь тогда, когда он вспоминал, что должен будет снова встретиться с
полковником Васильевьм.
— Вот
и еще раз мы должны побеседовать, Клим Иванович, — сказал
полковник, поднимаясь из-за стола
и предусмотрительно держа в одной руке портсигар, в другой — бумаги. — Прошу! — любезно указал он на стул по другую сторону стола
и углубился в чтение бумаг.
Все вещи были сдвинуты со своих мест,
и в общем кабинет имел такой вид, как будто
полковник Васильев только вчера занял его или собрался переезжать на другую квартиру.
Но еще больше ободрило Самгина хрящеватое, темное лицо
полковника: лицо стало темнее, острые глаза отупели, под ними вздулись синеватые опухоли, по лысому черепу путешествовали две мухи,
полковник бесчувственно терпел их, кусал губы, шевелил усами. Горбился он больше, чем в Москве, плечи его стали острее,
и весь он казался человеком оброшенным, уставшим.
Полковник начал размашисто писать, перо торопливо ерзало по бланку, над бровями
полковника явились мелкие морщинки
и поползли вверх. Самгин подумал...
Но
полковник, ткнув перо в стаканчик с мелкой дробью, махнул рукой под стол, стряхивая с пальцев что-то, отвалился на спинку стула
и, мигая, вполголоса спросил...
Лицо
полковника вдруг обмякло, как будто скулы его растаяли, глаза сделались обнаженнее,
и Самгин совершенно ясно различил в их напряженном взгляде
и страх
и негодование. Пожав плечами
и глядя в эти спрашивающие глаза, он ответил...
И, снова откинувшись на спинку стула, собрав лицо в кулачок,
полковник Васильев сквозь зубы, со свистом
и приударяя ладонью по бумагам на столе, заговорил кипящими словами...
— Мне кажется,
полковник, что эта беседа не имеет отношения, — осторожно
и тоже тихо заговорил Самгин, но тот прервал его.
Самгин был ошеломлен
и окончательно убедился в безумии
полковника. Он поправил очки, придумывая — что сказать? Но Васильев, не ожидая, когда он заговорит, продолжал...
Темное его лицо покрылось масляными капельками пота, глаза сильно покраснели,
и шептал он все более бессвязно. Самгин напрасно ожидал дальнейшего развития мысли
полковника о самозащите интеллигенции от анархии, —
полковник, захлебываясь словами, шептал...
— Вам нехорошо? — испуганно спросил Самгин, вскочив со стула.
Полковник махнул рукою сверху вниз
и пробормотал...
Потом Самгин ехал на извозчике в тюрьму; рядом с ним сидел жандарм, а на козлах, лицом к нему, другой — широконосый, с маленькими глазками
и усами в стрелку. Ехали по тихим улицам, прохожие встречались редко,
и Самгин подумал, что они очень неумело показывают жандармам, будто их не интересует человек, которого везут в тюрьму. Он был засорен словами
полковника, чувствовал себя уставшим от удивления
и механически думал...
После убийства
полковника Васильева в тюрьме появилось шестеро новых заключенных,
и среди них Самгин увидел Дронова.
Полковник Васильев не преувеличил: дом — действительно штаб-квартира большевиков; наверху у доктора
и во флигеле Спивак было шумно, как на вокзале.
— Дронов замолчал, точно задохнулся,
и затем потише, вспоминающим тоном, продолжал, кривя лицо: —
Полковник!
Он слышал: террористы убили в Петербурге
полковника Мина, укротителя Московского восстания, в Интерлакене стреляли в какого-то немца, приняв его за министра Дурново, военно-полевой суд не сокращает количества революционных выступлений анархистов, — женщина в желтом неутомимо
и назойливо кричала, — но все, о чем кричала она, произошло в прошлом, при другом Самгине. Тот, вероятно, отнесся бы ко всем этим фактам иначе, а вот этот окончательно не мог думать ни о чем, кроме себя
и Марины.
— Единодушность надобна, а картошка единодушность тогда показывает, когда ее, картошку, в землю закопают. У нас деревня 63 двора, а богато живет только Евсей Петров Кожин, бездонно брюхо, мужик длинной руки, охватистого ума. Имеются еще трое, ну, они вроде подручных ему, как ундера —
полковнику. Он, Евсей, весной знает, что осенью будет, как жизнь пойдет
и какая чему цена. Попросишь его: дай на семена! Он — дает…
Следствие вел провинциальный чиновник, мудрец весьма оригинальной внешности, высокий, сутулый, с большой тяжелой головой, в клочьях седых волос, встрепанных, точно после драки, его высокий лоб, разлинованный морщинами, мрачно украшали густейшие серебряные брови, прикрывая глаза цвета ржавого железа, горбатый, ястребиный нос прятался в плотные
и толстые, точно литые, усы, седой волос усов очень заметно пожелтел от дыма табака. Он похож был на военного в чине не ниже
полковника.
— Но
полковник еще в Тамбове советовал нам, офицерству, выявить в ротах наличие
и количество поротых
и прочих политически неблагонадежных, — выявить
и, в первую голову, употреблять их для разведки
и вообще — ясно? Это, знаете, настоящий отец-командир! Войну он кончит наверняка командиром дивизии.
— Просто — до ужаса… А говорят про него, что это — один из крупных большевиков… Вроде
полковника у них. Муж сейчас приедет, — его ждут, я звонила ему, — сказала она ровным, бесцветным голосом, посмотрев на дверь в приемную мужа
и, видимо, размышляя: закрыть дверь или не надо? Небольшого роста, но очень стройная, она казалась высокой, в красивом лице ее было что-то детски неопределенное, синеватые глаза смотрели вопросительно.