Неточные совпадения
—
Да, Ваня, — спросил вдруг старик, как будто опомнившись, — уж не был ли болен? Что долго не ходил? Я виноват перед тобой: давно хотел тебя навестить,
да все как-то
того… —
И он опять задумался.
— Гм! нездоров! — повторил он пять минут спустя. — То-то нездоров! Говорил я тогда, предостерегал, — не послушался! Гм! Нет, брат Ваня: муза, видно, испокон веку сидела на чердаке голодная,
да и будет сидеть. Так-то!
Но боже, как она была прекрасна! Никогда, ни прежде, ни после, не видал я ее такою, как в этот роковой день.
Та ли,
та ли это Наташа,
та ли это девочка, которая, еще только год
тому назад, не спускала с меня глаз
и, шевеля за мною губками, слушала мой роман
и которая так весело, так беспечно хохотала
и шутила в
тот вечер с отцом
и со мною за ужином?
Та ли это Наташа, которая там, в
той комнате, наклонив головку
и вся загоревшись румянцем, сказала мне:
да.
— Ну
да; сходи; а к
тому ж
и пройдешься, — прибавил старик, тоже с беспокойством всматриваясь в лицо дочери, — мать правду говорит. Вот Ваня тебя
и проводит.
Да к
тому же отец
и сам его хочет поскорей с плеч долой сбыть, чтоб самому жениться, а потому непременно
и во что бы
то ни стало положил расторгнуть нашу связь.
Он вот поклянется тебе,
да в
тот же день, так же правдиво
и искренно, другому отдастся;
да еще сам первый к тебе придет рассказать об этом.
— Наташа, — сказал я, — одного только я не понимаю: как ты можешь любить его после
того, что сама про него сейчас говорила? Не уважаешь его, не веришь даже в любовь его
и идешь к нему без возврата,
и всех для него губишь? Что ж это такое? Измучает он тебя на всю жизнь,
да и ты его тоже. Слишком уж любишь ты его, Наташа, слишком! Не понимаю я такой любви.
— Обещал, все обещал. Он ведь для
того меня
и зовет теперь, чтоб завтра же обвенчаться потихоньку, за городом;
да ведь он не знает, что делает. Он, может быть, как
и венчаются-то, не знает.
И какой он муж! Смешно, право. А женится, так несчастлив будет, попрекать начнет… Не хочу я, чтоб он когда-нибудь в чем-нибудь попрекнул меня. Все ему отдам, а он мне пускай ничего. Что ж, коль он несчастлив будет от женитьбы, зачем же его несчастным делать?
— Я слышал, Анна Андреевна, — возразил я, — что эта невеста очаровательная девушка,
да и Наталья Николаевна про нее
то же говорила…
Графиня-то, мачеха-то, все прожила, а Катерина Федоровна меж
тем подросла,
да и два миллиона, что ей отец-откупщик в ломбарде оставил, подросли.
Чего доброго, не надоумил ли его господь
и не ходил ли он в самом деле к Наташе,
да одумался дорогой, или что-нибудь не удалось, сорвалось в его намерении, — как
и должно было случиться, —
и вот он воротился домой, рассерженный
и уничтоженный, стыдясь своих недавних желаний
и чувств, ища, на ком сорвать сердце за свою же слабость,
и выбирая именно
тех, кого наиболее подозревал в таких же желаниях
и чувствах.
— Без условий! Это невозможно;
и не упрекай меня, Ваня, напрасно. Я об этом дни
и ночи думала
и думаю. После
того как я их покинула, может быть, не было дня, чтоб я об этом не думала.
Да и сколько раз мы с тобой же об этом говорили! Ведь ты знаешь сам, что это невозможно!
— То-то я
и говорю, что он такой деликатный. А как хвалил тебя! Я ведь говорил тебе… говорил! Нет, он может все понимать
и чувствовать! А про меня как про ребенка говорил; все-то они меня так почитают!
Да что ж, я ведь
и в самом деле такой.
—
Да я ведь
и без
того никогда об тебе с ним не говорю.
—
Да, встреча! Лет шесть не встречались.
То есть
и встречались,
да ваше превосходительство не удостоивали взглядом-с. Ведь вы генералы-с, литературные
то есть-с!.. — Говоря это, он насмешливо улыбался.
Он в поддевке, правда в бархатной,
и похож на славянофила (
да это, по-моему, к нему
и идет), а наряди его сейчас в великолепнейший фрак
и тому подобное, отведи его в английский клуб
да скажи там: такой-то, дескать, владетельный граф Барабанов, так там его два часа за графа почитать будут, —
и в вист сыграет,
и говорить по-графски будет,
и не догадаются; надует.
Бывают они часто с большими способностями; но все это в них как-то перепутывается,
да сверх
того они в состоянии сознательно идти против своей совести из слабости на известных пунктах,
и не только всегда погибают, но
и сами заранее знают, что идут к погибели.
