Неточные совпадения
Лишь
только я это вымолвил, как он одной рукой хвать меня за ворот, прыгнул к себе,
да и ну лудить по становой жиле.
— Конечно, батюшка-с, конечно;
только — не взыщите на мою простоту — мне сдается, что
и Наполеон-та не затеял бы к нам идти, если б не думал, что его примут с хлебом
да с солью.
— Как нечего? Что вы, сударь! По-нашему вот как. Если дело пошло наперекор, так не доставайся мое добро ни другу, ни недругу. Господи боже мой! У меня два дома
да три лавки в Панском ряду, а если божиим попущением враг придет в Москву, так я их своей рукой запалю. На вот тебе! Не хвались же, что моим владеешь! Нет, батюшка! Русской народ упрям; вели
только наш царь-государь, так мы этому Наполеону такую хлеб-соль поднесем, что он хоть
и семи пядей во лбу, а — вот те Христос! — подавится.
— Ну, встреча! черт бы ее побрал. Терпеть не могу этой дуры… Помните, сударь! у нас в селе жила полоумная Аксинья? Та вовсе была нестрашна: все, бывало, поет песни
да пляшет; а эта безумная по ночам бродит по кладбищу, а днем
только и речей, что о похоронах
да о покойниках…
Да и сама-та ни дать ни взять мертвец:
только что не в саване.
— Ну, конечно, батюшка! подчас напляшешься. Не
только губернатор,
и слуги-то его начнут тебя пырять
да гонять из угла в угол, как легавую собаку. Чего б ни потребовали к его превосходительству, хоть птичьего молока, чтоб тут же родилось
и выросло. Бывало, с ног собьют, разбойники! А как еще, на беду, губернатор приедет с супругою… ну! совсем молодца замотают! хоть вовсе спать не ложись!
—
Да, сударыня,
и так уверен, что прошу вас приказать убрать все эти лекарства; теперь Ольге Николаевне нужны
только покой
и умеренность в пище.
Мне кажется…
да, Полина! мне кажется, что здесь
только, сокрытые от всех взоров, мы совершенно принадлежим друг другу;
и только тогда, когда я могу мечтать, что мы одни в целом мире, тогда
только я чувствую вполне все мое счастие!
— Слава тебе господи, насилу! Скорей кушать!
Да готовы ли музыканты? Лишь
только губернатор из кареты, тотчас
и начинать »гром победы раздавайся!». Иль нет… лучше марш…
Да вот, например, если у нас будет война
и бог поможет нам не
только отразить, но истребить французскую армию, если из этого ополчения всей Европы уцелеют
только несколько тысяч…
— Врешь, дурак! Двенадцать рук
и три ноги; всего пятнадцать операций в один день. Нечего сказать, славная практика-с! Ну, Владимир Сергеевич, позвольте теперь.
Да не бойтесь, я хочу
только зондировать вашу рану.
А она же, как говорят, ни пяди от него не отстает
и по-французскому вот так
и сыпет; день-деньской
только и слышут люди: мусьё
да мусьё, мадам
да мадам, шушуканье
да шепотня с утра до вечера.
— Уж я обо всем с домашними условился: мундир его припрячем подале,
и если чего дойдет, так я назову его моим сыном. Сосед мой, золотых дел мастер, Франц Иваныч, стал было мне отсоветывать
и говорил, что мы этак беду наживем; что если французы дознаются, что мы скрываем у себя под чужим именем русского офицера, то, пожалуй, расстреляют нас как шпионов; но не
только я,
да и старуха моя слышать об этом не хочет. Что будет, то
и будет, а благодетеля нашего не выдадим.
—
Да разве есть что-нибудь невозможного для военного человека? Конечно, если догадаются, что вы не то, чем хотите казаться, так вас, без всякого суда, расстреляют. Впрочем, этого бояться нечего: надобно
только быть сметливу, не терять головы
и уметь пользоваться всяким удобным случаем.
—
Да разве вы не знаете старинной пословицы: по Сеньке шапка? Мы с вами
и в землянке выпаримся, а для его императорского величества — как не истопить всего Кремля?..
и нечего сказать: баня славная!.. Чай, стены теперь раскалились, так
и пышут. Москва-река под руками: поддавай
только на эту каменку, а уж за паром дело не станет.
— Ну
да! Смотри
только, не проболтайся. Постой-ка! Никак, опять ветер подымается… Давай господи!
И кажется, с петербургской стороны?.. То-то бы славно!
— По мне пожалуй!
Только не извольте пенять на меня, если мы на чистое место не выдем;
да и назад-то уж нельзя будет вернуться.
—
Да, полковник! для этого
только я решился надеть французской мундир
и приехать в Москву.
Да и она не знает, что мелет: у Андрюши есть полушубок;
да он же теперь, слава богу, здоров; а вы, батюшка,
только что оправляться стали.
Что ни говори, а ведь досадно, как отобьют невесту;
да только смешно от этого сходить с ума: посердился, покричал
и будет.
—
Да просто с нашим петербургским, когда оно замерзнет. Катайся по нем сколько хочешь, забавляй себя, но не забывай, что под этим блестящим льдом таится смерть
и бездонная пучина; не останавливайся на одном месте, не надавливай, а скользи
только по гладкой его поверхности.
— Неправда. Вот, например, я вижу, что на этом русском
только одна, а не две шинели,
и для того не возьму ее, а поменяюсь. Мой плащ вовсе не греет… Эге!
да это, кажется, шуба?.. Скидай ее, товарищ!
— Теперь слушайте, ребята! — продолжал Рославлев. — Ты, я вижу, господин церковник, молодец! Возьми-ка с собой человек пятьдесят с ружьями
да засядь вон там в кустах, за болотом, около дороги,
и лишь
только неприятель вас минует…
— Кто?
да французы. Ты жил затворником у своего Сезёмова
и ничего не знаешь: им скоро придется давать генеральные сражения для того
только, чтоб отбить у нас кулей десять муки.
—
Да ему там
только и весело, где свистят пули, — перервал старый ротмистр. — Всякой раз его встречают
и провожают с пальбою; а он все-таки целехонек. Ну, правду он говорит, что его
и смерть боится.
—
Да, Владимир Сергеевич, — сказал он, — я умираю спокойно; одна
только мысль тревожит мою душу… —
и светлый взор умирающего помрачился, а на бледном челе изобразились сердечная грусть
и беспокойство.
Я помню, что очутилась опять подле французских солдат; не знаю, как это сделалось… помню
только, что я просилась опять в город, что меня не пускали, что кто-то сказал подле меня, что я русская, что Дольчини был тут же вместе с французскими офицерами; он уговорил их пропустить меня; привел сюда,
и если я еще не умерла с голода, то за это обязана ему…
да, мой друг! я просила милостину для моего сына, а он умер…
— Слава богу, батюшка Николай Степанович! — отвечал господин в ополченном кафтане, — здоров,
да только в больших горях. Ему прислали из губернии, вдобавок к его инвалидной команде, таких уродов, что он не знает, что с ними
и делать. Уж ставил, ставил их по ранжиру — никак не уладит! У этого левое плечо выше правого, у того одна нога короче другой, кривобокие
да горбатые — ну срам взглянуть! Вчера, сердечный! пробился с ними все утро,
да так
и бросил.
Неточные совпадения
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси
только наперед это письмо; пожалуй, вместе
и подорожную возьми.
Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи, что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили
и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика
да бутылки толстобрюшки!
Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног.
Только бы мне узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
А вы — стоять на крыльце,
и ни с места!
И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то…
Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть
и не с просьбою,
да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо
и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Хлестаков.
Да зачем же?.. А впрочем, тут
и чернила,
только бумаги — не знаю… Разве на этом счете?
Городничий. Ступай на улицу… или нет, постой! Ступай принеси…
Да другие-то где? неужели ты
только один? Ведь я приказывал, чтобы
и Прохоров был здесь. Где Прохоров?