А Жуберта-то
и кричит ему, по-свойски
то есть: «Трюма семьсот франков стоит (по-нашему четвертаков), разобьешь!» Он ухмыляется
да на меня смотрит; а я супротив сижу на канапе,
и красота со мной,
да не такое рыло, как вот ефта-с, а с киксом, словом сказать-с.
Мне ужасно хотелось зайти по дороге к Маслобоеву, но я раздумал: он, верно, еще спал со вчерашнего,
да к
тому же Елена могла проснуться
и, пожалуй, без меня испугалась бы, увидя себя в моей квартире.
—
Да уж так… Куда ж это он опять пошел? В
тот раз вы думали, что он ко мне ходил. Видишь, Ваня, если можешь, зайди ко мне завтра. Может быть, я кой-что
и скажу тебе… Совестно мне только тебя беспокоить; а теперь шел бы ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как ты вышел из дома?
— А
то такое, что
и не знаю, что с ней делать, — продолжала Мавра, разводя руками. — Вчера еще было меня к нему посылала,
да два раза с дороги воротила. А сегодня так уж
и со мной говорить не хочет. Хоть бы ты его повидал. Я уж
и отойти от нее не смею.
—
Да (
и старик покраснел
и опустил глаза); смотрю я, брат, на твою квартиру… на твои обстоятельства…
и как подумаю, что у тебя могут быть другие экстренные траты (
и именно теперь могут быть),
то… вот, брат, сто пятьдесят рублей, на первый случай…
— Но так увлекаться невозможно, тут что-нибудь
да есть,
и только что он приедет, я заставлю его объяснить это дело. Но более всего меня удивляет, что вы как будто
и меня в чем-то обвиняете, тогда как меня даже здесь
и не было. А впрочем, Наталья Николаевна, я вижу, вы на него очень сердитесь, —
и это понятно! Вы имеете на
то все права,
и…
и… разумеется, я первый виноват, ну хоть потому только, что я первый подвернулся; не правда ли? — продолжал он, обращаясь ко мне с раздражительною усмешкою.
— Позвольте, Наталья Николаевна, — продолжал он с достоинством, — соглашаюсь, что я виноват, но только в
том, что уехал на другой день после нашего знакомства, так что вы, при некоторой мнительности, которую я замечаю в вашем характере, уже успели изменить обо мне ваше мнение,
тем более что
тому способствовали обстоятельства. Не уезжал бы я — вы бы меня узнали лучше,
да и Алеша не ветреничал бы под моим надзором. Сегодня же вы услышите, что я наговорю ему.
— Я вовсе не
того хотел,
да и не в моих правилах требовать извинения от женщины.
— То-то
и есть, что я в самом деле как будто виноват перед тобой;
да что: как будто!разумеется, виноват,
и сам это знаю,
и приехал с
тем, что знаю.
— Нет, отец, нет, — вскричал Алеша, — если я не восстал на тебя,
то верю, что ты не мог оскорбить,
да и не могу я поверить, чтоб можно было так оскорблять!
Вот
и все; кроме разве
того, что эта сиротка возбудила во мне жалость,
да, кроме
того, она
и говорить со мной не хотела, как будто сердилась.
—
Да что же стыдно-то? Какая ты, право, Катя! Я ведь люблю ее больше, чем она думает, а если б она любила меня настоящим образом, так, как я ее люблю,
то, наверно, пожертвовала бы мне своим удовольствием. Она, правда,
и сама отпускает меня,
да ведь я вижу по лицу, что это ей тяжело, стало быть, для меня все равно что
и не отпускает.
— Ну, а что касается до этой девушки,
то, право, я ее уважаю, даже люблю, уверяю вас; капризна она немножко, но ведь «нет розы без шипов», как говорили пятьдесят лет назад,
и хорошо говорили: шипы колются, но ведь это-то
и заманчиво,
и хоть мой Алексей дурак, но я ему отчасти уже простил — за хороший вкус. Короче, мне эти девицы нравятся,
и у меня — он многознаменательно сжал губы — даже виды особенные… Ну,
да это после…
— Милая, милая девочка, хоть
и побранила меня! — продолжал он, с наслаждением смакуя вино, — но эти милые существа именно тут-то
и милы, в такие именно моменты… А ведь она, наверно, думала, что меня пристыдила, помните в
тот вечер, разбила в прах! Ха, ха, ха!
И как к ней идет румянец! Знаток вы в женщинах? Иногда внезапный румянец ужасно идет к бледным щекам, заметили вы это? Ах, боже мой!
Да вы, кажется, опять сердитесь?
Я ведь русская натура, неподдельная русская натура, патриот, люблю распахнуться,
да и к
тому же надо ловить минуту
и насладиться жизнью.
—
То есть просто пьян.
И это может быть. «Охмелели!» —
то есть это понежнее, чем пьян. О преисполненный деликатностей человек! Но… мы, кажется, опять начали браниться, а заговорили было о таком интересном предмете.
Да, мой поэт, если еще есть на свете что-нибудь хорошенькое
и сладенькое, так это женщины.
Усталый, измученный, я побежал опять к Маслобоевым;
тот же ответ: никого не было,
да и они сами еще не возвращались.
Да, слезы о бедной Нелли, хотя я в
то же время чувствовал непримиримое негодование: она не от нужды просила; она была не брошенная, не оставленная кем-нибудь на произвол судьбы; бежала не от жестоких притеснителей, а от друзей своих, которые ее любили
и лелеяли.
Да, Ваня, дня не проживу без нее, я это чувствую,
да!
и потому мы решили немедленно с ней обвенчаться; а так как до отъезда нельзя этого сделать, потому что теперь великий пост
и венчать не станут,
то уж по приезде моем, а это будет к первому июня.
— А! А я писаря моего искал, Астафьева; на
тот дом указали…
да ошибся… Ну, так вот я тебе про дело-то говорил: в сенате решили… —
и т. д.,
и т. д.
Что же касается до «публичного бесчестия», которым ему грозили,
то князь просил Ихменева не беспокоиться об этом, потому что никакого публичного бесчестия не будет,
да и быть не может; что письмо его немедленно будет передано куда следует
и что предупрежденная полиция, наверно, в состоянии принять надлежащие меры к обеспечению порядка
и спокойствия.
—
Да;
и вот я тоже хотела вас спросить
и ехала с
тем: скажите мне, за что именно вы его любите?
— Я ужасно любила его прощать, Ваня, — продолжала она, — знаешь что, когда он оставлял меня одну, я хожу, бывало, по комнате, мучаюсь, плачу, а сама иногда подумаю: чем виноватее он передо мной,
тем ведь лучше…
да!
И знаешь: мне всегда представлялось, что он как будто такой маленький мальчик: я сижу, а он положил ко мне на колени голову, заснул, а я его тихонько по голове глажу, ласкаю… Всегда так воображала о нем, когда его со мной не было… Послушай, Ваня, — прибавила она вдруг, — какая это прелесть Катя!
— Вот уж это
и нехорошо, моя милая, что вы так горячитесь, — произнес он несколько дрожащим голосом от нетерпеливого наслаждения видеть поскорее эффект своей обиды, — вот уж это
и нехорошо. Вам предлагают покровительство, а вы поднимаете носик… А
того и не знаете, что должны быть мне благодарны; уже давно мог бы я посадить вас в смирительный дом, как отец развращаемого вами молодого человека, которого вы обирали,
да ведь не сделал же этого… хе, хе, хе, хе!
—
Да, он злой человек. Он ненавидел Наташу за
то, что его сын, Алеша, хотел на ней жениться. Сегодня уехал Алеша, а через час его отец уже был у ней
и оскорбил ее,
и грозил ее посадить в смирительный дом,
и смеялся над ней. Понимаешь меня, Нелли?
Да ведь я… слушай, Наташа:
да ведь я часто к тебе ходил,
и мать не знала,
и никто не знал;
то под окнами у тебя стою,
то жду: полсутки иной раз жду где-нибудь на тротуаре у твоих ворот!
«Он вас не забудет никогда, — прибавляла Катя, —
да и не может забыть никогда, потому что у него не такое сердце; любит он вас беспредельно, будет всегда любить, так что если разлюбит вас хоть когда-нибудь, если хоть когда-нибудь перестанет тосковать при воспоминании о вас,
то я сама разлюблю его за это тотчас же…»
— Нет, Ваня, он не умер! — сказала она решительно, все выслушав
и еще раз подумав. — Мамаша мне часто говорит о дедушке,
и когда я вчера сказала ей: «
Да ведь дедушка умер», она очень огорчилась, заплакала
и сказала мне, что нет, что мне нарочно так сказали, а что он ходит теперь
и милостыню просит, «так же как мы с тобой прежде просили, — говорила мамаша, —
и все ходит по
тому месту, где мы с тобой его в первый раз встретили, когда я упала перед ним
и Азорка узнал меня…»
Неловко его запугивал,
то есть нарочно неловко; грубостей ему нарочно наделал, грозить ему было начал, — ну, все для
того, чтоб он меня за простофилю принял
и как-нибудь
да проговорился.
—
Да ничего не вышло. Надо было доказательств, фактов, а их у меня не было. Одно только он понял, что я все-таки могу сделать скандал. Конечно, он только скандала одного
и боялся,
тем более что здесь связи начал заводить. Ведь ты знаешь, что он женится?
—
Да так. Я вижу, он понял, что у меня нет ничего положительного,
и, наконец, чувствую про себя, что чем больше дело тянуть,
тем скорее, значит, поймет он мое бессилие. Ну,
и согласился принять от него две тысячи.